Поговаривали, что все эти люди принесли Ричарду клятву верности и пообещали оказывать друг другу всяческую поддержку. Конечно, они понимали: чтобы сохранить его власть надолго, этого недостаточно. Для этого требовались клятвы в верности соседей Нормандии, но те не спешили их приносить, а лишь возмущались по поводу насильственной смерти Вильгельма. Может быть, это возмущение и было искренним, но к нему, без сомнения, прилагалось и осознание того, что после смерти Вильгельма – заслуженной или нет – его земли остались без правителя. По крайней мере, такого правителя, который в случае необходимости мог бы повести за собой войско и защитить эти земли с мечом и копьем в руках.

Все эти дни Матильда провела рядом со Спротой. Девушка не знала, что должна чувствовать – Вильгельм всегда был ей чужим. Но она разделила бы горе Спроты, если бы та, конечно, его не скрывала. Однако женщина вела себя, как всегда, сдержанно, всем своим видом показывая, что ее не могло потрясти то, чего она постоянно опасалась, и что смерти правителя от рук врагов следовало ожидать. А вот Ричард за последние годы, наоборот, очень привязался к Матильде. Девушка сочувствовала мальчику, который потерял отца и вынужден был взвалить на себя тяжелую ношу – стать графом Нормандии, но видела она его слишком редко, чтобы понять, какие чувства таились в его душе и как его можно успокоить. Страха за будущее этой земли Матильда, в отличие от многих людей, не испытывала. Она не знала своей родины, и ей всегда было сложно считать таковой Нормандию. Девушка решила заниматься тем, что, по слухам, в эти дни делал и Арвид, – много молиться.

Однажды по пути в часовню она встретила Йохана. За последние несколько лет они иногда виделись, чаще всего на Пасху и Рождество, когда на больших гуляниях люди много смеялись, пили и танцевали. Матильда всегда лишь вежливо улыбалась, мало пила и отказывалась от предложений Йохана потанцевать, как тогда, на свадьбе Герлок. Она догадывалась, что таким поведением обижала его, хотя он этого и не показывал. Сегодня на его лице читались не бравада и задор молодого мужчины, добивающегося благосклонности девушки, а скорбь по Вильгельму и тревога за будущее.

Нахмурившись, Йохан заговорил о Ричарде.

– Власть Ричарда легко оспорить не только из-за его возраста, – мрачно заметил он, – но и по той причине, что Вильгельм не был женат на Спроте. Если мы, норманны, не считаем это проблемой, то наши соседи-франки могут рассудить иначе и назвать мальчика бастардом.

В его голосе звучало неодобрение, хотя он и не сказал, что именно стремление Вильгельма уйти в монастырь помешало этой свадьбе.

В отличие от Йохана, Матильде было знакомо это стремление, но она тоже невольно задумалась о том, чего стоит человеческое желание, пусть даже самое благое, если оно чуть не погубило страну.

– Как ты думаешь, что теперь произойдет? – спросила она.

– Несомненно, наибольшая опасность исходит от короля франков, – определил Йохан.

– Людовик Четвертый…

– Уже давно ходят слухи о том, что он хочет захватить Нормандию.

Матильда кивнула. Она знала это лучше, чем кто-либо другой, ведь однажды видела рану на теле Арвида, которую нанес ему воин Людовика.

– Жаль, что Ричарда родила бретонка. Нашим франкским соседям было бы легче принять сына своей соотечественницы.

Матильда ответила непривычно резко:

– Бессмысленно представлять себе, как все могло бы быть. Того, что есть, не изменишь.

Девушка сама удивилась своим словам и прежде всего тому, как она их произнесла. Она говорила, как Спрота: смиренно, разочарованно и как-то… по-стариковски. Три года назад, когда Матильда была в Руане, она желала, любила, сгорала от страсти, стыдилась этого, испытывала страх за свою жизнь и жизнь Арвида, но потом спрятала все эти чувства в самых темных уголках души и теперь уже не могла их найти.

Вернее, она могла бы их найти, но не хотела искать. Матильда устала, и ее упрямство стало слабее. Девушка уже не хотела идти напролом, разбивая стены, а ограничивалась тем, что садилась у этих стен, подтянув колени к подбородку, и упрямо притворялась спящей.

Йохан посмотрел на Матильду, и в его глазах вдруг появилась нежность.

– Что бы ни случилось и что бы ни принесло с собой будущее, я все же представляю себе собственный клочок земли. И женщину, с которой мы могли бы жить там вместе.

Он посмотрел на Матильду с тоской и надеждой.

«А я уже ничего не представляю, – хотелось ответить девушке. – Я не могу думать ни о будущем, ни о прошлом». В последние годы ее жизнь ни разу не подвергалась опасности, и старые сны к ней больше не возвращались.

– Я желаю тебе найти то, что ты ищешь, – коротко ответила Матильда и оставила воина одного.

Возле дверей часовни она застыла, не решаясь переступить порог. Матильда догадывалась, что знакомые псалмы не смогут заглушить те мысли, которые разбудили в ней размышления Йохана о будущем – будущем Нормандии, Ричарда, ее собственном.

Что будет со Спротой? С ней самой? Что будет… с Арвидом?

