Раф резко придержал лошадь, подняв клубы пыли. Он повернул лошадь как раз в тот момент, когда Али двумя руками вытягивал из ноги сломанное копье. При звуке возвращающейся лошади слуга взглянул вверх и схватился за пистолет.

— Нет, — решительно сказал он, пристально глядя на них. — Вы больше не будете тащить меня, как беспомощную ношу. Я человек, а не ваш раб, и не подчиняюсь вам, Рафаэль Наварро. Я сам себя спасу.

— А если нет, как я смогу простить себе это? — спросил Раф.

— Я прощаю вас, здесь и сейчас.

— Этого недостаточно.

— Тогда подумайте о мадам Кэтрин и о том, как мало покоя у меня будет в раю из-за того, что я привез ее сюда умереть, что с нами, бесспорно, и произойдет, если продолжим в том же духе.

В их спокойных голосах проскакивали искры недовольства.

— Но твоя нога! — крикнула Кэтрин. — Ты умрешь от потери крови.

— Может быть. Но не сейчас. У меня есть тюрбан, я перевяжу ее. А еще у меня есть причина выжить. Я видел лицо человека, из-за которого умерла моя Индия. Он здесь — и останется здесь, пока не закончит то, что начал. Потом он убежит — а может быть нет, если я достаточно хорошо сыграю заклятого врага.

— Али…

Но он не отреагировал на эту тихую мольбу.

— У меня своя миссия, месье Раф, а у вас своя. Кто-то должен пойти и позвать военных, чтобы схватили этих шакалов. Нет! Не слезайте. Я не смогу вас застрелить, вы же знаете, поэтому мне придется убить себя, не отведав вкуса мести, и я это сделаю. Вы позаботитесь о захоронении моего трупа?

В наступившей тишине раздалось нетерпеливое фырканье лошади. На открытой дороге дул ветер. Кэтрин почувствовала влагу моросящего дождя на своих губах и ресницах. В голове вертелся вопрос. Почему? Почему это должно было произойти? Но она понимала, что на это нет ответа.

Рафаэль расправил плечи.

— Тогда желаю хорошей охоты, mon ami.

Пришпорив коня, он пустился вскачь. Кэтрин, протирая глаза сначала одной рукой, затем другой, смотрела назад, пока дорога не повернула. Грязная тропа с сухой травой и примятой осокой посредине была пустой.

Они не могли ехать по открытой дороге и понимали это, но по мере приближения к Новому Орлеану была важна каждая миля. В конце концов им придется свернуть к реке, но не сейчас. Еще было слишком рано, слишком близко к Альгамбре.

Под двойной тяжестью мерин быстро слабел. Кэтрин тоже устала. Ее платье, тяжелое и плотное, однако не предназначенное для верховой езды, собиралось складками над коленями. Наброшенный сверху широкий плащ помогал сохранить приличный вид, но не закрывал ноги. Одетые только в шелковые чулки, они натирались шерстью лошади, задней частью седла и парой прикрепленных к седлу мешков. Ее муж никак не реагировал на ее присутствие позади него, однако она не хотела прижиматься к нему слишком близко. Попытки сидеть прямо и не раскачиваться медленно истощали ее силы. Теперь она старалась скрыть от него дрожь в мышцах. Ей казалось, что это у нее неплохо выходит, пока он не свернул в лес позади зарослей ежевики и коричневых головок побитого морозом золотарника.

Раф спешился и повел лошадь дальше, в заросли пурпурного сумаха, сассафраса[115] и молодых дубов. Высокие деревья, растущие среди них, были черными, как будто недавно здесь была выжженная территория. Но теперь землю снова покрывал толстый ковер переносимых ветром листьев. Под ногами лежали черные грецкие орехи и гикори[116], но там, где остановился мерин, возвышался старый гикори, упрямо удерживая на ветвях последние орехи — крошечные черные шарики на фоне темнеющего серого неба. Влажный воздух был тяжелым от затхлости гниющих листьев и кисловатого запаха болота, находящегося в полумиле за деревьями.

Кэтрин без возражений позволила опустить себя вниз. Они преодолели большое расстояние, но путь еще предстоял неблизкий, и было лучше сейчас замедлить ход, чем потом совсем остановиться. Кроме того, пока Раф не сказал что-то другое, она всегда могла сделать вид, что это лошадь нуждалась в отдыхе.

— Когда ты последний раз ела? — внезапно спросил он.

— Когда? Я… Вчера за ленчем, кажется.

— Я так и думал.

Со знанием дела ее муж развязал прикрепленный к седлу мешок и протянул ей завернутый в салфетку кусок копченой говядины и толстый ломоть хлеба.

Кэтрин приняла все с молчаливой благодарностью. По выделившейся на запах пищи слюне она поняла, что ее слабость в основном объяснялась голодом. Честно дождавшись, пока Раф достанет свой сверток, она наконец приступила к еде. Впившись в мясо своими острыми зубами, она заметила в черных глазах мужа насмешливую улыбку, но была слишком голодна, чтобы обращать на это внимание.

— Ты, должно быть, покинула Новый Орлеан в спешке.

— Да, — ответила Кэтрин. — У меня, кажется, не так хорошо получается планировать внезапные отъезды, как у тебя.

