— Может, ты хочешь прилечь в каюте? Прости, что вытащил тебя из постели еще до рассвета, но нужно отчалить как можно раньше. Не люблю плыть по реке в темноте.

— И я не люблю, — согласилась Фанни, показательно передернув плечами. — Особенно если это не нужно. Радуйся, что тебе не пришлось, как мне, прошлой ночью спать на борту. Даже в окружении двадцати мужчин и Джилса я не чувствовала себя в безопасности. Знаешь, всякие там речные пираты… Мне снились тридцать или сорок ужасно порочных, кровожадных мужчин — или животных, — нападающих, калечащих и выцарапывающих друг другу глаза только из-за желания подраться. Можете представить, что они сделают со своими жертвами.

— Ты не позволила Кэтрин ответить мне, — многозначительно напомнил сестре Джилс.

Фанни взглянула на нее.

— Я вовсе не хотела тебя пугать. Уверена, что мы в безопасности. Ты устала?

Из каюты донесся громкий раздраженный женский голос. С таким соседством возможность отдохнуть была маловероятной, и Кэтрин решила перебороть сонливость.

— Хорошо! — воскликнула Фанни. — Значит, ты останешься и составишь мне компанию. Мы можем посидеть за чашечкой кофе здесь, на крыше грузового отсека, и познакомиться поближе. Кажется, я вижу, как его несут.

Судно было около четырнадцати футов в ширину, пятидесяти в длину и осадкой менее пяти футов. Грузовой отсек, одна часть которого была выделена под каюту для женщин, находился в центре, а по обеим сторонам от него шел узкий дощатый настил, расширяющийся у носовой части и кормы. Дорожки были загромождены шестами в половину длины судна, по десять с каждой стороны. На корме собрался экипаж — негры в простой одежде, которые сидели на корточках спиной к планширю[73] и неспешно пили горячий кофе с ромом. На носовой палубе располагался брашпиль, который, как объяснила Фанни, использовался для устойчивости лодки в быстрой стремительной воде и не давал ей сесть на мель.

Пока они осматривались, из грузовой кабины вышел Рафаэль и присоединился к Джилсу у брашпиля. Они сосредоточенно изучали развернутую карту — темная голова резко контрастировала со светлой.

Кэтрин отвела взгляд в сторону, крепче сжав в руках чашку с кофе и наслаждаясь ее приятным теплом. Желая изобразить беззаботность, она спросила первое, что пришло в голову:

— В котором часу мы прибудем в Альгамбру?

— Джилс надеется попасть домой до темноты. Раф, когда навещал нас примерно месяц назад, говорил, что дорога заняла у него всего пятнадцать часов. Мой брат, разумеется, из самых дружеских побуждений, решил побить его рекорд. У Рафа есть собственное судно и опытная команда. У Джилса нет. Те мужчины на задней палубе — новички, он купил их недавно на замену тем, кого мы потеряли; в этом году у нас была суровая зима, многих унесла пневмония и малярия, а некоторые попросту сбежали. Но мужчины есть мужчины, и использование рабов сделает победу Джилса более приятной.

— Значит, это судно твоего брата?

— Да. Он купил его у торговца, который привез на нем товар из Луисвилла. Мне бы хотелось, чтобы он оставил его. Я смогла бы украсить его шторами, диванными подушками, покрасить и подрисовать позолоту, чтобы наши поездки в Новый Орлеан стали комфортнее. Джилс говорит, что это напоминает ему корабль Клеопатры. Он намерен разобрать его; наверное, отдаст в кузню или куда-нибудь еще.

Раздался громкий приказ. Один из мужчин спрыгнул на пристань, бросил трап ожидавшему матросу, отвязал канат с якорем и забрался обратно на борт.

— Думаю, нам лучше уйти отсюда, — сказала Фанни и спрыгнула со своего места, когда мужчины начали греметь вехами[74] у них под ногами и занимать места у борта.

Девушки перешли в носовую часть судна. Отойдя как можно дальше, они наблюдали за происходящим, в то время как лодка начала движение.

Двадцать человек, по десять с каждой стороны, опускали в воду шесты, пока те не достигали дна, размещали плечи в вилке наверху шестов и тянули их, идя в сторону кормы. Когда крайнему в ряду человеку было уже некуда двигаться, они резко разворачивались и бежали назад через верх грузового отсека к носу, чтобы начать все сначала, перемещаясь вдоль лодки.

Позади медленно таяла линия горизонта Нового Орлеана, исчезали из виду покрытые шифером скошенные крыши домов, верхушка Кабильдо с плоскими перилами и круглые башни-близнецы собора. Держась рукой в перчатке за планширь, Кэтрин неподвижно наблюдала, как все это растворяется вдали.

Когда полностью рассвело, позади остались почти все населенные места. Проходили часы, прежде чем можно было отчетливо разглядеть поверхность суши или дымящиеся трубы, проглядывающие между покрытыми серым испанским мхом деревьями. Над рекой за ними долго летели чайки, в тихих водах маленьких притоков они видели каролинок[75] и диких уток, плавающих недалеко от берега. Мимо то и дело пролетали синие журавли и коричневые пеликаны. У болот деревья были белыми от гнездящихся там цапель. Их жалобные крики придавали таинственности молчаливому лесу, обрамляющему реку с двух сторон. К воде медленно подходили черепахи и плавно скользили вниз, а величавые белые цапли снова и снова, хлопая тяжелыми, серебрящимися на солнце крыльями, взмывали над верхушками деревьев.

