Было слышно, как молодой человек вздохнул. При этом его щеки и высокие скулы зарумянились, но выражение лица не изменилось.

— Ну что ж, теперь я покину вас, — сказал он. — Бабушка поднимется с минуты на минуту.

— Не уходи! Если, конечно, ты не сильно занят…

Он остановился, одной ногой ступив на широкую доску, отделявшую лодку от песчаного берега реки.

— Никто не бывает сильно занят на реке, — сказал он, и легкая улыбка озарила его серо-коричневые глаза.

— Кто-то должен ловить всех тех сомов, которых я ем.

Он пожал плечами.

— Уверен, это не та еда, к которой вы привыкли. Я бы достал вам что-то еще, если бы мог.

— Я не собиралась жаловаться, — быстро сказала Кэтрин, — только указала на тот факт, что из-за меня ты много работал и имел столько забот.

— Не было никаких забот.

Эти слова были сказаны так просто, что Кэтрин ни на секунду не усомнилась в них. Пытаясь снова вызвать на его лице улыбку, она сказала:

— Кроме того, здесь очень разнообразная пища. Разве на обед мне не давали белого окуня и синежаберного солнечника, раков и лягушачьи лапки, так же как и сома? А еще должна признать, что поправилась благодаря целебным свойствам зернового хлеба и отварам из листьев одуванчика.

— Только постарайтесь, чтобы этого не услышала бабушка, иначе они будут у нас сегодня на ужин.

— Ты хочешь сказать, нам дадут что-то другое?

— Жареную кукурузу, впервые в этом сезоне, — сообщил он, отодвигая растущий в старом деревянном ведре папоротник и ставя на его место рядом с ней самодельный стул.

— Звучит заманчиво. Вероятно, я поправляюсь, если все мои мысли сосредоточены на еде.

— Она вам необходима, — заботливо произнес он. — Но скажите правду, разве вы не скучаете по хорошей пище, которую бы ели, если бы находились… в тех кругах, где вы вращаетесь?

— Я нигде не вращаюсь, — возразила Кэтрин, уходя от ответа.

Прошло несколько секунд, прежде чем Джонатан заговорил, и его голос стал тише, а на сильном лице с прямоугольным подбородком появилось подавленное выражение.

— Этого не может быть.

— Не может?

— Не для такой, как вы, — сказал он и умолк в ожидании.

Может, это было несправедливо, но Кэтрин почти ничего не сообщила тетушке Эм и ее внуку о себе, кроме имени. Иногда она удивлялась, как много знает тетушка Эм; говорила ли она что-нибудь, пока была без сознания? Она не спрашивала. Она не хотела знать. Ей нужно было забыть, вернее не вспоминать. После болезни произошедшие события казались такими далекими, словно случились во сне, хоть она и понимала, что боль и унижение от них витали где-то рядом, как коряги вокруг этого сухого дерева. Думать о них было больно, говорить — просто невыносимо. У нее сжалось горло при одной мысли об этом.

Джонатан протянул руку и положил сверху на ее ладонь.

— Не обращайте внимания, — мягко сказал он. — Для этого достаточно времени, даже больше чем достаточно. Времени для всего хватит.

Это было очень похоже на правду. Дни приходили и уходили удивительно медленно. Непримечательные и в то же время наполненные, состоящие из мириад маленьких заданий: рыбалки с удобного стула на палубе лодки, штопки одежды мелкими, как ее учили в монастыре, швами, помешивания подслащенного черной патокой пудинга на огне печи в каюте.

По мере улучшения здоровья она вместе с тетушкой Эм отходила все дальше от дома в поисках листьев салата и ежевики, а Джонатан тем временем охотился на оленя или белок, чтобы разнообразить их меню. Постепенно она научилась тихо передвигаться по лесу и под терпеливой опекой тетушки Эм начала различать целебные травы, разные съедобные корешки и ягоды. Также пожилая женщина научила Кэтрин, как лучше всего снимать кожуру и чистить продукты, а также разным другим трюкам с ножом. Кэтрин полюбила запах колосков; с близкого расстояния она наблюдала за цветом шелковистых нитей пестиков кукурузы, определяя по ним, когда можно срывать початки, а когда оставлять подсыхать для специального зернового виски Джонатана.

Процесс обращения зерна в крепкий напиток приводил ее в такой же восторг, как и любой новый рецепт. Она помогала мыть и ошпаривать бутыли и маленькие бочки, в которых хранился окончательный продукт, думая между тем, что ежевичное и мускатное вино все же более пригодны для питья, хоть она и вынуждена была признать, что они едва ли подходили лодочникам, которые были основными клиентами торговцев спиртным.

Большую часть из того, что они перегоняли, можно было продавать на проходящих мимо лодках, но Джонатан не хотел, чтобы все подряд останавливались у их плоскодонки. Более того, в Натчезе могли дать лучшую цену. Только вот жадные трактирщики добавляли ягодный сок или жженый сахар и выдавали это за джин и бренди — но не он же, Джонатан, в этом виноват?

Каждую осень, если и урожай кукурузы, и продажа виски были хорошими, а также если была возможность договориться о буксире с проходящим мимо судном, тетушка Эм и Джонатан совершали поездку вверх по реке. Вырученные деньги тратили на запас провизии на зиму, причем удачный сезон, когда они наслаждались теплом камина, часто чередовался с неудачным, когда им приходилось топить холодными влажными дровами.

