– Гуго не станет усугублять вражду. Напротив, он обязательно посетит помолвку в новом замке в Лион-ла-Форе, чтобы лично засвидетельствовать свою притворную благосклонность.

– А мы сможем доказать, что обладаем таким же богатством и изысканными манерами, как и наши соседи, – заметил Бернард. – Нужно дать Герлок очень хорошее приданое.

От такого количества имен и названий внимание Арвида стало слабее, и перед его глазами снова возник образ Матильды. Ему так долго удавалось держаться от нее на расстоянии и не вспоминать о том, что, когда Вильгельм уезжал из Руана к сыну, она находилась в непосредственной близости от него. Но сегодня Арвид не сдержался. Увидев, как на Матильду, хрупкую девушку, летит камень, он просто не мог поступить иначе. Как она сейчас? Может быть, до сих пор дрожит?

Арвида охватила дрожь, и он глубоко вздохнул.

– Кстати, в том, что Гуго приедет в Лион-ла-Форе, есть и хорошие стороны, – сказал Бото. – У нас появится возможность еще раз доказать, что если он все же захочет захватить власть, то в нашем лице сможет найти сильного союзника. В то же время нам нельзя открыто принимать чью-либо сторону – наоборот, мы должны пообещать Людовику, что будем оказывать ему всяческую поддержку, до тех пор пока он не поставит под угрозу независимость Нормандии и могущество нашего графа.

Арвид вспомнил, какой неустойчивой была власть в королевстве. Людовик, который хотел убить его, своего племянника, правил уже почти три года, но, несмотря на свое юношеское честолюбивое желание убедить весь мир в обратном, так и не смог полностью освободиться от гнетущей опеки Гуго Великого, по чьей милости и стал королем. В подчинении Гуго находилось влиятельное аббатство Сен-Дени, он пребывал в Париже и обладал обширными территориями, в то время как владения Людовика были ничтожно малы. Неудивительно, что втайне он желал захватить Нормандию, но, чтобы одолеть Гуго, ему придется приложить максимум усилий.

Осмонд поклонился и впервые с начала разговора произнес:

– Мы еще не вспоминали о том, что, хотя Гильом Патлатый и богат, Аквитания раздроблена, как и прежде. А вдруг ему не удастся надолго объединить свои земли? Слабый зять не сможет помочь графу, если Нормандия когда-нибудь подвергнется нападению.

– С другой стороны, – заметил Бернард, – слабый зять не сможет напасть на Нормандию. Именно потому, что у Гильома Патлатого есть сильные враги, ему будет некогда бросать хищные взгляды на родину будущей жены.

Осмонд молча кивнул, остальные тоже не стали искать новые аргументы. Самое важное уже прозвучало, и теперь Вильгельм должен был принять решение. Как всегда, он смотрел немного рассеянным взглядом, будто в мыслях витал где-то далеко, но, когда Бернард покашлял, граф вздрогнул и решительно заявил:

– Хорошо. Значит, доводов в пользу свадьбы Герлок и Гильома Патлатого у нас больше, чем против нее.

Осмонд нахмурился. Вероятно, в глубине души он считал, что решения должны основываться на осознании собственной силы и пылких убеждениях, а не на трезвой оценке преимуществ и недостатков, однако, поскольку среди всех этих людей его мнение имело ничтожный вес, возражать не стал. Практичный Бернард поднялся, явно радуясь тому, что так быстро убедил графа.

Бернард преданно служил Вильгельму, но Арвид часто видел, что он завершал собрания, как только достигал своей цели. Стремление любым способом укрепить власть графа и обеспечить ему успех не вызывало желания быть его другом и проводить с ним как можно больше времени.

Арвид тоже не считал себя другом Вильгельма, хотя и не встал с места, когда Осмонд и Бото последовали за Бернардом. Графу казалось естественным то, что советники его избегают, и он старался всегда находиться в окружении монахов. Он неустанно повторял, что своей настоящей семьей считает тех, с кем посещает богослужения, постится и целые дни, а иногда и ночи посвящает молитве, но в действительности для них он оставался таким же неприступным, как для Бернарда и Бото. Ни с одним человеком Арвид не проводил больше времени, чем с Вильгельмом, но, несмотря на это, за последние два с половиной года они ни разу не поговорили по душам, не поделились своими чувствами, не произнесли дружеских клятв. Арвид был даже рад этому. Он мог бы подружиться с Вильгельмом: конечно, тот был графом и воином, но не властным и жестоким, а скорее задумчивым, и всегда печалился оттого, что не имел возможности вести праведную жизнь. Однако в душе Арвида тоже жила печаль, и если Вильгельм не мог ни на кого выплеснуть свою злость, то послушник именно графа обвинял в том, что вынужден жить вдали от Жюмьежского монастыря.

– В Пуатье, – вырвалось у Вильгельма, – в том городе, где правит Гильом Патлатый и будет жить Герлок, есть много монастырей.

Арвид бросил на него удивленный взгляд: у такой женщины, как Герлок, это обстоятельство вызвало бы куда меньше восторга, чем великолепие ее будущего замка.

– Возможно, один из них согласится прислать в Жюмьеж несколько братьев, которые могли бы помочь в восстановлении обители.

