— Я не квартеронка, — ответила Кэтрин, едва дыша из-за сильных рук и упругих мышц его бедер под ней. На его губах вновь вспыхнула улыбка, и ей показалось, что его взгляд остановился на белизне ее плеч, там, откуда сползла вниз на сиденье ее шаль.

— Ну что ж, отлично — тогда окторонка[26]. Ты справедливо заслуживаешь это звание.

— Вы не понимаете, — тяжело дыша, покачала головой девушка.

— Ты настаиваешь, чтобы я обратился к твоей матери? Ввиду сложившихся обстоятельств это кажется мне излишним. В любом случае можешь быть уверена, что она не станет возражать против твоего решения принять мое покровительство — не станет, если она согласилась на Фицджеральда. И хватит дрожать. Я не людоед.

— Нет, — прошептала она. — Всего лишь Леопард.

Неожиданно он опустил ее руки вниз и снял со своих колен.

— Где ты услышала этот вздор? Впрочем, не имеет значения. В таком случае, полагаю, ты слышала и все остальное. Как меня прославляют или проклинают, в зависимости от того, кто говорит, — якобы выследившего трех человек и убившего их в гневе? Как же люди обожают легенды!

— Вы… вы отрицаете это? — удивленно спросила она, скорее чтобы продолжить безопасный разговор, чем из подлинного интереса.

— Нет. А зачем? — Отпустив ее, он отклонился назад и закрыл глаза.

Когда колеса экипажа проехали через выбоину на улице, кучер переместился, и Кэтрин воспользовалась качкой, чтобы подальше отодвинуться от Наварро. В этот миг она сделала важное открытие. У его губ был вкус абсента. Она не единожды улавливала такой же запах в дыхании ее партнеров по танцам. Абсент — самый сильный напиток. Наварро вовсе не был пьян. Однако не была ли его речь немного неточной, а движения — слегка хаотичными? И не проступала ли в блестяще проведенной дуэли бесшабашность человека, которого мало заботило, будет он жить или умрет? А сейчас? Не пытался ли он воспользоваться обстоятельствами? Может, он много выпил до этого, пытаясь забыть свою Лулу? Может, опьянение только сейчас начало проявляться? Как сильно он подвержен действию алкоголя? Достаточно ли, чтобы не побежать за ней сразу, когда экипаж снова замедлит ход и она выпрыгнет из него, бросившись наутек? Стоит испробовать эту возможность. В сложившихся обстоятельствах можно пробовать все что угодно.

Глава 3


Кэтрин узнала улицу, на которую они свернули. Она слышала, как мать шепталась со своими друзьями о том, что в этом районе в домах вдоль старой крепостной стены джентльмены креолы селили своих квартеронок. Поэтому Кэтрин не слишком удивилась, когда экипаж начал замедлять ход, приближаясь к небольшому аккуратному белому дому в центре улицы. Не сводя глаз с темной фигуры сидящего рядом мужчины, она постепенно наклонялась вперед, пока ее рука не оказалась возле дверной ручки.

Неожиданно она приподнялась, надавила на ручку и бросилась за дверь. Оказавшись на четвереньках на грязной дороге, она не позволила себе переживать из-за ушибов, вскочила, опустив голову, и со всех ног бросилась бежать, невольно вспомнив то лето, когда умер ее отец и она точно так же убегала от горя в мир мальчишек. Ее туфли остались позади, увязнув в липкой грязи, но она не прекращала бежать.

Рядом простирался темный тоннель аллеи. Она свернула в это укрытие, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Из-под ее ног с шипением выбежала кошка, и где-то вдали послышался приглушенный тревожный крик. Она не остановилась и не оглянулась даже тогда, когда сквозь громкий стук в висках расслышала глухой звук шагов.

Грубые пальцы схватили ее за плечо, отчего рукав платья с треском оторвался и она вынуждена была остановиться. В тот же миг кто-то схватил ее за талию, и она не смогла сдержать стон.

Еще через секунду Кэтрин почувствовала, как мужчина крепко обхватил ее колени и прижал к своей сильной мускулистой груди.

— Глупышка, — весело прошептал Наварро ей на ухо. — Там, впереди, находятся те, кто разрежет твое хорошенькое горлышко на брелочки, какие ты носишь на своей чалме. Думаешь, нет ничего хуже, чем лежать в моих руках? Ты не права.

Едва он подошел к белому дому, дверь распахнулась. Слуга с фонарем в руке отступил, позволяя ему пройти.

— Заплати тому пучеглазому болвану на улице за его телегу, — бросил он через плечо.

Выполняя приказ, слуга вышел за дверь, в то время как он в полной темноте стал подниматься по крутой лестнице.

Наварро шел твердой и уверенной поступью, неся ее без усилий, словно делал так сотни раз. Он ни разу не качнулся, не споткнулся, а значит, она ошиблась, полагая, что со временем он опьянеет сильнее. «Как я могла быть такой глупой?» — изумлялась Кэтрин. Но сейчас не стоило об этом думать. Побег был для нее последней возможностью избежать разоблачения и необходимости открыть свое имя, а следовательно, отдать себя и свое будущее в руки этого человека.

Дикий смех поднимался в ее груди, и она с трудом его сдерживала. Как долго ей придется оставаться в руках Рафаэля Наварро? Нет, не нужно об этом думать. Как только она успокоится и их не будут слышать слуги, она расскажет ему, кем является на самом деле.