У Кэтрин не было проблем с одеждой. Вдали от знакомых она почти не переживала по поводу своего внешнего вида. Одно из светло-коричневых платьев тетушки Эм с завернутыми над локтями рукавами вполне ей подошло. Заплетая волосы в косы и обувая мокасины, она была похожа на загадочную златовласую скво[93]. Ее кожа без шляпки и вуали приобрела солнечный абрикосовый оттенок. Щеки перестали быть впалыми, на них появился румянец. И если бы в ее глазах не таился след пережитых страданий, их можно было бы назвать совершенно спокойными. Жизнь на реке в чем-то была похожа на ее забвение во время болезни. У нее ничего не спрашивали, от нее ничего не ожидали. В настоящее время Кэтрин это устраивало.

Глава 18


— Кэтрин, дорогая. Я же тебя люблю.

Быстрое прикосновение губ Джонатана к ее лбу при этих словах ничего не означало; что ее насторожило, так это нежные нотки в его голосе. Вот почему она пристально посмотрела на него, держа в руках початки кукурузы. Они обдирали сухие шуршащие стебли на поле, и она вызвалась нести последнюю охапку, пока он тащил набитую доверху огромную корзину.

Было жарко и пыльно. Они начали, когда еще не взошло солнце, а сейчас оно уже поднялось высоко на ярко-синем металлическом небе. Пот покрывал их кожу, которая от него зудела, и старое, выгоревшее на солнце платье Кэтрин прилипло к телу, а золотисто-каштановые волосы Джонатана стали темными.

Идя впереди по тропинке, он оглянулся, чтобы проверить, как она продвигается. Кэтрин улыбнулась, стараясь не встречаться с ним взглядом. Раньше она не замечала, какой он привлекательный, смотрела на него как на кузена и думала, что он видел ее в таком же качестве, потому и заботился о ней во время болезни. То, что он предпочитал ее общество, не осталось незамеченным, но она объясняла это потребностью в общении с кем-то приблизительно его возраста. Теперь она не была столь уверена.

Нельзя допустить, чтобы Джонатан начал питать к ней нежные чувства. Легкая дружба — ничего другого: она прекрасно понимала, что ни одному мужчине не сможет предложить что-то, кроме этого.

Но действительно ли?

Этот вопрос тенью пробежал в ее мозгу. Нахмурив брови, она оторвала взгляд от тропинки и увидела тетушку Эм, стоявшую у перил плоскодонки и наблюдавшую за ними, прикрыв глаза рукой от ослепительного солнца.

— Земля и река — прекрасные целители, — сказала пожилая женщина тем же вечером.

Она закончила перемалывать очередной початок кукурузы огрубевшими руками и бросила зерно в стоявшую рядом огромную корзину. Прежде чем взять следующий початок, она потянулась за солидной щепоткой нюхательного табака.

Кэтрин ждала. Она уже заметила, что тетушка Эм редко что-то говорила просто так: обычно на все была причина. Девушка осторожно горкой насыпала зернышки в подол, с грустной улыбкой заметив, что кусочки зерен впились в ее шероховатые руки с короткими, для удобства, ногтями, как у ребенка. Она не особо переживала по этому поводу, но спрашивала себя, что сказала бы ее мама.

На самом деле ей было интересно, что могла сказать ее мама по поводу всего произошедшего. Связался ли с ней Рафаэль? Наверняка. Мама, естественно, подумала, что она сбежала с Маркусом, так же как и Рафаэль…

Нет, она не станет думать об этом. Пока не станет.

— Ты снова хорошо выглядишь, — наконец продолжила тетушка Эм. — Лучше, как мне кажется, чем выглядела раньше.

Кэтрин улыбнулась ее проницательности.

— Кроме земли и реки, полагаю, мне нужно благодарить вас с Джонатаном. Я многим вам обязана.

— О, пожалуйста, оставь это. Нам это было в радость. Но надеюсь, ты не будешь возражать, если я скажу кое-что?

— Вы же знаете, что не буду. И обещаю не перебивать вас снова.

На морщинистом смуглом лице мелькнула улыбка, и его выражение мгновенно смягчилось.

— Ты нам помогала, участвовала в работе и прекрасно ее выполняла, нужно отдать тебе должное. Однако нам было ясно как божий день, что ты не привыкла так работать. Мне неизвестно, откуда ты пришла, Кэтрин, но ты явно не принадлежишь ни к нашему кругу, ни к реке. Судя по тому, что тебя многое удивляет, и по тому, как ты воспринимаешь некоторые вещи, я делаю вывод, что ты привыкла к прислуге и большому дому. А кольцо на пальце и твой взгляд говорят мне, что не обошлось без мужчины. Это неудивительно для женщины с такой внешностью, как у тебя. Всегда все связано с мужчиной, правда? Ты можешь не отвечать. Я знаю. Но дело вот в чем. Мне неизвестно, почему ты оставила привычную жизнь — и я не спрашиваю об этом, — но если ты хочешь вернуться, я полагаю, что сейчас самое время.

Кэтрин не пыталась делать вид, что не понимает ее.