В перерывах между схватками ее поднимали на ноги и водили, поддерживая с двух сторон. Наконец повитуха приказала посадить ее на специальный стул для родов, потому что пришло время. Руки Элеоноры положили на ручки стула, и они тут же побелели от напряжения. Ани отдали распоряжение стоять за госпожой и держать ее за плечи. Повитуха заняла свое место на низком табурете перед Элеонорой, собираясь принять ребенка. Все было готово.

Теперь до слуха Элеоноры доходили приказы, отдаваемые громким криком. Боль схваток достигла апогея, но это уже перестало быть важным. Самым важным было избавиться от этого груза внутри. Она боролась с фантастическими усилиями, слыша один и тот же приказ: «Напрягаемся и выдыхаем! Напрягаемся и выдыхаем!» Элеонора стонала и истекала потом; теперь она узнала; почему роды называют великим трудом[6].

Она яростно боролась только за то, чтобы покончить с этой болью. Напрягаясь так, что сердце останавливалось в груди, она чувствовала, что некая тугая пробка словно не хочет выходить из узкого бутылочного горлышка. Слышались крики и бормотания женщин, среди них выделялся голос повитухи, разрезающий красный туман в мозгу Элеоноры:

— Очень хорошо, дитя мое. Вот и голова. Передохните, а затем примемся за остальное.

— Не могу больше, — произнесла Элеонора еле слышно. — Я больше не могу.

— Осталось совсем чуть-чуть, — подбодрила ее повитуха. — Все самое страшное позади. Больше не будет так больно. Готовы?

Еще одно невыносимое усилие — и Элеонора почувствовала, как что-то выскальзывает из нее, а затем комната огласилась детским криком. Женщины одобрительно загудели, но Элеонора слышала их сквозь пелену. Она думала лишь о том, что ребенок жив, и это хорошо, и это все. Ей невыносимо хотелось спать. Ани вытерла ей лоб, после чего Элеонора погрузилась в забытье.

Через некоторое время она очнулась и услышала, как женщины что-то говорят. Она узнала голос Эллис, которая как раз произносила: «Нет, не сейчас. Пусть она выспится. Скажем ей позже».

О чем скажем? Элеонору недолго занимал этот вопрос. Ей помогли лечь в кровать, перебинтовали и наложили бандаж, и постепенно все звуки для нее исчезли, детский плач и бормотание женщин затихали вдалеке, и она погрузилась в глубокий сон, вызванный усталостью и истощением сил.

Итак, в половине третьего пополудни семнадцатого августа 1435 года Элеонора родила своего первенца. И только в пять часов, когда она проснулась после родов, ей сообщили плохую новость. Ребенок был крупный и здоровый, но это была девочка!

Морланд был в ярости и высказал Элеоноре все, что о ней думает. Он не оставил ей никаких сомнений насчет того, что она полностью провалила возложенную на нее миссию и произвела на свет бесполезную девчонку вместо желанного и обещанного сына. Он напомнил ей, что ее взяли в семью, хотя она и не имела никакого приданого, и единственный способ исправить этот недостаток — рожать сыновей. Ослабевшая и истощенная после длительных схваток, Элеонора была не в состоянии защитить себя, как сделала бы при других обстоятельствах. Она только бросила полный горечи взгляд на своего мужа, который стоял рядом, несчастный и пристыженный, но не способный найти в себе силы противостоять отцу и защитить свою жену. Роберт уже был многократно осыпан проклятиями зато, что имел неосторожность заметить, что ребенок родился необыкновенно крупным, здоровым и симпатичным. Роберт довольствовался тем, что не потерял Элеонору в этом страшном испытании. Тот факт, что ребенок был жив, только добавлял ему радости, и пол новорожденного не имел для него никакого значения.

В конце концов, Габи взялась выпроводить мужчин из комнаты, сказав, что ее госпоже необходим отдых и покой, а иначе она потеряет молоко. Ани, уже приступившая к своим новым обязанностям, унесла малютку, и Габи осталась одна рядом с Элеонорой, сидя на ее кровати и держа ее за руку. Слезы струились по щекам молодой матери.

— Мой драгоценный ягненочек, не плачьте, — успокаивала ее Габи. — Не позволяйте им вас расстраивать. Малютка самая красивая и здоровая из всех детей, которых мне доводилось видеть. У вас будет еще много таких же. Следующего надо ждать именно мальчика, посмотрите.

— Дело не в этом, — продолжала плакать Элеонора. — Это потому, что он просто стоял рядом и позволял оскорблять меня. Мой муж — это мышь, трусливая мышь. Вот он бы защитил меня.

Габи, конечно, поняла, кого имеет в виду Элеонора. Она снова думала о Ричарде Йоркском.

— Ваши мысли все еще с ним? — спросила она, расстроенная. — О миледи!

Слезы высохли на лице Элеоноры, и она сказала слабым грустным голосом:

— Я не хочу, чтобы ты покидала меня теперь, когда нужна мне больше всего на свете.

— О госпожа, я рада, что была рядом при ваших первых родах, но теперь все позади, и я не буду уже так нужна вам. Мне надо отправляться в путь, дитя мое. Вы станете только сильнее без меня.

