— Она потеряет ребенка.

— Может быть да, а может быть нет.

— А ты не мог бы подождать?

— Два месяца? И поощрить остальных мятежников из хижин присоединиться к группе на болоте? Это невозможно.

— Почему? — строго спросила она, поворачивая к нему лицо, и ее янтарные глаза потемнели от отчаяния. — Ты настолько не ценишь жизнь? Неужели ребенок Али для тебя ничего не значит?

Его лицо стало суровым, а голос серьезным, когда он ответил:

— Ты считаешь, я должен пощадить твою Индию, дочь человека, убившего моего отца, женщину, на чьей совести смерть другой женщины? Или ты забыла о мадам Тиби сразу после ее похорон? Удобно, но это не свидетельствует о твоей собственной гуманности, Кэтрин.

— Ты… ты знал об Индии, о ее отце? Тогда… почему ты разрешил ей здесь находиться?

На его лице появилась суровая улыбка.

— Ты так сильно умоляла, ma chérie.

Она была вынуждена, ради Али. Он так восторженно отзывался о ней — поначалу. Затем изменился. Неужели он узнал тайну Индии и понял, насколько опасно ее присутствие в доме? В конце концов, ничего этого могло не произойти, если бы не вмешательство Соланж и мадам Тиби.

— Тогда я еще не знала, — сказала она, беспомощно махнув рукой. — Я выяснила это только вчера, перед тем как мы выехали в Кипарисовую Рощу.

— И я, конечно, должен поверить этому?

Кэтрин испуганно посмотрела в его черные глаза.

— Это правда.

Рафаэль ничего не сказал, глядя ей прямо в глаза. Она не должна первой отводить взгляд. Пауза затянулась, затем он развернулся.

— Прошу меня простить, — отрывисто произнес он.

— Рафаэль… Раф, пожалуйста…

Он стоял к ней спиной, но она продолжила:

— Не мог бы ты освободить Индию и позволить ей уехать с Али, далеко, возможно, вернуться в пустыню?

Он молчал так долго, что у Кэтрин появилась надежда, но в конце концов покачал головой.

— Если бы дело было только во мне, я бы подумал. Но это не так. Жизнь каждого мужчины, женщины и ребенка вдоль реки, каждого, кто живет с рабами, может зависеть от этого решения. Мы постоянно находимся на волоске от резни и восстания. По сравнению с тем, что могло произойти, вчерашний случай был не более чем перепалкой.

— Убийство Индии предотвратит это?

— Мне кажется, Кэтрин, что ты намеренно отказываешься понимать. Тебе не приходило в голову, что тебя тоже могли убить или покалечить — Индия об этом подумала? Еще несколько минут — и мы, если бы компаньонка Соланж в коридоре не вышла вперед, попали бы в мышеловку, как крысы. И что потом? Кипарисовая Роща, дом Трепаньеров, всеобщее восстание? Все это вполне вероятно.

— Этого не произошло, — сказала она. Ее лицо побледнело, но губы по-прежнему были упрямо сжаты.

— И не произойдет, если я смогу это предотвратить.

Что она могла возразить против столь жестокого намерения? Он был уверен в своей правоте, и ей пришлось признать, что у него имелись для этого основания. Но она никак не могла избавиться от дикого ужаса перед тем, что должно было произойти сегодня на закате.

Возможно, благодаря ее присутствию наказание будет менее безжалостным. Именно с этой мыслью она в назначенное время отправилась на площадку в конце ряда хижин.

Солнце село за деревья, хижины отбрасывали на дорогу темные тени. Из-за предстоящего сечения рабов пригнали с полей вместе с мулами и волами. В воздухе ощущался запах пыли и лошадиного помета, а также резкий запах жимолости. Было нежарко, по крайней мере терпимо. Летали тучи москитов, а желтые бабочки неуверенно исследовали верхушки стеблей крапивы. То, что еще прошлой ночью им грозила опасность быть убитыми, казалось Кэтрин невозможным кошмарным сном, пока она не увидела похожие на коричневые маски пустые лица рабов.

Они стояли с невозмутимым видом, скрестив расслабленные руки, и терпеливо ждали, когда начнется редкое представление, которое им велели смотреть. Отчасти они относились к происходящему с мрачным фатализмом, но было что-то еще, большее, оставшееся неразгаданным. Они смотрели сквозь Кэтрин. Она заговаривала с некоторыми из них, подавала какие-то знаки в надежде увидеть в их лицах отклик, но потом поняла, что внимание людей было сосредоточено на чем-то позади нее.

Повернувшись, она увидела Индию со связанными за спиной руками, которую вели два крепких раба. Она держалась гордо, с чувством собственного достоинства, ее лицо не выражало ничего, кроме презрения. За ней следовали Али и Рафаэль, последний верхом на лошади. Муж Кэтрин ехал как обычно легко, но она чувствовала его настороженность; кроме того, непривычно было видеть его средь бела дня с пристегнутой к ремню шпагой.

Однако дольше всего ее взгляд задержался на свисавшем с плеча Али кнуте. Не собирался же он им воспользоваться? Рафаэль не мог оказаться столь бесчувственным, чтобы отдать такой приказ, да и его лакей не мог бы согласиться на это. Затем, когда Али заметил ее в толпе и она увидела на его лице выражение неимоверного страдания, Кэтрин поняла, что не ошиблась.

