Арвид мог себе представить, как такое малодушие возмутило норманнских воинов, но все же Бернарду каким-то образом удалось их усмирить, а также убедить епископов и монахов включиться в игру. Игра эта была нечестной, покорность – притворной. Пока Людовик со своими воинами входил в город, а его жители изображали ликование и прославляли короля франков как освободителя, Бернард разрабатывал секретный план: укрепить уверенность короля в победе и тем временем продолжать делать все для возвращения Ричарда.

После шествия франков во главе с Людовиком по городу был устроен пир. Бернард велел подать на стол самые изысканные блюда и неустанно заверял сытого короля в том, что, увозя Ричарда в Санлис, Осмонд действовал у него за спиной. Воспользовавшись доверительной обстановкой, Датчанин решил сплести первую интригу.

– Я не понимаю только одного, – сказал он. – Нормандия охотно вам покорилась, народ считает вас своим королем. Почему же вы уступили Гуго часть земель вокруг Байе? Там люди встретили бы вас так же торжественно, как и здесь.

Бернард пошел на хитрость, а Людовик, наверное, просто был слишком тщеславен. Лесть и почет нравились ему настолько, что он не распознал намерение Бернарда вбить клин между ним и Гуго. Уже на следующий день Людовик приказал прекратить осаду Байе по причине заключения мира с норманнами. Не желая идти войной на франкского короля, Гуго подчинился его воле, хотя втайне поклялся отомстить за это.

Все эти новости Арвид услышал в Питре и в Руане. Свободно передвигаться по стране, которую, словно саранча, заполонили воины Людовика, становилось все труднее.

И все же во время его последнего приезда в Питр речь шла не только о плане Бернарда изображать покорность и втайне готовить восстание, но и кое о чем другом.

– Матильда ведь когда-то жила в монастыре на побережье, – сказала Спрота. – Я не понимаю, зачем ей так поступать, но она могла вернуться туда.

Арвид не верил в это, но в монастыре он Матильду еще не искал, и это обстоятельство придало ему новые силы. И вот он уже почти добрался до побережья.

Мужчина снова прислушался, но ничего не услышал и решился выйти из укрытия. Дождь немного утих, а воздух стал чище. Арвид энергично замотал головой, и мокрые волосы хлестнули его по лицу. Они отросли, тонзуру уже не было видно.

Посмотрев в обе стороны размытой дороги, Арвид не заметил всадников, но вдруг позади него раздался треск веток.

«Может быть, это просто животное», – подумал он и обернулся. Но ни одно животное, как ему пришлось осознать уже в следующее мгновение, не стало бы прикладывать к его горлу холодный нож.

– Не двигайся! – прошипел чей-то голос.


Арвиду предоставили ровно столько свободы, чтобы он смог медленно обернуться. Мужчина, который ему угрожал, был ниже, но плотнее, чем он сам; его одежда была простой, лицо морщинистым, а руки – мозолистыми. Сначала Арвид принял его за разбойника или грабителя, но потом из тени деревьев вышли другие люди. Одни были вооружены похожими ножами, а то, что держали в руках другие – серпы для уборки урожая, – совсем не напоминало оружие воинов. Очевидно, это были крестьяне.

– Франк или норманн? – спросил мужчина, который ему угрожал.

Никогда еще этот вопрос не казался Арвиду таким нелепым. «И тот и другой», – хотелось ему ответить, но этим он подписал бы себе смертный приговор.

– Норманн, – быстро сказал Арвид.

Видимо, это был правильный ответ – крестьянин убрал нож от горла Арвида.

– Так-так. Значит, ты тоже прятался от… них, – решил он.

Лица других мужчин ничего не выражали, хотя и казались уже не такими недоброжелательными.

– Что ты здесь делаешь? – спросил один из крестьян.

Надежды на спасение у Арвида почти не осталось, но он все же уцепился за нее и вкратце рассказал о своей пропавшей невесте по имени Матильда, которую он уже давно ищет.

– Вы не видели девушку, блуждающую по округе? – в отчаянии закончил он свой рассказ.

Крестьян, казалось, не удивило то, что в это время люди могли бесследно исчезнуть. Но человек, который заговорил с Арвидом первым, покачал головой.

– Сожалею, но здесь редко можно встретить одиноких женщин.

– А что вы здесь делаете? – спросил Арвид. – Что заставило вас уйти в лес? Да еще и с оружием в руках?

Мужчина опустил нож и провел пальцами по топору, висящему у него на поясе. Это была не секира, как у франков или норманнов, а именно топор, которым в лесу рубят дрова.

– Мечей у нас нет, но мы защищаемся, как можем, ведь никто другой нас не защитит. Бывшие правители Руана предоставили королю Людовику свободу действий, а он в свою очередь разрешил воинам творить любые бесчинства.

Крестьянин говорил с такой ненавистью, что Арвид едва устоял перед соблазном рассказать ему правду о том, что правители Руана не бросили народ в беде, но сейчас у них просто не было другого выхода, кроме как изображать покорность.

– В Руане король Людовик только и делал, что ел и пил, – продолжил крестьянин, – а еще раздавал титулы и приказы своим рыцарям, в том числе… – Он умолк, а потом зловеще произнес: – …человеку по имени Рудольф Торта.

