Из-за того что женщина произнесла эти слова шепотом, они казались еще более грозными – и еще более безумными. Все это время Матильда старалась отыскать в чужом лице матери знакомые черты и более не пыталась внимательно рассмотреть место, в котором находилась. Теперь она это сделала и определила, что этот вал был убогим, а людей, способных сражаться, на нем было не так уж много.

– Но Ален Кривая Борода… – начала Матильда.

– Да, да, я знаю, о чем ты думаешь, – резко перебила ее Авуаза. – Его не так уж легко свергнуть с трона. Но здесь, в Котантене, люди хотят стать независимыми, избавиться от опеки как со стороны Руана, так и со стороны Нанта. Они любят свободу, а с помощью язычников из Ирландии и Дании и, прежде всего, с нашей помощью они ее получат. Когда в наших руках будет Котантен, мы сможем бросить все силы на то, чтобы вернуть себе Бретань и, может быть, даже захватить Нормандию. А ты… ты будешь править этим королевством.

Авуаза подняла руки и положила их Матильде на плечи. Она впервые прикоснулась к ней, и этот жест был вызван не нежностью и долгой безмолвной тоской по потерянной дочери, а властолюбием и одержимостью.

Матильда вздрогнула:

– Но я ведь женщина! Мое право на эти земли, даже если бы я о нем заявила, никогда бы не получило такого признания, как права наследника-мужчины!

Пальцы Авуазы впились в тело девушки. Они были похожи на когти.

– Вот именно! Поэтому рядом с тобой должен быть достойный мужчина, такой как Аскульф. Он племянник Рогнвальда.

Матильда больше не могла сдерживать ужас и вырвалась из рук Авуазы.

– Ни за что! Никогда! – закричала она. – Долгие годы я думала, что ты хочешь моей смерти, а ты намеревалась выдать меня за него замуж! Этого не будет! Ты не можешь указывать, как мне жить и к чему стремиться.

– Мне тоже пришлось через это пройти.

Наконец голос Авуазы задрожал, и это доказывало, что за ее одержимостью скрывается боль, а за упрямством и жаждой власти – мучительные воспоминания. Это также подтверждало догадку Матильды о том, что Рогнвальд силой заставил дочь Алена Великого стать его конкубиной. Он сломил ее волю.

– Почему ты хочешь во что бы то ни стало сохранить наследие Рогнвальда?

– Потому что я его любила! – выпалила Авуаза. – Потому что он был гораздо сильнее, чем Матьедуа!

«А еще потому, – подумала Матильда, – что ты не могла смириться с тем, что твоя сестра вытянула счастливый жребий, вышла замуж за бретонца, родила ему сына и застала его правление, в то время как тебя, Авуазу, изнасиловал норманн, после чего ты произвела на свет дочь, потеряла родину и пустилась в бега».

Матильда покачала головой. Понимать, какое отчаяние руководило поступками этой женщины, еще не означало перестать ее бояться.

– Но это невозможно…

– Все возможно, если этого захотеть.

– Я не хочу выходить замуж за Аскульфа! – воскликнула Матильда, хотя и догадывалась, что разумнее было бы промолчать.

– Я твоя мать, и решения принимаю я.

«Нет, – хотелось закричать Матильде, – нет, ты мне не мать! Мать заключила бы своего потерянного ребенка в объятия и больше никогда бы его не отпустила».

Она покачала головой, а когда Авуаза снова подняла руки, сделала шаг назад.

– Не прикасайся ко мне! – прошипела Матильда.

Она боялась, что Авуаза ее ударит, но та лишь снисходительно улыбнулась. Пощечина причинила бы Матильде меньшую боль, чем улыбка, которая казалась фальшивой и давала понять: от этой женщины не стоило ожидать милосердия.

– Последние события тебя утомили. Ты узнала очень многое. Но когда ты все обдумаешь, то сделаешь то, чего я от тебя требую.


Матильду оставили одну. Без сомнения, она попала в плен, но, видимо, должна была чувствовать себя скорее гостьей, которой предоставили отдельную комнату – небольшую, но чистую, а для сна выделили мешок, набитый соломой.

Спать девушке не хотелось, и она с удовольствием отказалась бы еще и от еды, а также от всего, что дала ей Авуаза, как будто тогда смогла бы не воспринимать слова этой женщины всерьез, а притвориться, будто она никогда их не слышала.

Конечно, Матильда знала, что это самообман: слова Авуазы постоянно крутились у нее в голове. И конечно, она знала, что, голодая из упрямства, она ничем не улучшит своего положения.

Девушка все же съела кашу, которая была пряной, но недоваренной, и немного соленой рыбы, а потом выпила кружку безвкусного медового вина. Пищу она проглатывала быстро, не прожевывая, и вскоре ее желудок взбунтовался. Несмотря на тошноту, Матильда не останавливалась, а доев, перестала закрывать глаза на правду. Итак, в ее жилах течет кровь Алена Великого, ее дедушки, и Рогнвальда, ее отца. Ее хотели не лишить жизни, а сделать правительницей Бретани, а Аскульф, по решению Авуазы, должен был стать не убийцей, а ее мужем. Но вместе с этим девушка осознала еще кое-что: «Я не хочу этого. Это не моя судьба».

Матильда всегда тосковала по родным местам, но теперь поняла, что слишком долго жила вдали от них, чтобы считать эту землю своей родиной. Она всегда тосковала по близким людям, по матери, подарившей ей жизнь, но теперь поняла, что слишком долго жила вдали от этой матери, чтобы видеть в ней не просто женщину с безумным блеском в глазах.