Индию поставили на колени, перевязав веревками лодыжки. Ее лицо конвульсивно передернулось, но она не протестовала, когда ее растянули над ямой в земле, а кисти рук привязали к двум другим колам. Какая-то женщина с ножом сделала шаг вперед и разрезала платье на ее спине. По телу Кэтрин пробежала дрожь при мысли об ударах по этой голой спине с медным оттенком, хотя она знала, что лучше, если ткань не врезается в кожу.

Посмотрев вдаль и подняв подбородок, Али развернул длинный кожаный кнут. Два раба отступили назад. Рафаэль поднял руку. Когда в толпе наступила полнейшая тишина, он опустил ее.

Медленно, словно делая над собой усилие, Али занес руку назад. Он глубоко вздохнул, и кнут опустился. Мышцы на спине Индии вздрогнули, руки сжались в кулаки, но она не издала ни звука. Хлыст щелкал снова и снова, но удары не приходились на одно и то же место. На пятом ударе Индия закрыла глаза и выгнулась, натянув веревки, на седьмом она стиснула зубы от ужасной боли, на двенадцатом вдруг обомлела и потеряла сознание.

Но удары все равно продолжались. Лоб Али покрылся потом, который стекал ему в глаза и, смешиваясь с солеными слезами, спускался вниз по лицу. Мужчина прикусил губу и тяжело дышал.

Из некоторых ран тонкими струйками начала сочиться кровь. Кэтрин сглотнула, чувствуя тошноту, и продолжила безмолвно считать. «Двадцать один. Двадцать два. Господи, — шептала она. — Прошу тебя, Господи».

— Достаточно, — тихо сказал Рафаэль.

Это слово вызвало всеобщий вздох — вся толпа стояла затаив дыхание. Кэтрин бросила взгляд на мужа, безучастно отметив, как побледнело его бронзовое лицо.

— Нет, нет!

Это закричала Соланж, которая незаметно пробралась вперед. Подбежав к Али, она выхватила из его рук кнут и начала неуклюже стегать Индию.

— Убей ее! Я хочу, чтобы она умерла! Она убила мадам Ти. Она убила мою мадам Ти!

Рафаэль слез с лошади. В один шаг он оказался рядом с сестрой, развернул ее и выхватил из руки хлыст.

Медленно разжав пальцы, Соланж пристально глядела на брата.

— Она убила мою мадам Ти, — прошептала она и бросилась в его объятия.

Затем Соланж Наварро разрыдалась. Поверх ее головы Рафаэль пристально посмотрел на Кэтрин, после чего повернулся и повел девушку в дом.

Кэтрин в смятении смотрела ему в след. Индианка начала стонать.

— Освободите ее, — резко приказала она, повернувшись. — И кто-нибудь, принесите одеяло.

Они вернули Индию в тюрьму. Казалось, больше ничего сделать было нельзя и некуда было ее забрать; по крайней мере, там было чисто. Последнее оказалось очень важным, потому что не успели они добраться до небольшого здания, как Индия начала вертеть головой из стороны в сторону и Кэтрин заметила сокращение мышц ее живота, предвещающее схватки.

Пока они укладывали ее на узкую койку, служившую кроватью, Кэтрин почувствовала рядом чье-то присутствие. Это был Али, протянувший руку, чтобы положить под бок Индии свернутое одеяло — только так ей было не больно лежать.

— Скажи, чтобы все разошлись, — тихо попросила Кэтрин. Лакей Рафаэля повиновался.

Когда все ушли, они вдвоем осмотрели красные полосы, рубцы и порезы на спине Индии.

— Почему, Али? — прошептала Кэтрин. — Почему?

Он почти сразу понял ее.

— Почему я взял хлыст? Кто сделает это лучше, мадам? Никто не сделал бы это так осторожно.

— То есть ты хочешь сказать, что это была твоя идея? Ох, Али.

— Предназначение любви, мадам, — сказал он с грустной улыбкой, — отдать боль — и разделить ее.

Они протерли спину Индии, наложили успокаивающую мазь и замотали бинтом. Она лежала неподвижно, позволив им себя лечить. Когда они закончили, она немного повернулась, открыла глаза и с безразличием посмотрела на них. Опустившись на колени рядом с ней, Али взял ее за руку. Она не стала возражать, но никак не отреагировала на его присутствие. Ее уже не искаженное болью лицо было удивительно красиво — черты, гладкость кожи, — словно она была не женщиной, а высеченным из камня идолом с пустым взглядом.

Внезапно с ее лица исчезла маска и рука конвульсивно сжалась. Индия скрутилась на кровати, но из ее уст не вылетело ни единого звука.

— Ребенок… — прошептал Али. Кэтрин лишь кивнула.

Наступила ночь, но люди вокруг не спали, поскольку знали, что происходит внутри. Принесли фонарь на китовом масле, одежду, горячую и холодную воду, еду, питье.

От горящего фонаря в маленькой комнате вскоре стало душно. Порывы прохладного ночного воздуха, проникающие в высокое окно, только раздражали своей дразнящей свежестью. Их одежда пропиталась потом, волосы стали влажными, пока они занимались Индией, держа ее руки, пытаясь унять ее метания по кровати, чтобы она не навредила себе. У нее начинался жар. Кэтрин смочила тряпку в холодной воде, положила на ее лоб и продолжила снова и снова обтирать ее тело.

Когда стеклянные глаза Индии закатились назад, Кэтрин подумала, что лучше бы она кричала, ругалась, вопила — все что угодно, лишь бы прекратить это жуткое молчание. Однако она не закричала. Ее губы напухли, из них сочилась кровь, ногти врезались в ладони, но она не издала ни звука. И даже не помогала себе. Она не обращала внимания на наставления Кэтрин, молча перенося боль.