Арвиду показалось, что он когда-то слышал это имя.

– Король уже вернулся в Лан, назначив Рудольфа Торту официальным наместником Нормандии. Этот человек не ограничивается обжорством и пьянством. Он бездумно тратит деньги и посягает на имущество, принадлежащее баронам, рыцарям и даже Церкви. Если бы против него не выступил какой-то священник, Торта разрушил бы Жюмьежский монастырь, где ему отказались отдавать ценности.

Арвид слушал и все больше приходил в ужас. После упоминания о Жюмьеже он внезапно почувствовал боль во всем теле и подумал о камнях, которые таскал, для того чтобы восстановить монастырь. А теперь этому монастырю грозит разрушение? Причем от руки франка и по поручению Людовика? Возмущение Арвида было сильнее, чем злорадство от того, что аббат Мартин, очевидно, сделал неправильный выбор.

– Плохо то, что франки нападают не только на богатых людей, но и на нас, крестьян, – пожаловался мужчина. – Каждый день они приходят, чтобы собрать новые налоги. Если вчера им хватало двух поросят, то завтра их должно быть уже четыре. Если раньше они довольствовались льняным семенем и чечевицей, то теперь требуют еще и зерно – и не осенью, а уже сейчас, весной, когда мы боимся, что земля не принесет нам урожая. – Он сплюнул, как будто отравился бы яростью, если бы этого не сделал. – Но в лес мы сбежали вот почему, – продолжил крестьянин, немного успокоившись. – Король Людовик обязал рыцарей и епископов предоставлять ему воинов на сорок дней в году. От своих людей они отказываться не желают, поэтому служить врагу заставляют простых крестьян.

Мужчина снова сплюнул, высморкался и наконец посмотрел вверх. С листьев стекали капли, но дождь уже прекратился. Крестьянин несколько раз с опаской огляделся по сторонам, а потом вышел из укрытия в тени деревьев. Другие крестьяне последовали за ним. Арвид поступил так же.

– Куда вы пойдете теперь? – поинтересовался он.

– Соблазн просто где-нибудь спрятаться очень велик, но если правители Руана струсили, то мы этого не сделаем. Мы решили предупредить о набегах франков даже самые отдаленные села. Здесь неподалеку живут старые крестьяне, Ингельтруда и Панкрас. Может быть, им вообще ничего не известно о том, что творится в этом жестоком мире.

Он решительно поднял топор, и Арвида растрогало желание этого простого человека защитить свою страну и людей, которые в ней живут.

– Присоединяйся к нам, – предложил крестьянин.

– Собственно говоря, я ищу монастырь Святой Радегунды.

– Возможно, Панкрас с Ингельтрудой укажут тебе дорогу туда.

Арвид кивнул, отвязал свою лошадь, взял уздечку и пошел вслед за мужчинами пешком. Хотя так он продвигался вперед намного медленнее, ему было приятно чувствовать, что теперь он не одинок в этом враждебном мире.


Раньше Ингельтруда думала, что в своем возрасте знает о жизни все и, поскольку все это принесло ей много мучений, больше ничего не сможет причинить ей боль. Но теперь она поняла: каким бы старым, смиренным и спокойным ни был человек, он все равно будет испытывать леденящий ужас, бояться за свою жизнь и пытаться спасти своих близких от внезапного набега чужестранных воинов.

Но это не имело никакого смысла. Было бы проще безропотно покориться этим людям и позволить им себя убить. Да и что они с Панкрасом могли сделать? Объяснить, что они давно не платили налогов, поскольку живут так одиноко, что о них забыл весь мир?

Судя по виду мужчин, окруживших своего предводителя, который представился Брокардом и утверждал, что пришел по поручению какого-то Рудольфа Торты, отвечать за это будет не весь мир, а только они с Панкрасом. Одиночество – это Ингельтруда тоже поняла, только когда мужчины, желая что-нибудь украсть или разрушить, обыскивали их кладовые, а потом и дом – могло дать лишь относительную защиту.

– Будьте вы прокляты! – Вопреки здравому смыслу Ингельтруда выплеснула свой гнев, от которого, казалось, уже давно избавилась. – Гореть вам в аду за то, что вы грабите двух стариков, которые живут тем, что заработали честным трудом. Да накажет вас Бог!

Втайне она не была уверена в том, что Бог их накажет, да и сами мужчины, по-видимому, в этом сомневались. Совершенно не боясь высшей справедливости, они зарезали кур, которые без головы пробегали по двору еще несколько шагов, и развели костер. Как заявили воины, они зажарят кур на огне, а затем подожгут дом и сарай. Они вытоптали поле, которое Панкрас с Ингельтрудой засеяли несколько недель назад, и толкали ногами маленькую кладовую до тех пор, пока ее шаткие стены с треском не рухнули. Мужчины не просто ухмылялись – теперь они хохотали, и громче всех смеялся Брокард.

– Отныне эти земли опять принадлежат франкам! А это значит, что здесь снова царят закон и порядок! Теперь вы больше не сможете прятаться за спинами норманнов!