– О чем ты думаешь? – спросил он.

– Ты похож на принца, – смущаясь, ответила она. Мартин обнял ее за плечи.

– А ты похожа на чудесное дикое животное. Может быть... на большую кошку, львицу. – Он нежно притянул ее к себе и улыбнулся.

Арабелла тоже улыбнулась и подставила губы для поцелуя. Прикосновение было нежным и электризующим. Она была настолько поражена и возбуждена, что не смогла остановиться и продолжала целовать его, прижимаясь все теснее, чтобы продлить чудесное ощущение. Где-то в глубине души она понимала, что сейчас что-то произойдет, но именно этого и хотела, по крайней мере, хотела знать, что это такое.

Руки Мартина были сильными, любящими, нежными, шелковистыми, и, когда он перевернул ее на спину, казалось, что они знают каждый уголок ее тела. Арабелла вспомнила, как однажды он гладил их домашнюю полосатую кошку, и та выгибалась и мурлыкала от удовольствия. Как жаль, что она не может мурлыкать! Под его пальцами Арабелла ощущала свое тело заново, как будто никогда и не знала его до конца. Она поцеловала шею Мартина – теплое местечко сразу за ухом, и оно было тоже шелковым. А когда ее муж застонал от удовольствия, Арабелла в приятном смущении подумала, что причиной этому она.

Последней мыслью были не Кингс Кап и не кобыла, которой он сломал хребет, а принц и львица.

Аннунсиата приехала в Лондон в октябре 1682 года вместе с Хьюго и Рупертом, которому уже исполнилось двенадцать, чтобы представить его ко двору. Правда, это был только предлог. На самом деле ей просто очень хотелось уехать из Морлэнда, где вдруг стало скучно и тоскливо.

– Все стали такими домашними, – жаловалась она Хлорис. – Никого, кроме нудных женщин и старых мужчин. Я сойду с ума.

Хлорис мудро промолчала, глядя на хозяйку с большой симпатией, так как знала, что ею движет. Жена Хьюго Каролин в августе родила первенца, которого назвали Артуром. Берч, любившая Каролин так же сильно, как всегда не любила Хьюго, настаивала на том, чтобы обращаться к младенцу, как к «маленькому лорду Раткиль».

– Как будто, – говорила Аннунсиата Хлорис, – она не может дождаться смерти Хьюго, чтобы маленький мог по праву носить свой титул.

Но маленький лорд Раткиль приходился Аннунсиате внуком. Ей было уже под сорок, и она не могла примириться с мыслью, что стареет. Если бы ее окружали всегда очарованные мужчины и угождали только ей, ей одной, она снова почувствовала бы себя молодой. Ральф для этого не годился: он был стар и начал страдать от стариковских болезней. Душа компании, добряк, он не был ее любовником и никогда больше не будет. Аннунсиата находила Каролин и Дейзи скучными, как большинство современных женщин, и всегда заявляла, что скорее проведет год в компании Хлорис, чем час со своей приемной дочерью. Мартин, обычно очень ласковый с нею, все это время был слишком занят управлением поместьем, так что она виделась с ним лишь изредка, а Арабелла, всегда державшая ее в напряжении, если не сказать больше, была полностью поглощена мужем, а до остальных ей дела не было.

– Похоже, она всем своим видом демонстрирует, что до нее никто и никогда не выходил замуж, – неодобрительно говорила Аннунсиата. – Смесь чопорности и высокомерия!

Характер дочери ничуть не смягчился, но теперь, чувствуя свою власть, она руководила Дейзи и слугами, отдавая бесчисленное множество бестолковых приказов. С тех пор как Ральфу стало тяжело самому управляться даже с лошадьми, Арабелла взяла на себя большую часть его работы на конюшне, что, по крайней мере, избавляло Аннунсиату от ее присутствия почти на целый день. Хлорис и Берч, однако, относились к занятиям Арабеллы отрицательно – целый день находиться в седле, она же никогда не родит!

– Я не могу даже предположить, чтобы ей этого очень хотелось, – говорила Аннунсиата, но Хлорис качала головой, уверенная в обратном. Она видела, как Арабелла следит взглядом за Мартином и как смотрит на младенца Каролин. – В любом случае, – продолжала Аннунсиата, – забеременев, она станет вовсе невыносимой. Я боюсь, что не перенесу этого и от отчаяния сверну ей шею.

Хлорис понимала: Аннунсиата не желала, чтобы Арабелла наградила ее еще одним внуком, и вовсе не удивилась, когда хозяйка объявила, что на сезон они едут в Лондон. Хьюго тут же предложил составить ей компанию, но мать приняла его предложение без энтузиазма. Хьюго был очень счастлив, что у него, есть сын, ко по-настоящему ни дети, ни Каролин не интересовали его, и он радовался любому предлогу уехать из дома. В городе у него было много друзей с репутацией, далекой от совершенства, с которыми он часто посещал кафе, таверны и заведение мадам Беннет с замечательными девочками, вытворявшими самые экстраординарные штучки.