С Арвидом, который не смог посмотреть ей в глаза, когда они случайно встретились, и сбежал от нее. Вероятно, его охватил стыд, ведь, увидев ее, он вспомнил о том, что однажды случилось в Руане. С Арвидом, который теперь, после смерти Вильгельма, непременно вернется в Жюмьежский монастырь.

Матильда все еще стояла возле часовни, когда во двор въехали повозки, а вслед за ними появился отряд воинов. Мужчины с громкими криками спешились, отдали приказы конюхам и теперь оглядывались по сторонам. Их акцент показался послушнице чужим, чего нельзя было сказать о произношении женщины, которая вышла из повозки и ступила на стул, подставленный одним из мужчин.

Как и Матильда, она вернулась в Руан впервые за три года. Как и Матильда, сейчас она, наверное, вспоминала веселье, царившее здесь тогда. Герлок, которую теперь звали Адель, приехала слишком поздно и не успела на похороны брата. Руку ей подал краснолицый мужчина – это был Гильом Патлатый, ее муж. Герлок даже не оглянулась, когда вслед за ней из повозки вышла еще одна женщина с маленьким ребенком на руках.

Матильда подошла поближе. Женщина, очевидно, была кормилицей сына Герлок, которого та родила мужу и на которого почти не смотрела. Гильом Патлатый остался таким же коренастым, но его волосы и борода поредели. Герлок изменилась еще больше: ее одежда была изысканной, украшения сияли, но губы казались узкими, как будто сморщились от того, что перестали улыбаться. Наверное, говорила она тоже мало и почти ничего не ела, о чем свидетельствовали ее острые скулы.

Герлок равнодушно окинула взглядом двор и посмотрела на Матильду, которая секунду назад собиралась подойти и поздороваться, но теперь застыла на месте.

Потом Герлок молча отвернулась и проследовала в замок в сопровождении мужа. Она ни разу не оглянулась – ни на кормилицу, ни на сына, ни на Матильду. «Для человека, которому собственная плоть и кровь кажется чужой, давняя подруга, должно быть, ничего не значит», – подумала Матильда. Однако, вернувшись в покои Спроты, она обнаружила там одну из служанок, которая с чужим акцентом и с нотками презрения ко всему норманнскому сообщила, что Герлок… то есть Адель хочет ее видеть.


Они встретились в той же комнате, где Герлок провела свою первую брачную ночь, а на следующее утро спрашивала, как ей быть дальше. Матильда не знала ответа и просто сбежала из Руана – от своего безликого врага и от Арвида. Тот враг больше не покушался на ее жизнь: видимо, в Фекане и Байе она была в безопасности. Спустя годы Матильду стали одолевать сомнения: возможно, смутные подозрения и воспоминания ее обманывали, она многое истолковала неправильно: она не являлась наследницей, судьба целой страны не зависела от нее и ее не хотела убить незнакомая женщина… Авуаза.

Об Арвиде Матильда думала чаще, чем о врагах, но он упорно ее избегал. Герлок, напротив, приняла ее приветливо, хоть и не слишком тепло, и предложила сесть у камина, а потом замолчала, как будто Матильда была чужим человеком, который заслуживает вежливости, но не доверия.

Это молчание казалось приятным совсем недолго: за последние дни Матильда слишком много пережила, чтобы теперь погружаться в воспоминания о прежней Герлок. А после смерти Вильгельма в душе девушки воцарился лютый холод, не дающий задремать у приветливо потрескивающего огня в камине.

– Когда-то ты очень боялась будущего, которое ожидало тебя в Пуатье, – невольно сказала Матильда, решив сразу перейти к главному. – Надеюсь, ты все же обрела счастье.

Герлок улыбнулась, не глядя на Матильду. Некоторое время был слышен только треск поленьев, а потом раздался ее голос – более тихий, чем раньше, но твердый:

– Почему ты думаешь, что мне было страшно?

– Тогда ты была не уверена, кем являешься, еще меньше понимала, кем станешь, и совершенно не знала, кем хочешь быть.

Герлок отвела глаза в сторону и улыбнулась:

– Что за глупости!

– Но ты плакала!

Герлок улыбнулась:

– Что за глупости!

Теперь Матильда не могла смотреть на собеседницу. Она перевела взгляд на огонь.

– Герлок…

На секунду Матильде захотелось взять ее за руку и вместо слов пустить в ход прикосновения, но она передумала. Девушка хорошо понимала, почему Герлок прячется за маской и какое умиротворение это вносит в ее душу, поэтому решила тоже молчать и улыбаться.

Когда поленья догорели, служанка не стала подкладывать новые. Матильда уже собиралась подняться, но Герлок вдруг схватила ее за руку, и эта хватка была сильнее, чем ее голос.

– Я дам за тобой приданое.

Матильда широко открыла глаза.

– Но… – начала она.

Прежде чем девушка успела сказать, что не собирается выходить замуж, Герлок добавила:

– С этим приданым ты сможешь уйти в монастырь. Ты же всегда хотела именно этого.

Женщина впервые пристально посмотрела на Матильду, и ненадолго та узнала в ней прежнюю Герлок, которая даже в минуты благодушия оставалась немного грубой и язвительной. Это предложение она тоже сделала не по доброте душевной, иначе почему ее пальцы вцепились в руку девушки с такой силой, как будто получить то, чего давно хочется, было не милостью, а скорее наказанием?