Из-за половодья их путь порой пролегал по зарослям, судно шло близко от берега, цепляя кусты и небольшие деревья у края воды. Когда наступило утро, все сели за трапезу, состоявшую из холодных бутербродов с ветчиной или цыпленком и большого количества горячего кофе, приготовленного на жаровне в женской каюте. Когда солнце приблизилось к зениту, рабы покрылись потом от напряжения и стали снимать с себя рубашки. Те, на ком были туфли, давно разулись и, оставшись босиком и в одних брюках, живо орудовали шестами, порой затягивая матросскую песню, которая помогала им слаженно работать.

Среди рабов был немолодой мужчина, и Кэтрин, заметив изысканный узор на его одежде, подумала, что он был слугой в доме, а значит, не привык к такому тяжелому труду. Она увидела, что он начал спотыкаться, а когда в конце концов мужчина упал на колени, Кэтрин озабоченно устремилась вперед, но Рафаэль ее опередил. Поймав шест, прежде чем его унесло сильным течением, он поддержал мужчину за плечи. Через секунду порядок был восстановлен. Мужчину разместили на задней палубе в тени брезентового навеса, и служанка Фанни за ним присматривала.

Небрежно бросив через плечо вызов Джилсу, Рафаэль схватил дополнительный шест. Джилс, после секундного колебания, отправил одного из рабов на противоположную сторону отдохнуть в тени, а сам с ухмылкой принял вызов и тоже взял шест. Оба мужчины убеждали свою команду поднажать, чтобы сторона борта соперника отклонилась от курса и повернула к берегу. Вскоре они тоже разделись до пояса, налегая на шесты, смеясь и выкрикивая шутливые издевки в адрес соперника.

Фанни бросила на Кэтрин взгляд, полный почти материнского умиления. Кэтрин едва улыбнулась в ответ. Наблюдая за игрой мышц под шрамами на спине Рафаэля, она испытывала странное чувство. Тонкая красная линия — вот и все, что осталось от пореза шпагой, который она зашила своими лучшими вышивальными стежками, и это пробудило померкнувшие в последнее время воспоминания.

— Становится довольно тепло, тебе не кажется? — спросила она, снимая перчатки и обмахиваясь ими.

— Да, очень, — согласилась Фанни, и ее голос оживился, после того как она бросила быстрый взгляд на Кэтрин. — Ты начинаешь краснеть от щек до кончика носа. Я уже настолько покрылась веснушками, что мне теперь все равно, но будет досадно, если обгорит такая прекрасная кожа. Кстати, сейчас Соланж переживает пик морской болезни — помни об этом, если хочешь зайти внутрь.

— Да, как раз хочу, — согласилась Кэтрин и ушла, даже не посмотрев в сторону Рафаэля.

Тусклый свет каюты с маленьким окном был облегчением после ослепительного блеска воды снаружи. Комната слишком нагрелась от солнца и стоявшей в углу жаровни, в ней было несколько душно, но терпимо. В этом крошечном помещении оказались очень низкие потолки, расположенные одна над другой койки у стен, а в углу — соломенный матрас и одеяло служанки. Пощупав лежавший на сетке кровати тонкий шуршащий матрас, Кэтрин подумала, что с радостью поменялась бы со служанкой местом.

Соланж лежала на нижней койке у окна. На лбу у нее была мокрая тряпка, а в руке зажат пузырек с нюхательной солью. Мадам Тиби сидела у ее ног, держа в руках маленький кусок ткани и быстро орудуя иголкой.

— Я знала, что наше одиночество было слишком приятным, чтобы длиться долго, — слабым голосом проговорила молодая девушка и отвернулась лицом к двери.

Кэтрин показалось, что на лице американки было написано жгучее желание поддеть Соланж.

— Как дела? — бодро спросила Фанни. — Не можем ли мы с Кэтрин что-нибудь сделать для тебя?

— Да, — еле слышно ответила Соланж. — Уйдите.

— Очень смешно, — откликнулась Фанни. — Но мы не собираемся жариться на солнце из-за твоих капризов.

— Капризов! — Соланж села на кровати, уставившись на них упрекающим взглядом, и ее черные глаза сверкали на бледном лице. — Я страдаю от mal de mer[76], — со злостью сказала она, — и душевной боли от осознания того, что моего брата вынудили жениться на этой… этой интриганке!

— Chérie… — предупреждающе произнесла мадам Тиби, но Соланж ее не слушала.

— Я не буду молчать. Все эти долгие недели я держала язык за зубами ради благополучия моего брата, потому что он попросил меня отнестись к этой особе по-дружески. Больше я не стану этого делать.

Кэтрин побледнела, услышав, что ее назвали интриганкой. Она бы никогда не отнесла подобное на свой счет и даже не вполне понимала значение этого слова.

— Соланж, — начала Фанни, — ты не знаешь, о чем говоришь.

Кэтрин покачала головой.

— Пусть продолжает. Это твой брат сказал, что его вынудили на мне жениться?

Соланж бросила взгляд на свою компаньонку, словно ища поддержки.

— Всем это известно, — попыталась оправдаться она. — С момента нашего приезда в Новом Орлеане ходили слухи еще кое о чем — о твоем безнравственном поступке, о твоей бесстыдной наглости явиться на квартеронский бал.