Арвид ощущал, как среди ожидающих воинов нарастает напряжение. Он и сам невольно подступил ближе к берегу, несмотря на то что его ноги глубоко проваливались в грязь. Его охватила дрожь, вызванная не холодом, туманом и сыростью, а плохим предчувствием.

Послушник не сводил глаз с Арнульфа и Вильгельма. Сначала они спокойно беседовали, потом вроде бы обнялись. До воинов не доносилось ни слова, но туман рассеивался все больше, а с ним исчезали и серые тучи. Сквозь них пробился луч солнца, неожиданно сильный и теплый, и окутал далекий остров ярким приветливым светом.

Арвид поднял глаза к небу. Возможно, его мрачное предчувствие было обманчивым. Возможно, именно в эту секунду правители заключают мир.

А потом он услышал крик, пронзительный, панический, многоголосый. Кричал Бернард Датчанин, кричали другие советники Вильгельма, кричали его воины.

Солнечный свет был уже не теплым, а просто ярким. Он озарил вторую лодку, неожиданно причалившую к берегу, и четырех мужчин, которые из нее выскочили. Эти люди прибыли не для того, чтобы помочь больному Арнульфу передвигаться. Они были одеты в широкие плащи, под которыми прятали копья.

Теперь с губ Арвида тоже сорвался крик, совершенно бесполезный крик. Воины не могли сделать ничего, чтобы помешать этим мужчинам, когда те направили свои копья на графа Вильгельма.

Арвиду казалось, что они раздирают его собственную кожу, все глубже проникают в теплое, еще живое тело и пронизывают сердце – обитель жизни и души. После того как Вильгельм позволил Арвиду уйти в Жюмьежский монастырь, а тот отклонил его предложение, связь между ними укрепилась, однако послушник никогда не называл графа своим другом. Совместные ночные молитвы сблизили их, но это ничего не меняло: один из них был могущественным правителем, а другой – его подданным.

Только сейчас, увидев, как беззащитный Вильгельм умирает, Арвид понял: они были не просто друзьями. Они были братьями. Братьями по духу. И только сейчас он пожалел о том, что они с графом почти всегда молились молча и никогда не говорили о борьбе с демонами, которую им обоим – сыновьям язычников, стремящимся стать христианами, – приходилось вести.

Когда безжизненное тело Вильгельма упало на землю, солнце зашло за тучу и в мире Арвида воцарилась тьма.


Арвид видел, как убитого графа забрали с острова и положили в гроб. Мужчины разделились: одни повезли тело в Руан, другие, в том числе и Арвид, помчались в Байе, чтобы передать трагическое известие Спроте. При жизни Вильгельма его подданные не замечали ее, а теперь, когда он умер, скорбели вместе с ней.

Скорбь Спроты оказалась тихой. Как Арвид и предполагал, женщина не потеряла самообладания. Она принимала людей такими, какие они есть, и к миру, который иногда бывал жестоким, относилась точно так же.

Арвид не знал, почему оказался среди тех, кто отправился в Байе. Возможно, так решил Бернард Датчанин: после смерти Вильгельма именно он отдавал приказы, именно он не позволил воинам переправиться через Сомму и броситься в погоню за Арнульфом. Лодок на всех не хватило бы, а пока воины плыли бы к другому берегу, Арнульф и его люди давно сбежали бы, как ночные воры. Нет, час расплаты за это убийство еще не настал.

Спрота выслушала свидетелей с невозмутимым выражением лица. Бернард ограничился несколькими предложениями, остальные воины были так же немногословны, и именно Арвиду пришлось приукрашивать рассказ о случившемся. Очевидно, все думали, что человек Божий лучше умеет облекать страшные события в слова, несмотря на то или именно потому, что слова оказались лживыми: Арнульф обещал мир, но готовил убийство.

– Где он сейчас? – спросила Спрота, когда Арвид закончил.

Юноша посмотрел на нее в недоумении. На мгновение он испугался, что Спрота потеряла рассудок. Вильгельм мертв, его коварно убили. Разве она не поняла этого и думала, что он может войти в зал в любой момент?

Арвид внимательно посмотрел на женщину. Она казалась очень маленькой и хрупкой. Два года назад ходили слухи о том, что она ждет второго ребенка, но либо они были выдумкой, либо ребенка Спрота потеряла. Ричард был единственным сыном графа… а теперь и его единственным наследником.

– Что ты имеешь в виду? – растерянно спросил Арвид.

– Где сейчас его тело?

Значит, эта женщина все-таки не потеряла рассудок. Она знала, что смерть невозможно победить. Арвиду же было нелегко это постичь. По дороге в Байе он много молился и скучал по своему товарищу, который, как и он сам, жил со знанием того, что все его дела – это лишь мимолетное занятие, а не исполнение истинного предназначения.

Прерывающимся голосом Арвид сообщил:

– В Руане.

Он ничего не добавил, и другие воины тоже не уточнили, может ли Спрота прийти на похороны.

Ее же, казалось, гораздо больше интересовало кое-что другое.

– Его смерть была… легкой? – спросила она. – Я имею в виду, он умер… быстро?

Арвид задумался. Воины без колебаний пронзили тело Вильгельма, и он не успел сделать ничего, чтобы защититься. Но была ли его смерть быстрой? Унесла ли она его жизнь в одно мгновение?

