– Кровь брызнула во все стороны! – пожаловался юноша.

Он тер лицо руками и отряхивал одежду, как будто и сам испачкался. Арвиду хотелось сказать ему, что мокрое пятно было не чужой кровью, а его собственной мочой, но это вряд ли могло утешить мальчика.

– А потом? Что случилось потом?

– На датского воина накинулся мужчина – Ламберт, брат Эрлуина. Может, он хотел отомстить за его смерть, я не знаю. Но после этого началась битва.

Юноша замолчал. То, что произошло потом, нельзя было описать словами. Кроме того, ужасный шум заглушил бы его голос. Арвид понимал, что здесь, в палатке, становится небезопасно и что в пылу боя ее могут просто снести.

– Спасайся! – крикнул он мальчику, и тот широко открыл глаза, но потом быстро повернулся и убежал.

Арвид вышел намного медленнее и осторожнее. Больше всего он боялся получить удар мечом, но когда выглянул из палатки, то едва не попал под копыта лошади.

Прямо перед ним лошадь заржала, встала на дыбы и сбросила раненого всадника на землю. Из груди мужчины торчали три стрелы.

Арвид пригнулся и подождал, пока лошадь успокоится. Изо рта у нее шла пена, глаза налились кровью, но в какой-то момент у нее больше не осталось сил, чтобы встать на дыбы еще раз. Арвид схватил уздечку и стал ласково гладить животное. Эти лошади – дестриэ – были боевыми, их выращивали и обучали лишь с одной целью – использовать во время сражений, поэтому они не боялись запаха крови и смерти. Но, возможно, это животное, так же как и испуганный юноша, было слишком молодым и не знало, что битвы, которые позже будут воспевать в героических песнях, в действительности несут с собой лишь грязь, зловоние, страх и гибель.

– Тихо, – шептал Арвид, – тихо…

Он успокаивал лошадь и успокаивался сам. Постепенно животное стало ему доверять, позволило сесть в седло и само выбрало путь – подальше от лихорадки боя. Лошадь беспрепятственно поднялась на холм и добралась до опушки леса. В тени ближайших деревьев Арвид остановил лошадь, повернул ее и посмотрел вниз на воинов. Когда он сам был в гуще сражения, ему казалось, что вокруг царит суматоха, но теперь, видя все поле битвы, он заметил в ней некую упорядоченность. По крайней мере, норманны не предавались слепой жажде крови, а применяли определенную тактику. Они наступали на противника способом, изобретение которого приписывали Одину: в первом ряду стояли два человека, во втором – три, в третьем – четыре, и таким образом воины вклинивались во вражеские ряды, при этом оставляя своим товарищам достаточно места, чтобы те могли замахнуться мечом.

Датчане, как заметил Арвид, сражались похожим способом, их снаряжение напоминало доспехи норманнов. Различить воинов можно было только по лошадям: если у норманнских лошадей были подковы, седло и стремена, а грудь и живот защищали ремни, то датчане вели своих животных в бой только с помощью мундштуков и шпор. Пользовались противники одинаковым оружием или разным, Арвид издалека определить не мог, но смерть, которую несло это оружие, будь то длинный меч, короткий нож или секира, была одинаковой. Железо блестело на солнце, и могло показаться, что кровавая купель на самом деле была серебристым морем.

Арвид совершенно потерял чувство времени. Первый приступ кровожадности прошел: воины сражались уже не лихорадочно и яростно, а тщательно обдумывали удары. Сдаваться тем не менее никто не собирался. Еще во время пребывания в замке Вильгельма Арвид узнал, что воины дают своим мечам имена, такие как «Выжигающий раны», «Смакующий кровь», «Ненавидящий жизнь» или «Отсекающий ноги». Возможно, именно по этой причине оружие, будто живое существо, стремилось воспользоваться своим правом на ненависть и убийство, даже если тот, кто его держит, уже давно устал и выбился из сил.

Однажды Арвид увидел в толпе Харальда Синезубого, который, как и Бернард с Людовиком, тоже участвовал в бою, но в тот же миг король снова затерялся в мешанине тел, похожей на огромное чудовище. Оно все больше увеличивалось в размерах и, казалось, уже не состояло из людей с разными лицами и судьбами.

Пока Арвид смотрел на это неистовство, в его душе нарастало волнение. Почему судьба отвела ему роль наблюдателя? Потому что его приемный отец Таурин воспитал из него монаха, а не воина? Он так и не стал монахом, но разве то, что воином он тоже не стал, – это не признак трусости? Или же это просто признак ума? Ведь если не все воины, то все войны лишены здравого смысла.

И что подумал бы его родной отец Тур, если бы его увидел? Стал бы он насмехаться над своим сыном или даже не обратил бы на него внимания, поскольку сам давно бы бросился в бой?

Одна половина души Арвида тоже хотела этого – не обязательно убивать, главное, делать что-нибудь, но сейчас на берегу Дива можно было только убивать. После полудня у воинов появился выбор: не продолжать сражение, а бежать с поля боя. Большинство франков поступили именно так.

Какой бы сильной ни была ярость из-за того, что их короля предали, эта ярость не помогла им победить, и рассудительные воины, отчаявшись переломить ход битвы, признали свое поражение. Они убегали пешком и верхом на лошадях, спотыкались через убитых и через оружие – и чудовище из сражающихся людей сжималось, а его движения все больше замедлялись. Несколько воинов промчались мимо Арвида, но не заметили его. И вдруг… вдруг он тоже перестал их замечать.