При дворе было не намного лучше, чем в деревне. Двор – вообще не самое веселое место. Король был таким же, как обычно, за исключением того, что и он стал почти ручным в кругу своих любовниц, которые вели себя скорее как жены, нежели, куртизанки. Луиза де Кэруэль всегда нравилась Аннунсиате больше остальных, но и она стала скучной и неинтересной. За последнее время она очень располнела и была занята только своим сыном, часами рассказывая о нем. Гортензия Мазарин была более чем скучной, никогда ни с кем ни о чем не разговаривала, а лишь лежала на своем мягком диване, целыми днями поглощая сладости. Нелли Гвин, чей дом в Пэлл Мэлл стоял по соседству с домом Аннунсиаты, раньше всегда была очень веселой, а сейчас постоянно занималась поисками титулов и средств для двоих сыновей.

Реакция против вигов, которая началась во время болезни короля в Виндзоре, затихла, что позволило герцогу Йоркскому в мае вернуться ко двору. Его жена недавно родила еще одного сына, прожившего всего несколько недель. Все ее шесть беременностей закончились неудачно, так что скорее всего в один прекрасный день на трон взойдет принцесса Анна, потому что у ее сестры Мэри в 1678 году случился выкидыш, после чего она уже не беременела. Сама мысль о том, что принцесса Анна, имевшая в жизни лишь две страсти – игру в карты и свою горничную Сару Черчиль, будет править страной, приводила Аннунсиату в глубокое уныние.

Аннунсиата развлекалась, как могла; посещала приемы и балы, ходила в театр и занималась с сыном Рупертом. Она представила его королю, который был очень добр к нему, поговорил с мальчиком и даже показал свою лабораторию, пообещав однажды дать ему титул. Аннунсиата взяла его с собой в Хаммерсмит, собираясь нанести визит принцу Руперту.

Был чудесный октябрьский день, один из тех ярких, голубых с золотом дней, которые подсознательно заставляли ее думать о геральдических знаках. В ярко-синем зимнем небе сияло солнце, и его свет был ярко-желтым, как масло. Листва на деревьях в саду, по которому они гуляли, уже поменяла окраску и была похожа на золотые монеты.

– С таким богатством можно купить весь мир, – произнесла Аннунсиата, откидывая голову назад и подставляя лицо солнцу, ощущая его тепло, как нежное прикосновение.

Они гуляли вдвоем по аллее сада, которую принц Руперт разбил около своего дома. Аннунсиата держала его под руку, а принц нежно, по праву старого друга, прижимал ее руку к груди. Пэг Хьюджес дома не было, она вернулась к прежней профессии актрисы и сейчас репетировала в Лондоне в новой пьесе. Дадли уехал по делам своего отца, а Руперта, которую Аннунсиата никогда не любила, играла с ее сыном где-то в доме. Принц тепло приветствовал мальчика, немного побеседовал с ним, а затем предложил Руперте развлекать гостя. Позже произошел неприятный для Аннунсиаты инцидент. Дети о чем-то поспорили, и Руперта ударила мальчика. Няня в воспитательных целях послала за принцем, чтобы тот усовестил дочь. Тот строго поговорил с ней. Девочка слушала отца, склонив голову набок, а затем подбежала к нему и поцеловала, за что тут же была прощена. Принц обожал дочку и называл ангелом, хотя Аннунсиата была не согласна с ним, считая ее избалованной и несносной, но свое мнение всегда держала при себе.

Они обедали вдвоем с принцем, а после обеда опять вышли на прогулку. Чуть позже в сад вышли и дети, восстановившие мир. Аннунсиата с принцем, как любящие родители, наблюдали за тем, как Руперта садится на качели, а Руперт очень осторожно, с трогательной детской заботой, толкает их. Руперта требовала, чтобы он раскачивал ее сильнее и сильнее, а мальчик с тревогой оглядывался на мать, как бы спрашивая разрешения. Принц улыбался Аннунсиате, а она глядела в его глаза, замирая от нахлынувших чувств, чувств старой запрещенной любви. Казалось, что его лицо словно обрамлено ярким синим небом. Он смотрел на нее так же, как и всегда, постаревший, но не менее любимый. Аннунсиата выгнула шею, как бы подставляя лицо для поцелуя, хотя наверняка знала, что этого не произойдет, не может произойти. Легкий ветерок трепал ее волосы. Принц нежно убрал с ее лба темный локон, осторожно погладил ее по голове, и, когда рука Руперта коснулась щеки Аннунсиаты, она прижалась лицом к его ладони, будто ища защиты.

– Ты очень, очень красивая, – сказал он.

Казалось, все вокруг замерло, голоса детей доносились издалека, как чириканье птиц, на которое мало кто обращает внимание, а солнечный свет, обволакивающий их, был мягким и тяжелым.

– И вы тоже, – ответила она.

Принц наклонился и поцеловал ее в лоб, а когда их губы соприкоснулись, она закрыла глаза, чувствуя ком в горле. Дети болтали то ближе, то дальше – в этот момент они были их общими детьми. Аннунсиате казалось, что ее отделяет от Руперта всего лишь очень тонкое и прозрачное стекло, но барьер был непреодолим, будто она приложила к стеклу ладонь, а он – с другой стороны – ответил тем же. Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как их безоговорочно разлучили, и ничего, ничего нельзя было изменить.

Позже, провожая ее к коляске, принц сказал:

– Я должен быть в Лондоне в конце месяца, на встрече с компанией Хадсон Бей. Это будет двадцать пятого. Пойдете ли вы со мной в театр двадцать четвертого? Посмотрим на игру Пэг, а потом вместе поужинаем.