— Конечно, мне здесь не плохо! Это самый приятный дом, что я когда-либо видела!

— Я рада, — сказала я.

— Тебе действительно повезло! — с горечью промолвила она, и, хотя я не видела ее лица, я была уверена, что при этом она поджала губы.

Однажды днем мы выехали на прогулку, а когда вернулись и проехали через ворота к конюшням, я поняла, что что-то случилось. Я почувствовала висящую в воздухе атмосферу суеты еще до того, как увидела других лошадей. Сначала я было решила, что вернулись мои родители, но потом начала догадываться, и радостное возбуждение охватило меня. Я с трудом дождалась момента, когда можно было соскочить с лошади, и бросилась в дом.

Заслышав голоса, я громко позвала:

— Ли! Эдвин! Где вы?

На лестнице показался Ли. В мундире он выглядел настоящим красавцем. Он был высок, и с его похудевшего лица резким контрастом с темными в мать волосами сверкали прекрасные голубые глаза. Увидев меня, они загорелись настоящим огнем, и я еще раз ощутила вспышку волнения, которым обычно сопровождались все неожиданные приезды Ли домой. Он скатился с лестницы и закружил меня в своих объятиях.

— Хватит! Хватит! — отчаянно взмолилась я. Он прекратил кружиться и, наклонившись, звонко поцеловал меня в лоб.

— А ты выросла! — сказал он. — Ну, точно выросла, моя прелестная кузина!

Он всегда меня звал так, а когда я начинала протестовать, говоря, что мы вообще не родственники, то сразу же парировал:

— Но нам следовало бы ими быть! На моих глазах из маленькой девочки ты превратилась в прелестного эльфа. Когда ты родилась, то была похожа на маленькую обезьянку, а потом выросла и превратилась в газель, милая кузина!

Ли всегда изъяснялся весьма экстравагантно: для него все выглядело либо прекрасным, либо ужасным. Отца эта черта его характера иногда выводила из себя, а мне нравилась. Дело в том, что в Ли мне нравилось все: он был идеальным старшим братом, и порой мне хотелось, чтобы он в действительности был им. Не то чтобы я не любила Эдвина: Эдвин был мягок и, будь на то его воля, не причинял бы вреда никому, но женщины предпочитали Ли.

Ли уже заметил Кристабель. Она стояла неподалеку, на лице ее после прогулки играл легкий румянец, из-под шапочки выбивались темные локоны. Я представила их друг другу, и он галантно поклонился. Я поняла, что Кристабель оценивает его, и в тот момент мне не хотелось говорить Ли о том, что она — моя гувернантка. Я чувствовала, что Кристабель тяготится тем, что работает для нас, и предпочла бы, чтобы ее приняли за гостью: ей хотелось немного побыть в роли знатной леди.

— Мы катались на лошадях, — сказала я. — Когда вы приехали? Эдвин с тобой? Мне показалось, я слышала его голос!

— Мы приехали вместе. Эдвин! — крикнул он. — Присцилла спрашивает о тебе!

На лестницу вышел Эдвин. Он был очень красив, даже красивее Ли, хотя не так высок и крепок: мать всегда боялась за его здоровье.

— Присцилла! — Он подошел ко мне. — Как я рад тебя видеть! А где мать? Он повернулся к Кристабель.

— Мисс Конналт, — сообщила я ему, а затем Кристабель:

— Мой брат, лорд Эверсли! Эдвин поклонился. Его манеры, как всегда, были на высоте.

— Родители сейчас в королевском дворце! — ответила я Эдвину.

Эдвин пожал плечами в знак разочарования.

— Но, может быть, они вернутся до вашего отъезда? Вы останетесь здесь еще?

— Неделю, может, больше.

— Три, четыре, — предположил Ли.

— Я так рада! Пойду распоряжусь, чтобы вам приготовили комнаты!

— Не беспокойся, — вставил Ли. — Салли Нулленс уже видела нас и сейчас носится по всему дому! Она счастлива, что ее крошки вернулись домой!

— Няни все такие, мисс Конналт, — сказал Эдвин, — не мне вам объяснять! Особенно, когда их птенцы возвращаются в родное гнездо!

Он видел, что Кристабель не по себе, что она чуждается его, и попытался разговорить ее. Я видела, что она довольна тем, что ее истинная роль пока еще в тайне, несмотря на то, что вскоре все выяснится.

— Не знаю, у меня не было няни, — вдруг промолвила она.

— Так, значит, вам повезло, и вы избежали этого рабства! — весело заявил Ли.

— Мы просто были слишком бедны! — продолжила Кристабель почти вызывающим тоном.

Я почувствовала себя неловко и вынуждена была объяснить.

— Кристабель приехала сюда, чтобы учить меня. Она из Суссекса, из семьи викария.

— А как дела с викарием у Карла? — спросил Эдвин. — Кстати, где он?

— В саду, скорей всего, играет на своей флейте.

— Бедный мальчик! Да он замерзнет там и умрет!

— По крайней мере, мы избавлены от ужасных звуков, которые он там производит, — сказал Ли.

— Чем вы намеревались заниматься? — спросил меня Эдвин.

— Помыться, переодеться, а там и ужин скоро!