— Практика это поправит, — заметил он, и его лицо на секунду стало суровым. — Для меня остается загадкой причина твоего приезда — и дьявольская логика, которой ты убедила Али привезти тебя.

Кэтрин с трудом сглотнула.

— Полагаю, ты сожалеешь и о том, и о другом, ведь без моего вмешательства Али мог быть сейчас здесь и делить с тобой эту еду, как вы планировали?

— Тебе доставляет удовольствие говорить загадками, — медленно ответил он.

— Тогда как тебя, конечно же, можно понять без труда?

— Я считал, что так и есть. Возможно, я был неправ. Но обещаю доходчиво объяснить все, что ты пожелаешь узнать, если ты сделаешь то же самое.

Это звучало так просто. Так правильно. Однако правда могла быть ловушкой. Но не могла ли она быть также и спасением?

Прежде чем Кэтрин смогла ответить, он нахмурил черные брови. Над их головами раздался раскат грома — слабый зимний гром, непохожий на сильную весеннюю грозу. Как будто обрадовавшись возможности переключить внимание, Раф посмотрел на небо, прищурив глаза. Затем замер.

Проследив за направлением его взгляда, Кэтрин разглядела сквозь деревья вспышку света факела. На секунду поддавшись страху, она вдруг осознала, какими яркими были огоньки, а значит, как темно стало вокруг.

Раф быстро подошел к голове лошади, чтобы помешать ей приветственно заржать. Кэтрин едва дышала, следя за ним глазами и прислушиваясь к передвигающемуся смеху и разговору. Голоса звучали громко, не таясь, что напомнило Кэтрин болтовню пьяных лодочников, но она не могла сказать, то ли эти рабы были пьяны от бунта, то ли от содержимого винных подвалов некоторых плантаторов.

После долгих минут ожидания Раф начал продвигаться вглубь леса, обрамляющего болото. Кэтрин не задавала вопросов и молча шла следом.

Зима была не сырой. Поэтому болото не превратилось, как иногда случается, в бесконечную трясину, полную москитов. Это было место извилистых рукавов в дельте реки, где черные пятна воды порой пересекались с ровными сырыми участками земли, где только кипарисы возвышались над густыми ветками деревьев, заслоняющими солнце. Вдоль берегов, зарывшись в грязь, лениво отдыхали аллигаторы. Опоссумы, еноты и белки устроили себе жилища на верхушках деревьев, тогда как пространство внизу было предоставлено диким кошкам, пантерам и медведям.

Передвигаться по целине в такой жуткой полутьме было и без того достаточно трудно, думала Кэтрин. Как же здесь станет ночью? Заглушит ли звук барабанов крик пантеры, рычание медведя или хрип аллигатора внизу?

Они двигались на юг. Как Раф ориентировался на местности, она не могла сказать, но он находил дорогу так же безошибочно, как в Vieux Carré. В основном их путь пролегал по узкой дороге вдоль полоски леса, находившейся между рекой слева и болотом справа. Они ехали верхом, отдыхали, шли пешком и так снова и снова, хотя со временем Раф перестал позволять Кэтрин идти.

Постоянно собирающийся дождь задержался до середины утра: густой, наполненный парами туман становился все тяжелее и внезапно превратился в ливень. Ветер набрасывал на них серо-голубую мантию дождя, укутавшую их в свои влажные невидимые складки.

Кэтрин закрыла глаза от попадающих в лицо капель. Когда она их открыла, лошадь шла под густыми раскидистыми ветками гигантской магнолии. Звук дождя превратился в громкий стук о твердую поверхность вечнозеленых широких листьев. Снизу они были светло-коричневого цвета, и казалось, что смотришь на внутреннюю часть зонтика. Было не совсем сухо, дождь донимал их брызгами и неожиданными каплями, но все равно это было гораздо лучше, чем раньше.

Не ожидая помощи, Кэтрин соскользнула с лошади. Она по щиколотку погрузилась в ковер из сухих рыжевато-бурых листьев и старых почерневших стручков. Красные мясистые семена, прикрепленные к стручкам, блестели в тусклом свете, как капли крови.

Раф расседлал мерина и положил сбрую возле ствола дерева, где было суше всего. Он достал из мешка салфетку и принялся вытирать лошадь. Кэтрин какое-то время наблюдала, как дождевая вода, ставшая красной, стекает с грубой повязки над его бровью. Она откинула капюшон своего плаща и присела рядом с седлом, где начала рвать другую салфетку на полоски и связывать их вместе.

Она ничего не говорила, пока он не закончил работу, а затем ровным голосом, без эмоций произнесла:

— Давай я посмотрю твою голову.

Он недоверчиво взглянул на нее. Кэтрин на секунду усомнилась, понял ли он ее из-за шума дождя. Затем Раф еще раз погладил лошадь и подошел к ней, одним коленом опустившись на попону и прижав руку к другому. От его близости у нее возникла паника. Она хотела отодвинуться и в то же время подступить ближе, почувствовать силу его рук на себе. Она осталась на месте и с напускным равнодушием сняла с него шарф, вытерла им стекающую, разбавленную дождем кровь и отложила влажную ткань в сторону.

Рана была значительной, но не такой ужасной, как она думала: пуля сильно оцарапала кожу головы. В целом кровотечение остановилось, однако из самой глубокой точки возле виска все еще медленно сочилась кровь, и ей казалось, что это объяснялось еще и влажностью.