— Видела, как они на меня смотрели?

— Кто? — спросила Рей, поскольку навстречу им не попалось ни одного прохожего.

— Твои подружки — вот кто, — ответил Джессап. — Нужно быть слепой, чтобы этого не заметить.

— Они на тебя не смотрели, — возразила Рей, хотя на самом деле так не считала.

Девчонки наверняка, прямо на ступеньках школы, разобрали Джессапа по косточкам.

— Не вешай мне лапшу на уши, — отрезал Джессап.

— Ну ладно, — согласилась Рей. — Они на тебя смотрели и страшно ревновали.

Джессап подозрительно уставился на нее.

— Правда-правда, — кивнула Рей.

— Да врешь ты все, — сказал Джессап, явно смягчившись.

— Клянусь, — заявила Рей, — они тебя ревнуют.

— С какой стати им ревновать? — спросил Джессап немного погодя. — Кто мы с тобой друг другу? Никто.

Рей смотрела себе под ноги.

— Я тебя заранее предупреждаю, — произнес Джессап, — чтобы ты потом не расстраивалась.

Когда он начал ее целовать, Рей знала, что ей полагается закрыть глаза, но она не смогла это сделать. Она смотрела прямо на него, чтобы убедиться, что все это происходит с ней наяву, ведь когда поцелуи закончатся, Джессап поведет себя так, будто ничего и не было.

Но на этот раз Рей отодвинулась. Взглянув на нее, Джессап наклонился и принялся снимать сапоги.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась Рей.

Джессап встал и начал расстегивать рубашку.

— А ты как думаешь — что? — спросил в ответ он.

— Ты, кажется, и в самом деле считаешь меня дурой, — рассердилась Рей.

— Ну, давай, продолжай, — сказал Джессап. — Попробуй себя убедить, что не хочешь, чтобы я остался.

— Лучше бы ты встречал день рождения с Полетт! — воскликнула Рей. — С ней было бы гораздо веселее.

— Далась тебе эта Полетт, — проворчал Джессап. — У нее, между прочим, недавно состоялась помолвка с одним ковбоем.

Рей наклонилась, взяла сапоги Джессапа, открыла входную дверь и вышвырнула сапоги во двор.

— Постой! — крикнул Джессап.

Рей стояла в дверях, обмахиваясь рукой, чтобы хоть чуть-чуть остыть.

— Говорил я тебе, что все так и будет, — произнес Джессап. — Говорил я тебе, что, если ты забеременеешь, уже ничего не будет как прежде. Посмотри на себя! Ты даже думать не в состоянии!

— Ты, придурок эгоистичный! — взорвалась Рей. — Думаешь, раз продал несколько паршивых лошаденок, значит, ухватил удачу за хвост? Ты неудачник, вот ты кто.

Джессап молча застегнул рубашку и заправил ее в брюки.

— Я никому не позволю так со мной разговаривать, — заявил он, проходя мимо Рей.

— Вон из моего дома! — крикнула она, понимая, что это звучит смешно: Джессап уже стоял во дворе.

Когда она собиралась захлопнуть дверь, Джессап придержал ее рукой.

— Нашла время — в мой день рождения, — сказал он, — Небось специально дожидалась?

Он говорил тихо, почти шепотом, но Рей слышала, что его голос дрожит. И тогда она поняла, что Джессап пришел, потому что нуждался в ней. В другое время она почувствовала бы себя победительницей, но теперь ей стало жаль его, а жалеть Джессапа — значит предать его. Она посмотрела ему вслед. Он шел ссутулившись, и ей захотелось побежать за ним. Однако вместо этого Рей закрыла дверь, и слушала, как отъезжал от дома пикап. Потом она думала о том, что тогда, в Бостоне, когда Джессап сообщил ей, что уходит, он, наверное, отчаянно хотел, чтобы она умоляла его остаться. Но Джессап сумел скрыть свои чувства, и в памяти Рей остались лишь его бесшабашность, жаркие ночи и его взгляд, ради которого она была готова на все. Но теперь Джессап был тридцатилетним мужчиной. Он не мог усидеть на одном месте и не мог больше быть один. Теперь в его постоянных разъездах по пустыне ему нужен был попутчик, с которым можно было бы поговорить, но рядом никого не было, и ему приходилось говорить с самим собой. Теперь, забираясь на нижнюю полку в трейлере, он хотел уснуть — и не мог.