Арвиду с трудом удалось сдержаться и не сжать пальцы в кулак. Если Вильгельм так беспокоится о судьбе монастыря, то почему он держит его здесь, возле себя? Знает ли граф вообще, что он, Арвид, попал сюда не по своей воле, а исключительно по желанию аббата Годуэна?

Мышцы Арвида напряглись, во рту пересохло, но он овладел собой и сдавленным голосом сказал:

– Это хорошая мысль.

Вильгельм, как это часто бывало, не заметил его ярости. Возможно, из-за того, что он ни одного человека не подпускал к себе достаточно близко, чтобы заглянуть в потайные уголки его души. Возможно, Арвид просто слишком хорошо научился скрывать свой гнев, казаться спокойным и скромным. И лишь иногда его, как в тот раз с Годуэном, охватывало желание громко закричать, что-то разбить, ударить кого-то – не важно, кого именно: Вильгельма, Бернарда Датчанина или Матильду. Да, когда Арвид о ней подумал, ему вдруг захотелось не притянуть ее к себе и сжать в объятиях, как утром, а встряхнуть за плечи, а потом толкнуть, чтобы она пошатнулась, упала на землю и не смогла подняться. Дать волю самым темным сторонам своей души было лучше, чем слышать в себе голос, тоскующий по теплу, нежности и любви.

– Ты едешь со мной в Лион-ла-Форе, – сказал граф послушнику.

Арвид опустил глаза, потрясенный жестокостью своих фантазий, уставший от того, что Вильгельм принимает за него решения, не спрашивая о его желаниях, и испуганный мыслью о том, что не только он будет сопровождать Вильгельма, но и Матильда может поехать с Герлок.


Герлок уговаривала Матильду так долго, пока та не сдалась и не согласилась отправиться вместе с ней. Через две недели после посещения рынка девушки сели в повозку, ждавшую их во дворе. Узнав, что граф Вильгельм уже отбыл в сопровождении своих воинов и монахов, Матильда вздохнула с облегчением.

Поднимаясь в повозку, в которой им предстояло проделать путь до Лион-ла-Форе, девушки услышали рядом с собой громкий звонкий голос:

– Как бы я хотел поехать с вами!

Кричал маленький Ричард, который попрощался сначала с Герлок, а потом со своим крестным – Бото Датчанином. Вместе с другими воинами Бото должен был сопровождать Герлок, но будущему наследнику следовало остаться в безопасном Байе.

Добродушно улыбаясь, мужчина наклонился к мальчику:

– Потом я расскажу тебе обо всем, что происходило в Лионе.

Ричард восторженно кивнул и обратился к Матильде:

– И ты, – воскликнул он, – ты тоже обо всем мне расскажешь!

Она согласилась, хотя не хотела ничего видеть, слышать и уж тем более об этом рассказывать. Было бы лучше, если бы с Герлок поехала Спрота, но ни один из франкских соседей Вильгельма не стал бы принимать у себя конкубину норманнского графа. Матильде хотелось зажмурить глаза и открыть их, только вернувшись обратно в Байе. Но в этой деревянной коляске, обтянутой кожей, было невозможно ехать с закрытыми глазами: шкуры, разложенные на полу, не могли уменьшить тряску, и если бы Матильда зажмурилась, приступы тошноты стали бы еще сильнее. Вскоре ее начали беспокоить боли в спине и неприятные ощущения в желудке. Чтобы немного подышать свежим воздухом, девушка высунула голову в маленькое окошко. Она целую вечность не видела такого густого леса, как тот, через который они проезжали, не ощущала терпкого запаха земли, не боялась темноты в зарослях высоких деревьев. Целую вечность, с тех пор как они с Арвидом передвигались по похожему лесу, но не в теплой и безопасной повозке, а пешком и коченея от холода… Матильда вздрогнула и заставила себя прислушаться к словам Герлок.

А той эта поездка, судя по всему, не причиняла никаких неудобств. Девушка болтала без умолку о том, в чем разбиралась лучше всего: о моде, о прическах и о платьях.

– Франкские невесты в день своей свадьбы одеваются в красное… Значит, я тоже буду в красном. Как ты думаешь, что мне надеть на первую встречу с Гильомом Патлатым? А вдруг я ему не понравлюсь?

В ее голосе прозвучали игривые нотки, но все же в нем сквозила тревога.

– Ты никогда его не видела? – спросила Матильда.

– Конечно нет! Где бы я могла его увидеть, ведь он живет в Пуатье, а я в Фекане или Байе?

– И тем не менее ты не боишься выходить за него замуж… Ты ведь его не знаешь. Разве… разве тебе совсем не страшно?

Матильда нечасто разговаривала с Герлок так доверительно. Обычно их беседы касались каких-то несущественных мелочей, но не чувств.

Герлок, казалось, не обиделась на вопрос Матильды.

– Он франк и влиятельный человек, почему я должна его бояться? – недоумевала она.

Матильда промолчала. Какой бы невыносимой ни казалась ей мысль о свадьбе с незнакомцем, девушке было известно, что даже знакомые мужчины могут вести себя, как чужие. Узнать человека – это нечто большее, чем несколько раз увидеться с ним, и, возможно, даже хорошо, что Герлок было известно о ее будущем муже не так уж много.