— Да, так и было. Только никто не поверил, что это окончательное примирение, за исключением, наверное, короля. Народ его очень любит. В любых неудачах люди всегда будут винить королеву.

— Эту волчицу! — взорвалась Элеонора, не в силах больше сдерживаться.

Томас улыбнулся и ласково похлопал мать по руке:

— В вас самой, матушка, есть что-то от дикого животного. Я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как вы встретились бы с королевой на нейтральной территории без вооруженной охраны. Могу поспорить, что вы вцепились бы ей в космы.

— Тихо, сын мой, что ты такое говоришь? Какие мысли ты разбудишь в детях такими словами? — засмеялась Элеонора.

— Никто в этом доме не питает особой любви к королеве, — тихо произнес Роберт.

— Только ее приспешники хранят ей преданность, — сказал Томас. — Она надеялась подкупить общественное мнение тем, что назначила лорда Уорвика командовать военными действиями на Ла-Манше. Он радует нас своими великими победами довольно часто, то есть назначение оказалось мудрым, но народ воздает почести именно ему, а не королеве. Люди ее ненавидят. Она вся в долгах. Прислуге во дворце королева задолжала жалованье за два года. Да и по счетам у нее на тысячи долгов. Если бы не любовь людей к королю, боюсь, ей не отпустили бы даже еды в торговых лавках.

Роберт понимающе кивнул:

— Я давно слышал что-то подобное. Гарнизону в Кале, который охраняет нашу крепость, не заплатили совсем. Это вызвало большое беспокойство и беспорядки, когда я был там во время последней встречи поставщиков шерсти. Нам сказали, что, если гарнизон не получит жалованья, нам придется доставать деньги из собственного кармана, в противном случае мы столкнемся с настоящим бунтом.

— Но почему лорд Ричард не предпримет чего-нибудь? — яростно потребовал объяснений Гарри. — Народ любит его. Почему он не поднимет армию и…

— И что? — спросил Томас. — Возьмет короля в пленные? Он не может сместить королеву, без того чтобы сместить и короля!

— Это то, что я сделала бы на его месте, — сказала Элеонора. — Надо установить протекторат.

Томас покачал головой:

— Я думаю, что в этой ситуации не стоит ждать полумер. Победит либо одна, либо другая сторона. Проблема в том, что лорд Ричард слишком благороден. Он присягнул королю на верность, и он не нарушит своей клятвы. Если это произойдет, то к этому будет причастна королева, которая делает все, чтобы вынудить его к активным действиям. Должен признать, что если лорд Ричард не начнет защищать свои интересы, то королева уничтожит его.

Роберт обвел взглядом своих сыновей и подумал, сколь странно распорядилась судьба: все его дети безоговорочно поддержали герцога Йорка. Лорд Эдмунд, как ему показалось, был не просто мертв, но еще и предан забвению. Вот перед ним сидит Томас, волнующийся за судьбу государства, Гарри, готовый взять в руки меч и обрушить его на головы своих врагов. Даже Эдуард в знак согласия кивает головой, очевидно, и он готов взяться за оружие, если потребуется. Один лишь малыш Джон, сидевший далеко от них, рядом с Изабеллой, оставался равнодушным. Он всегда был погружен в собственный мир, мир фантазий, в котором пребывал едва ли не чаще, чем в реальной жизни. Роберт размышлял о том, не станет ли его младший отпрыск священником или монахом.

Изабелла, которая не выразила почти никаких эмоций по поводу встречи с братом после четырехлетней разлуки, тоже не принимала участия в разговоре — она, как и Джон, витала в собственных мечтах. В мире ее фантазий присутствовали только два человека. Роберт с неизменным сочувствием относился к дочери. Он всерьез опасался, что ее рассудок уже не придет в норму. В конце концов, оставался монастырь как лучшее прибежище, где она будет спокойно предаваться размышлениям и мечтам. Изабелла по-прежнему почти не разговаривала с матерью. Ее все еще не покидала уверенность в том, что именно мать повинна в смерти Люка Каннинга в то злосчастное утро, хотя она уже и не высказывалась об этом открыто. Роберт считал, что им не следует пытаться выдать Изабеллу замуж.

За столом повисла пауза, и он посчитал необходимым нарушить тишину.

— Давайте не думать о неприятностях. У нас в семье время веселья. Не забывайте, что мы собрались, чтобы отпраздновать свадьбу нашего дорогого сына Эдуарда и нашей дорогой дочери Сесилии. Пусть каждый веселится от души, — произнес Роберт с улыбкой, глядя на своего старшего сына через стол.

Он заметил, что на губах красавицы Сесилии мелькнула робкая улыбка благодарности.

Томас немедленно подхватил слова отца:

— Конечно, надо пожелать им счастливой и долгой жизни. Я во что бы то ни стало намерен запомнить этот день как самый веселый и торжественный. Тем более, что нас в колледже держат в такой строгости, что и чихнуть нельзя без разрешения.

— А вот это хорошо, — сказала Элеонора с притворной строгостью. — Я уверена, что даже при таких порядках тебе все равно удается совершать много чего недозволенного.

— О, не беспокойтесь, матушка. Мой наставник по суровости вполне может сравниться с господином Дженни. Он ведь заставляет вас говорить исключительно на латыни во время занятий, как заставлял когда-то нас, правда, Джон?

— А в колледже тоже надо говорить на латыни? — спросил Гарри.