В месте, где отдельный человек, его прошлое и будущее ничего не значат, кто-то звал его по имени. Тот, кого он совсем не ожидал здесь увидеть. Тот, кто совершил чудо, превратив берег смерти в берег любви. Но Арвид все еще не мог поверить в чудо, не мог поверить в любовь.

Он повернул голову туда, откуда доносился голос. Это был высокий женский голос, и он кричал: «Арвид! Арвид!»

А потом он увидел ее – девушку, ради которой с радостью стал трусом, наблюдающим за этой битвой издалека, вместо того чтобы решать ее исход. Он увидел ее и поверил.

Матильда бросилась к Арвиду. Как и он, она пряталась в тени деревьев и ждала, когда закончится сражение. Хотя девушка находилась довольно далеко от убитых, она вся была забрызгана кровью.


Она смотрела на Арвида и не успела осознать, что судьба действительно снова свела их вместе, как у нее все поплыло перед глазами. Что-то теплое потекло по ее лицу, и Матильда не знала, пот это или кровь. Видимо, все-таки кровь, потому что Арвид в ужасе вскрикнул и, запинаясь, произнес ее имя. Он подбежал к девушке, и она хотела упасть в его объятия, крепко прижаться к нему и на мгновение представить, что она в безопасности, однако он схватил ее за плечи и закричал:

– Что случилось?

Матильда поморгала и снова стала видеть четко, но ужас на лице Арвида не исчез. Мужчина принялся искать рану, кровь из которой заливала ей лицо, тело, руки, и стал отрывать лоскуты от своей одежды, чтобы сделать перевязку.

Девушка вдруг засмеялась звонким смехом, в котором дала выход напряжению, накопившемуся за последние месяцы, и своей радости от того, что она наконец встретилась с Арвидом.

– Это не моя кровь! – кричала она снова и снова. – Это же не моя кровь!

Только теперь Арвид позволил ей себя обнять. Матильда спрятала лицо у него на груди и едва могла дышать, но это было не важно. Она с удовольствием задохнулась бы в его объятиях и с удовольствием умерла бы, зная, что теперь они наконец вместе. Но Арвид отстранился и стал ее разглядывать. Должно быть, он почувствовал, что ее живот округлился.

– Матильда…

– Да, – ответила она, – да, я жду ребенка.

Девушка не смогла сказать больше ничего и на миг пожалела, что эту радостную новость сообщила ему здесь, на поле боя. Казалось, это было характерно для всей ее жизни, в которой она так часто оказывалась на волосок от смерти. И еще больше Матильда жалела о том, что у них не было времени вместе порадоваться этому известию. У Арвида заблестели глаза, но потом в его взгляде снова появилось беспокойство.

– Почему ты вся в крови? – спросил он.

Запинаясь, Матильда рассказала о том, что произошло. О том, как она случайно добралась до лагеря и сначала пряталась в лесу, наблюдая за жестокостью битвы, а потом слишком рано вышла из укрытия, чтобы поискать среди воинов знакомые лица. Ее увидели двое мужчин, которые, ослепленные победой, пожелали вместе с вещами погибших взять и эту молодую женщину, которая, спотыкаясь, бродила среди мертвецов. Чего они не ожидали – так это того, что Матильда будет отчаянно обороняться. Сначала ее усилия не принесли результата, но потом она вытащила кинжал из-за пояса у одного из мужчин. Испачкалась она именно его кровью. Второй воин неожиданно сбежал, а может быть, обнаружил более богатую добычу. Девушка все еще не могла поверить в то, что в ней скрывается столько сил. Вероятно, она не смогла бы найти эти силы, если бы защищала только себя, но она ждала ребенка… А любовь к этому ребенку сильнее всего проявлялась в желании убить каждого, кто ему угрожает.

Матильда убежала, и раненый мужчина не стал ее преследовать.

Теперь девушка оглянулась, и хотя никого рядом не было, она почувствовала опасность, витавшую в воздухе.

– Нужно уходить отсюда! – крикнул Арвид.

Матильда застыла в нерешительности. Тогда им пришлось бы пройти мимо мертвых и, что еще хуже, мимо живых воинов, которые, желая убедить себя в том, что все еще живы, грабили, пили и нападали на беззащитных женщин.

– Может, нам лучше спрятаться?

Арвид проследил за взглядом Матильды и быстро оттащил ее в тень дуба.

– Я мог бы попытаться добраться до Бернарда, – пробормотал он, – но тогда мне придется ненадолго оставить тебя одну.

Матильда провела в одиночестве много недель, и мысль о том, что ей снова придется отпустить Арвида, была невыносимой, но все же девушка кивнула. Она обхватила дерево руками, как будто оно могло ее защитить.

– Делай то, что ты должен сделать, – через силу произнесла она.

Не успел Арвид в последний раз обнять ее, как раздался стук копыт: прямо к дубу приближались два всадника. Доспехи и оружие выдавали в одном из них норманна; другой мужчина был безоружен, но богато одет. Матильда почувствовала, как Арвид напрягся. Он прижал ее к себе, как будто больше никогда не хотел отпускать, но потом передумал.