Рей легла в постель, твердо уверенная в том, что и ее ожидает бессонная ночь, однако она крепко спала еще до того, как Джессап выехал на автомагистраль. Нет, Рей было его очень жаль. Но все вокруг изменилось, даже ее чувства к Джессапу. Засыпая, она пыталась представить себе его лицо — и не могла. Рей посмотрела на детскую кроватку, отбрасывающую голубые причудливые тени. Каждый раз, когда проезжающая мимо машина освещала комнату светом фар, эти голубые тени двигались.

Незадолго до рассвета Рей приснилась мать и их дом в Веллфлите. Было время отлива, и на соленых болотах гомонили птицы. Рей с матерью стояли на крыльце. На Кэролин было легкое белое платье, которое она носила еще до рождения Рей. Они смотрели на небольшую бухточку, образовавшуюся возле болот. Это был широкий проход, который киты иногда путали с выходом в море. В этом месте животные, сбиваясь с пути в тростниковых зарослях, часто выбрасывались на сушу. На этот раз бухта была пуста, а поверхность воды — гладкой, как стекло. Вдруг Рей поняла, что матери рядом нет, и сразу ей стало как-то очень спокойно. Она стояла на крыльце, облокотившись о перила, и слушала птиц. Но когда посмотрела вниз, в заросли тростника, то увидела на поверхности воды белое платье матери, отбрасывающее белый лунный свет.

На следующее утро Рей долго не могла проснуться. Со стороны шоссе слышался гул проезжающих машин, из кухни доносилось низкое жужжание: там в оконное стекло билась пчела. Выбираясь из постели, Рей почувствовала, что с ней что-то не так. С огромным трудом она спустила ноги на пол и прошла через комнату, чтобы взять халат. Добравшись до ванной и взглянув на себя в зеркало, Рей поняла, что ее тело изменилось. Раньше ее живот начинался прямо от грудей, но за эту ночь ребенок опустился вниз, и теперь Рей чувствовала его голову где-то в районе таза. Сбросив халат на пол, Рей принялась себя рассматривать. Со стороны могло показаться, что она просто любуется своим телом. Однако все было не так просто: впервые в жизни Рей получила то, что хотела. А хотела она ребенка, до рождения которого оставалось менее четырех недель.


Лайла и Ричард научились обращаться друг с другом вежливо, однако от этой ледяной вежливости мурашки бегали по коже. Иногда, сделав над собой усилие, они даже вместе обедали, но старались при этом не смотреть друг на друга и ничего не просить, даже передать соль. О том, что когда-то существовало между ними, они никогда, ни при каких обстоятельствах, старались не вспоминать.

Никакая сила не заставила бы сейчас Лайлу поговорить с мужем. Ничто не заставило бы ее признаться, что с ней начали происходить пугающе странные вещи: у нее начались видения. Это уже не были те простые предвидения, которые возникали у нее во время сеансов гадания. Видения начинались внезапно, в любой час дня и ночи, превращая само время в злого врага. Лайла потеряла способность предсказывать, а иногда и сама не могла понять, где находится: у себя на кухне или на берегу замерзшего залива — там она любила прогуливаться со своим любовником Стивеном. Днем, когда Лайла выходила в садик поливать герань, она видела свою мать юной девушкой, которая весело смеялась и болтала с подружками, такими же юными, как она. Вытирая в гостиной пыль, Лайла иногда видела Рей, укладывающую в кроватку своего непослушного ребенка. Заходя в ванную и включая свет, Лайла видела себя: вот она вставляет в ванну пробку, включает холодную воду, а потом внимательно разглядывает острую бритву и свою руку.