В запертой спальне наверху стоял затхлый запах пыли, смешанный с давнишним ароматом духов. Спертый воздух стал еще ощутимее, когда Наварро, зайдя в спальню, ногой закрыл за собой двери. Он бросил Кэтрин на неубранную кровать, и в воздух поднялось тонкое облако пыли, защекотав ей нос.

Бормоча проклятия, Наварро подошел к высокому окну и широко распахнул ставни, впуская внутрь длинные лунные лучи вместе с потоком свежего воздуха.

Кэтрин, поднявшись на одном локте и сняв маску, чтобы лучше дышать, вдруг замерла. Когда лунный свет озарил голову и плечи этого смуглого человека, она впервые обомлела от вида истинно мужской красоты. Луч падал на его прекрасные черные волосы, ниспадающие послушными волнами, и заливал серебряным светом точеные черты лица, оставляя в тени глаза и небольшую ямочку на подбородке. Где-то в глубине души она предчувствовала надвигающуюся опасность, но не могла предположить, насколько огромную. Мужчина повернулся и двинулся к ней, производя впечатление какого-то фантастического, дикого, мифического создания, которое не подчинялось правилам цивилизованного мира и было способно подарить и наслаждение, и муку, ничего при этом не ощущая. Несколько секунд она лежала как зачарованная, не в силах шелохнуться. Затем, вскрикнув, повернулась и вскочила с кровати, но одно ловкое движение — и он уже стоял между ней и дверью. Кэтрин остановилась, схватившись за высокую подпорку кровати с балдахином.

— Не бойся, petite[27], — сказал он, и в звуке его хриплого голоса чувствовалась мягкость. — Это было неизбежно с того самого момента, когда я увидел тебя, одинокую и потерянную, спрятавшуюся у окна танцевального зала. Я не твой Маркус, но кто знает? Возможно, к утру ты будешь этому рада.

Он приближался, а Кэтрин отступала.

— Есть… я должна сказать вам кое-что, — запинаясь, произнесла она, устыдившись своего дрогнувшего голоса, а Наварро подходил все ближе. — Меня зовут не Селеста. А Кэтрин. Кэтрин…

Но она ждала слишком долго. Сильными руками он привлек ее к себе, поцелуем заглушив ее слова.

— Мне все равно, как тебя зовут, — прошептал он, и его дыхание теплом обдавало ее губы. — Меня не волнует, кто ты или кем была. Я знаю только, что хочу тебя, как не хотел никакую другую женщину.

— Маркус… моя семья… убьют тебя, — задыхаясь, пробормотала она, вертя головой.

— Ты так думаешь? — спросил он, в его бархатных интонациях послышались резкость и цинизм. — Пройдет много дней, прежде чем Маркус поднимет шпагу. Что касается остальных, то я давно понял, что туго набитый кошелек успокаивает любую совесть и удовлетворяет любую честь.

Что можно было на это ответить? Когда он поднял ее, Кэтрин почувствовала, что с головы свалился тюрбан, и отчаянно вскрикнула. Тем не менее она решила бороться с Рафом, здесь, на этой мягкой перине. Она била его по лицу, извивалась, дрожала от страха и бессильной ярости, надеясь благодаря проснувшемуся инстинкту самосохранения придумать способ вырваться из его цепких рук.

Но такого способа не было. Ее удары не возымели никакого действия. Он не отвечал на них, и ей даже казалось, что не чувствовал. К тому же, несмотря на ее сопротивление, он медленно вжимал ее в перину тяжестью своего тела, не давая ей отбиваться, но все же она понимала, что он, если бы захотел, мог дать ей отпор гораздо быстрее и больнее. От этой мысли она почувствовала себя еще более униженной и испытала такую сильную ярость, что все ее чувства мгновенно обострились. С ней не могло этого произойти. Не могло. Не могло.

Его губы до боли сжимали ее губы, пока она их не разомкнула, и тогда он начал медленно, с наслаждением целовать ее, вкушая и смакуя. Еще ни один мужчина не касался ее губ. Это насилие казалось самым унизительным в ее жизни.

Она ошибалась. Тонкий синий муслин порвался легко, так же как и шелковое белье. Но ее нагота и холодной ночной воздух на теле были пустяками по сравнению с обжигающим жаром его руки, энергично скользившей по ее телу. Рыдания замерли в горле, когда его губы скользнули по ее подбородку вниз к тонкой линии шеи. Его уста остановились в ложбинке между ее грудей, затем по мягкому белому изгибу нежно передвинулись к соскам, упругим не от страсти, а из-за страха. Она задрожала, и ее охватило новое незнакомое чувство, смешанное с удивлением от испытываемого удовольствия. «Это невозможно вынести», — мысленно твердила она как заклинание, вертя головой из стороны в сторону. Невозможно вынести…

Поцелуи на миг прекратились, и он взглянул на нее.

— Вероятно, доброта — это величайшая жестокость, — произнес он. — Давай покончим с ней.

Он слегка отстранился, и на долю секунды Кэтрин подумала, что он намерен отпустить ее. Но потом она ощутила на своем теле гладкость кожи его голой груди. Быстрым ловким движением он сорвал с нее остатки муслинового платья, придвинул ближе к себе и положил так, что она почувствовала возбуждение его тела и силу его желания.