— Ах вот оно что, — протянула я, словно услышав неоспоримый довод Впрочем, так оно и было. — «Оскар Джуниор».

— Золотой и сияющий, — пожаловалась Ханна. — Вручал лично Спилберг.

— Стало быть, пока нечего писать на памятном знаке на обочине Сорок четвертого шоссе?

Ханна села на диване и по-птичьи наклонила голову, желая, видимо, взглянуть на проблему под другим утлом. Ослепленная блеском позолоченной статуэтки, ярчайшим образом отражавшейся в нечеловечески белых зубах г-на Спилберга, подруга как-то не подумала об этом раньше. Замечание показалось ей не лишенным смысла: какой город станет бахвалиться поощрительным призом?

— Зато у него контракт на три картины, — напомнила она. — Три ступени к вершине — на три больше, чем у меня. А ведь я переехала в Нью-Йорк исключительно для кинокарьеры! Я слишком далеко заехала в округ Колумбия. Мосты сожжены. Обратной дороги нет. Я уже не могу повернуть назад.

Другие люди поступают иначе: досрочно расторгают договор о найме квартиры или находят временного квартиранта, складывают пожитки в коробку из-под упээсника[7] и заклеивают скотчем, находят новую работу или уведомляют начальство об увольнении и даже сообщают родителям о кардинальном изменении стиля жизни. В отличие от них Ханна просто побросала в сумку подводку для глаз, пару футболок и переехала. Кому-то такая импульсивность покажется странной, но Нью-Йорк — это город, куда люди приезжают с багажом, умещающимся в спортивной сумке, чтобы начать жизнь заново.

— Ну хорошо, — сказала я, подавляя зевок. В три утра я обычно вижу десятый сон. Хотя мои рабочие обязанности можно было выполнять даже в полукоматозном состоянии, я предпочитала быть бодрой и внимательной. Благодаря моей должности я отлично знала: стоит не выспаться, и время тащится черепахой. — Давай стелить. Поговорим завтра. У меня был очень длинный уик-энд.

Ханна резко выпрямилась и с ужасом уставилась на меня.

— Слушай, в эти выходные женился твой папа? — спросила она, видимо, ожидая возражений. Отрицать очевидное было трудно, и Ханна покаянно постучала себя по лбу со словами: — Дура, ну только о себе и думаешь!

Эта ее флагелляция — традиционный способ наказания, хотя его трудно назвать эффективным.

Сколько бы раз Ханна ни напоминала себе, что она не центр Вселенной, в глубине души она искренне не в состоянии в это поверить.

— Черт побери, Лу… Клянусь, я собиралась спросить, как прошло венчание, даже хотела позвонить тебе вечером, записала в список дел, чтобы не забыть, но появление Уэллера в телевизоре скомкало все планы. Я в один миг утратила способность мыслить здраво и думать четко. Семь часов меня вел слепой инстинкт. Господи, Лу, ты же помнишь, меня холодный пот прошибал при мысли о таком несчастье! Ведь еще в первый день нашего знакомства я сказала, что мое имя прогремит на весь мир раньше и громче всех из нашего класса!

Я помнила тот момент. Мы, новички старшей школы, собранные в аудитории, поочередно рассказывали остальным немного о себе — таким образом советники-резиденты прививают близость среди однокашников. В отличие от меня, зажатой и неловкой, Ханна непринужденно встала и объявила, что собирается стать самой знаменитой из всех, кто когда-либо заканчивал Пулсвилльскую старшую школу, попутно проведя различие между известностью и славой: добиться известности — плевое дело, которое по силам любой обладательнице аппетитной задницы.

Оставив Ханну пересматривать принципы — подруга впервые признала скандал как возможный путь к славе, если, конечно, оскандалиться со знанием дела, — я удалилась в ванную и через несколько секунд вернулась, держа в руках полотенца банное и для лица, махровую рукавицу, простыни и зубную щетку. Вот доказательство (для меня самой), что я правильно живу: полотенца новые и наготове все необходимое для припозднившегося гостя. Мать придавала большое значение подобным мелочам. Пока она была жива, я не обращала внимания на ее доводы и азартно спорила, можно ли продолжать носить любимые свитера с пятнами и затяжками, но когда мамы не стало, я с удивлением обнаружила в себе задатки хорошей хозяйки. Жизнь — это перетягивание каната: без человека, тянущего за другой конец, невольно теряешь задор и начинаешь подчиняться общепринятым правилам — ведь никого на свете не волнует, что в больницу на «скорой» ты можешь попасть в дырявом нижнем белье. Вот что такое сиротство.

Я сложила стопку белья на стол у дивана. Ханна уже вспоминала школьные времена; она перенеслась назад во времени, чтобы точно установить момент своей ошибки. Двенадцатое декабря.

— Теперь все ясно, — говорила она. — Помню, на английской литературе учитель, мистер Бил, вошел в класс и, не говоря ни слова, начертил на доске незамкнутую окружность — осталось дорисовать примерно четверть дюйма. Затем без объяснений приступил к уроку — «Сердце тьмы», если не ошибаюсь. Минут через десять Адам не выдержал, поднялся с места и провел черту, замкнув окружность. Нужно было тогда же внести его в список особого внимания — ведь в тот момент в нем заговорил будущий режиссер! — Ханна снова уронила голову на подлокотник дивана. — Вот уж воистину — имеющий глаза да увидит…

Хотя в ситуации с недорисованной окружностью я не видела ничего библейского, согласно кивнула и протянула Ханне простыню — не могу же я стелить постель, пока подруга сидит на диване. Для другого гостя пришлось бы доставать надувной матрац, но Ханна отличается миниатюрным сложением и вполне способна поместиться между обтянутых денимом подлокотников. Очень кстати: матрац большой, громоздкий, надень его пришлось бы прислонять к стене, загораживая нумерованную литографию Матисса (марокканский пейзаж), которую мама подарила мне на двадцатипятилетие.