— А мы вылезем из этих мундиров, — сказал Ли и улыбнулся нам с Кристабель. — В них мы смотримся безумно красиво, но у вас будет настоящее потрясение, мисс Кристабель, когда увидите нас без них! Присцилла к нам привыкла, ее я даже не предупреждаю!

Я была очень рада, что Ли пытается включить Кристабель в наш семейный круг. Она напоминала мне ребенка, пробующего воду пальчиком, — и хочется прыгнуть туда, и боязно.

Я окинула Ли и Эдвина с головы до ног оценивающим взглядом: фетровые шляпы с роскошными перьями, свешивающимися набок, искусно шитые мундиры, панталоны по колено, сияющие сапоги, по левую руку — мечи.

— Красавцы! — сказала я, — Но мы знаем, что вас только мундиры и красят, не так ли, Кристабель?

Она улыбнулась и расцвела: значит, нам удалось немного рассеять ее скованность.

— Итак, — сказала я, — мы должны быстро помыться и переодеться! Ужин остынет, а вы знаете, как это не нравится Салли!

— Приказы? — закричал Ли. — Господи Боже, да ты хуже нашего командира! Верный знак, что мы дома, Эдвин!

— Так хорошо снова оказаться здесь, — мягко подтвердил Эдвин.

* * *

Тем вечером Кристабель выглядела прелестно! Должно быть, огни свечей придавали ей дополнительный блеск. Мать всегда говорила, что свечи гораздо больше красят женщину, нежели лосьоны или мази. Кроме того, на ней было надето красивое платье: высокий остроконечный лиф с глубоким вырезом открывал взорам ее привлекательные покатые плечи, не скрываемые теперь ни шарфом, ни воротником; одному локону было позволено небрежно выбиться, и теперь он мягко лежал на одном плече; платье было сшито из бледно-лилового шелка, и под ним была серая сатиновая нижняя юбка. В свое время я поинтересовалась, откуда у нее в скудном доме викария могло появиться такое платье, и узнала, что оно досталось ей от Уэстерингов. По ее словам, это была одна из вещей, «отданных нуждающимся», а когда я увидела его при свете дня, то поняла, что оно стало слишком потертым для того, чтобы им могла пользоваться истинная леди. На мне было платье из голубого шелка, и, хотя я раньше думала, что оно весьма очаровательно, перед платьем Кристабель оно просто терялось.

И Эдвин, и Ли сняли свои мундиры, но я сочла, что они и так очень привлекательны в своих коротких камзолах, украшенных по моде лентами. Камзол Эдвина, правда, немного превосходил одеяние Ли, но только потому, что Эдвин более тщательно следил за модой, чем Ли, у которого, как я подозревала, не хватало терпения возиться с кружевами и лентами, пришедшими на смену пуританским платьям.

Карл по поводу их прибытия пребывал в полном восторге, и за столом не умолкало веселье. Слуги тоже радовались, как было всегда, когда мужчины приезжали домой, и я знала, что мать очень расстроится, если не повидает их. Эдвин и Ли без умолку рассказывали о своих приключениях. Они служили во Франции, откуда недавно вернулись, но, что я запомнила из той ночи и что явилось непосредственной прелюдией к событиям, которые вот-вот должны были разразиться, — это разговор о Титусе Оутсе и Папистском заговоре. Это было подобно увертюре, предшествующей в пьесе поднятию занавеса. Время, проведенное с Харриет, наложило на меня определенный отпечаток, и теперь я считала, что весь мир — и в самом деле одни большие подмостки, а мужчины и женщины — лишь актеры да актрисы.

— В Англии появилось какая-то тревога, — сказал Ли. — Такого не было, когда мы уезжали!

— Перемены наступают быстро, — добавил Эдвин, — и когда вы возвращаетесь после некоторого отсутствия, то более явственно ощущаете их, чем люди, которые принимали их понемногу.

— Перемены? — воскликнула я. — Какие перемены?

— Король еще не так стар, — произнес в раздумье Эдвин. — Ему всего лишь пятьдесят.

— Пятьдесят?! — вскричал Карл, — Да он ужасный старик!

Все рассмеялись.

— Так кажется младенцам, мальчик мой, — ответил Ли. — Нет, «старина Роули» еще поживет, он обязан. Жаль, сына у него нет!

— У меня впечатление, что у него их несколько! — сказала Кристабель.

— Увы, зачатых не там, где надо!

— Мне очень жаль королеву, — сказал Эдвин. — Бедная леди!

— Обвинить се в заговоре с целью убить короля было совершенной глупостью! — добавил Ли.

Карл в возбуждении — забыв даже про свой любимый пирог с мясом молодого барашка — подался вперед. Для своих десяти он был слишком умен. Отец всегда хотел, чтобы он побыстрее вырос, что он и сделал: он все понимал — про короля и его любовниц, и про то, где следует рождаться детям, что так оплакивала Салли Нулленс. Она бы хотела продержать его в колыбельке до самой свадьбы.

— Да? — с горящими глазами переспросил он. — Она хотела убить короля? У нее был любовник?

— Ну, что ты! — воскликнул Ли. — Мой дорогой Карл, королева — самая добродетельная леди в Англии, исключая присутствующих здесь дам! — Он поклонился мне и Кристабель. — Титусу Оутсу придется самому повеситься, если он как следует не пошевелится!