Эти видения вызывали у нее сильнейшие головные боли и странный, непрекращающийся холод в груди. Теперь Лайла поняла, почему Хэнни вечно куталась, надевая на себя бесконечные черные юбки, кожаные сапоги, свитера, шали. Хэнни бывало говорила ей, что время с годами становится все более ценной штукой. Это в двадцать пять ты можешь поднести пальцы к свету и увидеть, как они просвечивают. А что ты увидишь на своей руке, когда тебе стукнет восемьдесят?

Сидя за столиком Хэнни и слушая ее рассуждения, Лайла все больше задумывалась о будущей старости.

— Есть же какой-нибудь способ ее задержать, — наконец сказала она.

Глупое замечание, но Хэнни не засмеялась. Молча кивнув, она разломила пополам кусочек сахара и сунула одну половинку себе за щеку.

— Есть, конечно, — согласилась старая гадалка. Ее маленькие глазки блестели так ярко, что некоторые из ее клиентов почему-то избегали смотреть ей в лицо. — Только мне не хотелось бы испытывать его на тебе.

После этого Лайла решила, что Хэнни владеет секретом вечной молодости, поскольку уже тогда, в восемнадцать лет, она знала, что некоторые мужчины — вроде Стивена — терпеть не могут стареющих женщин.

«Наверное, — думала Лайла, — это какой-нибудь лосьон или крем, сделанный из роз, воды и фруктов, или пудра, которой следует посыпать перед сном веки».

Целыми днями она приставала к Хэнни: умоляла ее открыть тайну и клялась, что никому не скажет. Хэнни не отвечала. Вместо этого она предложила Лайле рецепт одного замечательного крема, который делали женщины в ее деревне: взбить яичные белки и на час нанести их на лицо, под подушку положить немного корицы, а в шампунь примешать немного чайных листьев. Но Лайле было нужно вовсе не это, и она мучила Хэнни до тех пор, пока та не сдалась.

«Когда я была ребенком, — начала Хэнни, — в нашей деревне жила такая красивая женщина, что даже вороны слетались к ее окну, чтобы на нее посмотреть. По вечерам, когда она выходила из дома, луна тускнела, а лягушки замолкали, чтобы увидеть кусочек ее ножки, мелькнувшей из-под платья. Муж ее обожал, дети не отпускали ее юбку, потому что она источала дивный аромат лаванды и сладкого масла. Она была так прекрасна, что никто даже не смел ее ревновать. Люди сами наслаждались ее счастьем, как будто оно было их собственным.

Но вдруг с женщиной что-то случилось. Дни и ночи напролет она плакала, под глазами у нее залегли темные круги, кожа сделалась серой, как зола. А случилось вот что: женщина нашла у себя несколько седых волосков. Схватив зеркало свекрови, она принялась себя разглядывать. И заметила на своем лице морщинки, которых раньше не замечала. И тогда она поняла, что начала стареть. Забыв обо всем на свете, завернувшись с головой в одеяло, женщина целыми днями лежала на деревянном полу, заливаясь горькими слезами. Ее дети исхудали, муж начал лысеть. И вдруг однажды она вновь стала сама собой, только на ее лице появилась лукавая улыбка, словно женщина узнала некую тайну. Вся деревня насторожилась, ибо все поняли: скоро что-то произойдет. И действительно, однажды утром, когда ватага ребятишек шла в школу, они увидели ее тело, висящее на сосне. Женщина повесилась на белом шелковом шарфе, том самом, что был на ней в день свадьбы. В тот же день ее похоронили. Но разговоры о ней не прекращались, и жителям деревни даже казалось, что она и не умирала вовсе: стоило кому-нибудь закрыть глаза, и он видел прекрасную женщину. Со временем муж перестал о ней тосковать, дети вспоминали ее с нежностью, а деревенские мужчины поминали ее всякий раз, когда сидели на берегу реки и пьянствовали. Все женщины деревни поняли, как удалось ей навечно остаться молодой. Но знали они и другое: она заплатила за это цену, которую им всем придется заплатить, когда их кожа сморщится, а волосы будут белыми как снег. И все молодые женщины завидовали ее мужеству, но старые лишь молча переглядывались, так как считали ее полной дурой».