— Да, мы там, как священники, — сказал Томас и подмигнул. — Именно к тому, чтобы мы во всем напоминали священников, наши наставники, похоже, и стремятся.

— О, не позволяй им убедить вас выбрать этот путь, — забеспокоилась Элеонора, буквально поняв слова Томаса, на что тот и рассчитывал. — У нас на тебя совсем другие, гораздо более интересные виды. О, простите, господин Джеймс, — поспешно добавила Элеонора, вспомнив, что за столом присутствует капеллан, сидевший рядом с Изабеллой. Все рассмеялись, и разговор перешел на другие темы.

— Как ты полагаешь, мой любезный Эдуард, мы сможем выбраться на соколиную охоту, пока я буду дома? — поинтересовался Томас.

Впоследствии все говорили, что это была лучшая свадьба на их памяти. По этому торжественному случаю все было украшено лентами и цветами, повсюду звучали фанфары. Гости пели, пили, веселились и пировали. Сесилия отправилась в церковь на старой доброй лошадке Элеоноры, Лепиде, чей окрас со временем из молочно-белого стал белоснежным, но она по-прежнему гордо выступала в своей пурпурной попоне. В гриву ей вплели шелковые ленты. Шестеро детей, выбранные за свою красоту, бежали, танцуя, впереди невесты и устилали ее путь цветами. Томас и Гарри сопровождали Сесилию, в их роль входило доставить будущую новобрачную в храм и уберечь по дороге от посягательств возможных соперников.

Эдуард был бледен от волнения, но выступал очень достойно, хотя и не смог разделить веселого настроения своих братьев. Его темно-красное платье было хорошо подбито в плечах и красиво облегало талию, подчеркивая благородную осанку и высокий рост Эдуарда. Жених выглядел красавцем. На нем были шелковые чулки небесно-голубого цвета, а туфли с длинными и заостренными по моде носками, сшиты из золотой парчи. Большая шляпа также была из парчи, но малинового оттенка и отделана золотой нитью. От пяток до макушки он выглядел, как и подобает истинному джентльмену, и Элеонора почувствовала огромное удовлетворение, когда увидела, что в ее старшем сыне нет ничего от простого деревенского фермера.

После службы жених и невеста поехали в Морланд-Плэйс, сопровождаемые шумной семейной процессией, к которой присоединились друзья и работники фермы. Впереди всех шли два трубача, одетые в ливреи, и группа менестрелей, а также хор из двадцати городских мальчиков, каждому из которых заплатили по шиллингу и разрешили присутствовать на свадебном банкете. На пиршество пригласили всех соседей. А из Йорка приехали весьма важные персоны и их слуги. Общее число гостей приблизилось к двум сотням.

Большой холл был украшен цветами, зелеными ветками и лентами, а над террасой висели деревянный щит с изображением символа семьи, созданного фантазией самих Морландов, — белый заяц, перепрыгивающий через побег вереска, и эмблема Сесилии — небольшой лес. Почетных гостей приветствовали и провожали к их местам участницы карнавального шествия дриад[12] (своего рода комплимент Сесилии), а одна из них была коронована верховным божеством лесных земель Паном как королева лесов.

Приветственная чаша пошла по кругу, и пир начался. Блюда сменялись в порядке строгой очередности и могли удовлетворить вкус даже самого придирчивого гурмана. В первой подаче было десять блюд, во второй — восемь, а в третьей — шесть. На стол подавали цыплят, петушков, фазанов, голубей, лебедей, ягнят, молочных поросят и кроликов. Зайчатина никогда не рассматривалась Элеонорой как возможное блюдо для застолья. Эль и вино лились рекой. Выпечка и меланж поражали воображение изысканностью, а хлеб подавали на стол в огромном количестве. В перерывах между подачей блюд гостям были показаны зрелища: первыми выступили дриады, фавны и Пан, затем, чтобы несколько отступить от языческой темы, была дана сценка в честь святого Джона, чей день близился, а перед третьей подачей представили сценку, посвященную широко почитаемому святому Джорджу — его день праздновался незадолго до этого. Когда съедалось очередное блюдо, то его остатки переносили к центру стола, украшенному цветами. По окончании пира туда же перенесли остатки мясных блюд. Все действо предварялось и завершалось звучанием фанфар, и после этого оставшуюся еду выносили за ворота бедному люду. Там стояла целая толпа, некоторые люди прошли не одну милю со своими корзинками и узелками, чтобы специально успеть к такому важному моменту.

Когда пир завершился, началось пение хора, а затем пришли нанятые по этому случаю акробаты и жонглеры, которые должны были развлечь сытых гостей. Они подбрасывали в воздух разноцветные мячи, ходили на руках и делали сальто. Один из циркачей глотал мечи, а женщина показывала, как она умеет ходить по лезвию. Большое пиршество продолжили менестрели, которые развлекали гостей танцами. Веселье длилось далеко за полночь. Гостей было так много, что дом просто не мог вместить всех, поэтому некоторые вышли и плясали прямо во дворе и на лужайках, освещенных факелами. Вино и эль по-прежнему подавались в неограниченном количестве. Многие молодые пары исчезали в темноте, где, возможно, совершалось то, что в скором времени должно было привести к новым свадьбам. Господин Шоу не скрывал своих слез во время свадебной церемонии. Они были вызваны мыслями о том, что ему предстоит расстаться с единственной дочерью.