Она, Матильда, должна быть не здесь, а рядом с Арвидом.

– Рогнвальд и Авуаза, – прошептала она имена своих родителей, и с каждым слогом урчание в ее желудке становилось все тише.

Теперь она часто будет произносить эти имена, радуясь тому, что наконец узнала о своем происхождении. Она будет думать о родителях с грустью, потому что они оба не получили желаемого: отец прожил слишком мало, а мать, наверное, слишком много. Если у нее будут дети, она расскажет им об их предках. Но она не просто дочь своих родителей – она еще и женщина, которая освободила Ричарда из Лана, которая живет в Нормандии и которая хочет выйти замуж за Арвида.

Матильда заставила себя прилечь на мешок с соломой, закрыть глаза и расслабиться.

Отдохнув совсем немного, она снова поднялась. Ее тело ныло от боли, но разум был совершенно ясным.

Ей нужно бежать.

Матильда постучала, и вскоре дверь отворилась. Своего охранника девушка видела впервые. Он не входил в отряд Аскульфа, поэтому перехитрить его было легче.

– Я хочу к Авуазе, – заявила она, и мужчина почтительно опустил глаза. Еще никто не относился к ней с таким уважением. Он указал рукой направление, но Матильда покачала головой. – Приведи ее сюда.

Она надеялась, что после этого уважение к ней не исчезнет, и не разочаровалась. Воин быстро ушел и не стал запирать дверь.

Матильда сделала глубокий вдох. Об этом здании она знала лишь то, что оно расположено за валом, сооруженным на побережье. Раньше ворота были открыты настежь, и, возможно, ей удастся незаметно выбраться на волю.

Девушка поддалась порыву и помчалась прочь, хотя, несомненно, разумнее было бы продумать следующий шаг. Нужно украсть лошадь или лучше убегать пешком?

Принимать решение Матильде все равно не пришлось. Она без труда смогла добраться до ворот, но потом на нее упала чья-то тень, длинная и широкая. Аскульф.

В этот раз Матильда тоже догадывалась, что разумнее было бы улыбнуться, притвориться, будто она его искала, и сказать, как она рада тому, что наконец знает правду и что он – ее родственник, ее будущий муж.

Еще мгновение назад девушка думала, что сможет смириться с этой правдой, но теперь вдруг почувствовала, как ее душит и распирает одновременно. Матильду охватила паника, и эта паника затуманила ее зрение и разум. Вместо того чтобы улыбнуться и найти правильные слова, девушка стала кричать и бить Аскульфа по груди.

– Я не хочу этого! Я ничего не хочу! Я не наследница Бретани! И я никогда не выйду за тебя замуж!

Она совершила ошибку, дав выход своим чувствам, но от этого ей стало легче. Исчезло напряжение последних недель, страх смерти, а также замешательство, вызванное встречей с незнакомой матерью и тем, что она рассказала. Наконец Матильда смогла как-то ответить на все это, пусть даже просто криком – невнятным и бессвязным, но все же достаточно громким, чтобы заглушить потрясение и ужас.

Когда девушка наконец успокоилась, Аскульф все еще неподвижно стоял перед ней.

– Ах, Матильда, – вздохнул он, и казалось, будто он ей сочувствует, – ах, Матильда, перестань наконец сопротивляться. Смирись! Просто смирись! Так же, как…

Аскульф не договорил, но она догадалась, что он хотел сказать. «Смирись так же, как я, смирись, как тот юноша, которым я был когда-то. Этот юноша мечтал править страной, не покоряя, не развязывая войн и не убивая, мечтал о молодой жене, которая будет жить с ним по любви, а не по принуждению. Оставь надежду на то, что иногда слабый тоже побеждает. Он не побеждает никогда, так что борись изо всех сил, чтобы стать сильнее, и в этой борьбе забудь обо всех своих желаниях, ведь они – это лишний груз».

Девушка поняла: ее не отпустит ни он, ни тем более Авуаза.

Услышав шаги, Матильда обернулась. Когда Авуаза подошла ближе, девушка увидела, что в ее глазах больше не было безумного блеска – в них застыло лишь… разочарование.


Матильда не ожидала милосердия, и она его не получила. Она не пыталась оправдаться, а Авуаза не пыталась понять поведение дочери и просто велела закрыть ее на замок. Когда Матильду уводили, она почувствовала облегчение от того, что больше не должна выдерживать строгий взгляд матери. Заключение обещало не только одиночество, но и защиту от пронзительного голоса, бросившего ей вслед: «Используй это время, чтобы подумать».

То, что она больше его не слышала, радовало Матильду недолго. Ей казалось, что нет ничего более невыносимого, чем ледяной холод в этой тюрьме. Девушку привели не в дом, построенный руками человека, а в пещеру, которую морская вода за много веков выточила в скале. С потолка срывались соленые капли. Земляной пол был покрыт соломой, но она уже сгнила, и вокруг образовалось множество луж. Завывал ветер. Волны обрушивались на скалы с грохотом, похожим на раскаты грома. Эти звуки вновь и вновь отражались эхом от стен пещеры, и Матильда, забившись в угол и спрятав голову в колени, не могла их больше выносить. Она закрывала уши, но грохот не утихал. В ушах у Матильды гудело, и вскоре ее голова стала раскалываться от боли.