Вильгельм хорошо понимал, что происходит. По крайней мере, так утверждал один из воинов, наблюдавших за этим ужасным преступлением из лодки.

– Нам известны имена убийц, – вмешался Бернард Датчанин. – Эрик, Бос, Роберт и Ридульф.

Спрота бросила на него беглый взгляд.

– Он умер быстро? – спросила она, снова обращаясь к Арвиду.

Тот пожал плечами. «Как глупо называть имена убийц! Разве сила смертельного удара зависит от того, был он нанесен неизвестным или знакомым врагом?»

Но Бернард не отступал от этой темы.

– Именно Бос лишил его жизни. – Он помолчал. – Но Вильгельм успел произнести последние слова. Он воскликнул: «О, какое предательство!»

Спрота кивнула. Она знала Вильгельма и, вероятно, догадывалась, какие чувства он должен был испытывать, захлебываясь кровью: его поразило то, что другие люди не придерживались законов морали.

Несомненно, Спроту взволновало подлое убийство и глубоко опечалило известие о том, что мужчина, чьей конкубиной она была, погиб. Тем не менее она ничуть не удивилась, ведь все эти годы Вильгельм снова и снова уходил на войну. Если бы он стал монахом, о чем втайне мечтал, то остался бы жив. Но если бы он стал монахом, Спрота не провела бы последние годы рядом с ним.

В разговор вступил еще один воин – Осмонд де Сентвиль. До сих пор он только слушал с каменным выражением лица, а сейчас произнес:

– После убийства Арнульф сбежал в северном направлении. Пока у нас нет возможности преследовать его, но расплата его настигнет. Он не должен уйти безнаказанным. Он не должен…

Воин осекся, потому что в большой зал ввели Ричарда. Мальчику уже исполнилось десять лет, и он выглядел старше, чем ребенок из воспоминаний Арвида. Его волосы больше не курчавились, а ниспадали гладкими прядями и доходили до подбородка, а карие глаза уже не казались такими большими и круглыми. Ричард был уже не ребенком, но еще не мужчиной; достаточно взрослым, чтобы понять, что произошло, но слишком юным, чтобы отомстить за отца. Кроме того, он был слишком мал, чтобы стать достойным наследником…

«Что теперь станет с Нормандией?»

Арвид впервые задумался об этом, но все мысли вылетели у него из головы, когда он узнал женщину, которая привела Ричарда в зал.

Матильда.

Арвид окинул ее пристальным взглядом. Спрота похудела, Ричард повзрослел, а вот Матильда… не изменилась. Она осталась такой же на первый взгляд хрупкой, а на самом деле сильной девушкой, вместе с которой они бежали через лес. Девушкой, которую он любил на полу в сарае. Девушкой, такой недоступной и резкой до этого и такой нежной и ласковой после. Девушкой, которая уехала с тем воином, Йоханом, вместо того чтобы поговорить с Арвидом и решить, чем было то, что они сделали: грехом или любовью.

В последние годы мысль о Матильде вызывала в послушнике стыд или тоску, но сейчас его обуял гнев. Лишь гнев помог Арвиду, тяжело переживающему смерть Вильгельма, выдержать эту встречу с Матильдой. Хотя, строго говоря, он даже не хотел с ней встречаться, как и с Ричардом, который сначала держал себя в руках, но потом, посмотрев на свою невозмутимую мать, залился слезами.

Матильда не заплакала, но побледнела. Из-за Вильгельма? Или из-за него?

Арвид не хотел этого знать.

– Я буду молиться за нашего графа, – глухо сказал он, догадываясь, что тишина часовни не сможет унять ни его скорбь, ни его гнев, и вихрем пролетел мимо Матильды.


Матильда не была в Руане три года, а теперь снова видела, как в узких улочках толпились люди, как Спроте не разрешили посетить официальное мероприятие, как маленький Ричард вошел в собор без матери и на этот раз даже без отца. Тогда все собирались на свадьбу, теперь на похороны. Свадьба была шумной и красочной, похороны – тихими и мрачными.

Под звуки свистящего ветра в соборе прочитали молитвы за упокой души Вильгельма, а потом Ричард получил из рук архиепископа Руана мантию и копье как символ своего нового титула – графа Нормандии.

По крайней мере, все надеялись, что он им станет и будет достойным правителем. Впоследствии люди неустанно восхищались тем, как легко Ричард взял на себя эту ношу, ведь за все богослужение он даже ни разу не моргнул и сдерживал слезы. Они говорили, что Ричард был зрелым не по годам, но умалчивали о том, что от этого не менялся его возраст. Как бы там ни было, он оставался всего лишь ребенком, и даже если народ любил, уважал и истово молился за этого ребенка, чуда произойти не могло. Ричард не мог за одну ночь вырасти и стать законным наследником Вильгельма в глазах не только норманнов, но и их соседей.

Через несколько дней траур закончился, пришло время решать, что делать дальше, и мужчины собрались на совет. Среди них был Бото – крестный отец Ричарда, который после смерти Вильгельма привез мальчика из Байе в Руан; Бернард Датчанин – самый влиятельный советник графа; правители де ла Рош-Тессон и Брикебек, а также Осмонд де Сентвиль – воин, которому предстояло заботиться о безопасности Ричарда.