— Неужели твой отъезд так уж необходим? — спросила Элеонора упавшим голосом.

— Да, — просто ответила Габи, и, казалось, этим все было объяснено.


Спустя три дня ребенка крестили в церкви Святой Троицы. Элеонора пошла на церемонию, одетая в лучший и тончайший наряд. Габи осталась дома, сказав, что такая поездка будет слишком большим испытанием для ее старого тела. Ребенка крестили Анной в честь матери Роберта, и Морланд наконец сменил гнев на милость, хвастаясь перед соседями, какая у него красивая и здоровая внучка.

Когда они вернулись в Микл Лит на крестильный пир, к ним навстречу выбежал слуга и что-то еле слышно прошептал Роберту на ухо. Роберт повернулся в сторону супруги и взял ее за руку.

— Боюсь, плохие новости, — пробормотал он, резко побледнев от волнения. Элеонора до боли сжала его руку.

— Что? Что? Скажите мне немедленно! — страшная догадка поразила ее. — Это Габи, да?!

Роберт лишь кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

— Что произошло? Где она? — кричала Элеонора, пытаясь вырваться.

— Дорогая, вам надо полежать — вы сделаете себе только хуже, — Роберт выглядел очень озабоченным. — Боюсь, что ее настиг один из ее приступов.

— Она мертва? — прошептала Элеонора.

Роберт кивнул. Секунду она смотрела на него не отрываясь, не в силах поверить в случившееся. Потом слезы градом полились из ее глаз. Она была настолько обессилена, что даже не стала их сдерживать. Роберт попытался успокоить ее, но она оттолкнула его.

— Отнесите меня в мою комнату, — приказала она.

Элеонора чувствовала, что ее сердце разрывается на части. Позже она послала за Джо.

— Расскажи мне все, — попросила она.

Она сидела на своем дубовом серебряном комоде у окна, а рядом с ней пустовал другой комод, который обычно занимала Габи, когда они вместе работали. Джо присел на пол у ног Элеоноры — занять место Габи казалось ему кощунством.

— Рассказывать почти нечего, госпожа. Она вышла посидеть на солнышке. Я помогал ей, потому что ей не хватало дыхания. Я усадил ее с шитьем, чтобы ей было удобно, на скамейку. Она сказала, как хорошо ей было здесь…

— Что она произнесла точно? — перебила его Элеонора. — Я хочу знать дословно.

— Она сказала: «Почти так же хорошо, как дома». А еще она сказала: «Все, что нужно, это прибавить шум моря». Потом добавила: «Но я могу услышать его по памяти». Затем я ушел. Когда я вернулся позже посмотреть, нужно ли ей чего-нибудь еще, она просто сидела, сложив руки на коленях и уронив голову на грудь, как будто спала. Должно быть, она умерла тихо, как во сне. Я сказал Уильяму, и он послал за священником. Жак и я внесли ее в дом. Мы сделали так, потому что были ее настоящими друзьями.

Элеонора кивнула. Она снова плакала, но тихо, без надрыва. Скорбеть о таком мирном уходе было бы неправильно. Но потеря эта для Элеоноры была поистине невосполнимой. Она утратила друга, женщину, одарившую ее настоящей материнской любовью.

— Она говорила о том, чтобы уехать домой, Джо, — проговорила Элеонора спустя некоторое время. — Как ты думаешь, она знала, что произойдет?

Джо кивнул.

— Думаю, да. Мне кажется, она говорила с вами об этом, чтобы вы привыкли к мысли, что ее не будет с вами. Она болела, долго болела, вы знаете?

Элеонора согласно кивала головой.

— Сейчас она точно на небесах, у Господа. Она всю жизнь была праведницей, и Бог захочет взять ее в Свою обитель.

Элеонора вспомнила первый день в Микл Лите, звук колоколов, заливающий город щедрой волной.

— Я закажу поминание в ее честь. Ей бы это понравилось. Так тяжело осознавать, что она будет похоронена здесь, вдали от дома.

— Зато здесь ее друзья будут рядом, — Джо старался утешить Элеонору. — Ей бы точно было важно знать, что вы поблизости, а ваша семья пополняется и растет. Тогда это станет ее настоящим домом.

— Может быть, — Элеонора все думала о последних словах Габи. — Теперь я одна, — продолжала она. — Мне придется быть в два раза сильнее, чтобы со всем справиться. Она предупреждала меня об этом. Теперь я женщина.

— Мадам, вы не будете одиноки, — сказал Джо. — У вас есть супруг и ребенок, вся ваша семья и слуги.

— И ты, — сказала Элеонора, устало улыбаясь.

— И я, — согласился Джо с непроницаемым выражением лица.

— Ты для меня большое утешение, — продолжала Элеонора. — Принеси мою гитару. Мы продолжим урок. Было бы хорошо, если бы ты мог играть для меня.

На протяжении следующих нескольких дней Роберт старался изо всех сил, чтобы помочь Элеоноре, зная, какое место в жизни его жены занимала Габи. Он хотел пробиться к сердцу жены, но она относилась к нему холодно. За утешением ей легче было обратиться к Джо, который всегда был рядом, готовый говорить и сочувствовать. Казалось, маленький паж мог дать ей то, что было не под силу самому хозяину дома.