— А для чего было чертить окружность?

Уставившись на голубые простыни, словно не зная, что с ними делать, Ханна ответила:

— Потому что он прирожденный режиссер. Стремление к режиссуре заложено у него в генах, я просто не замечала.

— Нет, я об учителе. С какой стати было рисовать круги на доске?

Пожав плечами, Ханна поднялась с дивана: до нее постепенно доходило назначение голубых простыней.

— Наверное, вычитал тем же утром в «Нью-Йорк таймс». Какой-нибудь способ оценки личности, позволяющий выяснить, что в нас доминирует — самостоятельность или стадность… — Ханна замолчала, пораженная открытием. — Ну конечно же, это была проверка для выявления природной склонности к режиссуре. Держу пари, после урока мистер Бил отвел Адама в сторонку и дал почитать сценарий! — Бросив простыню на диван, Ханна принялась копаться в красной спортивной сумке. На диван полетели бутыль раствора для контактных линз, компакт-диски, пачки носовых платков. Наконец подруга выудила нужный предмет: черно-белую, под мрамор, записную книжку.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась я, наблюдая, как Ханна быстро и молча что-то строчит. Обычно, если она обрывает разговор и погружается в сочинительство, это означает — ей в голову пришла идея нового фильма. Подруга не устает искать способ продемонстрировать свои блестящие способности и не прочь приписать себе талант-другой. Ее квартира в Вашингтоне завалена записными книжками, полными подробно прописанных сюжетов о героинях ростом четыре фута одиннадцать дюймов, спасающих мир от сумасшедших мужчин, влюбляющихся в обреченных солдат или открывающих лекарство от не вполне понятных болезней. Со сценариями у Ханны проблем нет. Проблема в финансировании.

— Пишу себе: «Не забыть проверить биографию Уэллера на упоминание имени Говарда Била». — Положив ручку, Ханна закрыла блокнот. — Аккуратность не помешает.

Аккуратность еще никому не вредила, но Ханне, боюсь, уже поздно вырабатывать в себе это качество. Аккуратная девушка не оставит кастрюлю с водой кипеть на плите и не рванет в другой город, никого не предупредив.

— Конечно, — согласилась я, надевая чистую наволочку на запасную подушку, принесенную с собственной кровати. Подушку я бросила на простыню, уголки которой Ханна заправляла под матрац дивана. С верхней полки шкафа я достала тонкое хлопчатобумажное одеяло, хотя сомневалась, что Ханна станет укрываться. Не то чтобы ночь выдалась небывало жаркой — пока я бездельничала в горах, на Манхэттене слегка похолодало, — но столбик термометра не опускался ниже восьмидесяти[8]. Приятная погода — не было удушающе влажной жары, легкий бриз веял каждые несколько минут. Незачем было включать кондиционер и следить, как он рассеивает почти холодный воздух.

— Огромное спасибо, что приютила меня, — сказала Ханна, застелив наконец диван. — Конечно, я бестактно вторглась, свалилась как снег на голову, к тому же соседка по комнате — это всегда ужасно неудобно, но, клянусь, это ненадолго. Я только найду Адама, получу роль в его фильме и сразу очищу помещение, обещаю. — Ханна улыбнулась, желая заверить в искренности своих намерений. — Максимум пара недель.

Я натянуто улыбнулась в ответ. В искренности Ханны я не сомневалась — все годы нашего знакомства она оставалась надежной и решительной особой. Сомнения у меня возникли исключительно по поводу ее планов — как-то не верилось, что Адам станет плясать под ее дудку.

Свернув мятое летнее платье, Ханна положила его на записную книжку. Подруга пробыла у меня меньше часа, но гостиная уже принадлежала ей. Стопки одежды были аккуратно выложены, флаконы с шампунем, кондиционером и увлажнителем выставлены в ряд, сумки в углу наполовину спрятаны под стол с откидной столешницей, захламленной неоплаченными счетами и наспех сделанными эскизами. Сумки явно пытались стать незаметными. У них было намерение сделаться невидимыми, словно их не существовало на белом свете, но нельзя же не заметить чужие вещи в квартире площадью четыреста квадратных футов — один раз обвести взглядом, и вся обстановка как на ладони.

— Ладно, спокойной ночи, — сказала я. Мне вдруг ужасно захотелось погрузиться в мирное безразличие сна. Подшивка малосимпатичных событий продолжала пополняться: безнадежные планы Ханны, папа, Кэрол, адские инопланетные кошечки и неопределенность моего собственного будущего. — Постараюсь не разбудить тебя утром. Стены здесь очень тонкие. Будильник я ставлю на полвосьмого, а в душ обычно иду часов в восемь. Ханна вытаращила глаза: — Последнее, о чем ты должна заботиться, — мой утренний сон. Я незваный гость и заслуживаю пренебрежения. Да и не можешь ты шуметь громче, чем улица. — Подойдя к окну, Ханна взглянула вниз, на Бликер-стрит. — Здесь всегда такой кошмар?