Наварро жестом велел слуге уйти, после чего не спеша сел, давая Кэтрин время поправить лиф платья и опустить нижнюю юбку. Он заговорил только после того, как за слугой закрылась дверь.

— Чем обязан столь почетному визиту?

Маркус обвел взглядом комнату, где все указывало на интимность их отношений, и скривил губы в насмешливой улыбке.

— Конечно, все очевидно, особенно теперь.

— Это был вопрос? — со скучающим видом спросил Наварро. — Неужели ты сомневаешься? Полагаю, тебя интересует, намного ли ты опоздал? Отвечаю: да, намного.

Кулаки второго мужчины сжались, и он шагнул к кровати, но остановился, услышав низкий гортанный смех.

— Ты всегда был наглым дьяволом, Рафаэль. Но не нужно мучить беднягу Маркуса. Он прошел сквозь муки ада этой ночью, так же как и я. Его раскаяние безгранично — или бесконечно. Не так ли, Маркус?

При напоминании о случившемся он отвернулся от Наварро.

— Кэтрин, — твердо сказал он. — Не могу передать, насколько я огорчен и сколь сожалею, что из-за меня ты испытала такой стыд и позор. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе забыть весь этот кошмар. Я осознаю, что это моя вина, только моя, и я готов всю жизнь ее искупать, если ты согласишься выйти за меня замуж.

Кэтрин не знала, что ответить. Прямолинейность Наварро смутила ее и породила рой беспорядочных мыслей. Больше всего ей хотелось остаться одной, разобраться в своих чувствах, прийти в себя, подумать в тишине о том, что произошло и что ей со всем этим делать. Но мужчина на кровати рядом с ней не дал Кэтрин возможности даже выразить эти мысли словами.

— Очень благородно с твоей стороны, — раздраженно сказал он Маркусу. — А впрочем, ты уже привык забирать женщин, которых я оставляю.

Даже Ивонна Мэйфилд онемела от такой вульгарной жестокости и оскорбительного намека. Кэтрин вдруг почувствовала, как внутри нее все трясется мелкой дрожью. Ее отвращение было таким сильным, что она отодвинулась от Наварро, который, как ни в чем не бывало, непринужденно прислонился к спинке кровати.

— Наварро… перед богом… — возразил Маркус, и его пристальный взгляд переместился на бледное лицо Кэтрин.

— Каким же защитником ты вдруг стал, а? — произнес Наварро. — Жаль, что мысль позаботиться о ее безопасности не родилась у тебя раньше. А сейчас (возможно, всему виной моя подозрительная натура) мне кажется, что твоя готовность к самопожертвованию вызывает сомнения, разве что, конечно, богатая жена, которую ты спас от определенного позора, будет вечно выражать тебе благодарность. Я считаю, что именно эти причины идеально характеризуют твой порыв, Маркус.

— Ты намекаешь, что я предложил Кэтрин выйти за меня замуж, чтобы завладеть ее состоянием? — возмутился Маркус, и от ярости его щеки покрылись пятнами. — Если бы не рана, я бы заставил тебя пожалеть об этих словах!

— Да брось ты. Пусть это тебя не останавливает. Я никогда не позволял таким пустякам мешать моему удовольствию.

— Mon Dieu![36] — вздохнула Ивонна Мэйфилд и подошла к другой стороне кровати, поближе к дочери. — А я почти завидовала тебе, моя бедная Кэтрин. Вот моя рука. Идем с нами. Не обращай внимания на этого варвара, на этого чертова Леопарда.

Но Наварро протянул руку и схватил ее за запястье.

— Не так быстро. Я думаю, Кэтрин покажется интересным то, что я должен сказать, — как, возможно, и вам, мадам, если вы вообще беспокоитесь о своей дочери. На бирже говорят, что Фицджеральд разорен, кредиторы поджидают его под дверью, а долговая расписка с его именем больше не принимается в игровых залах. Вам не приходило в голову, что этот человек тщательно спланировал компрометирующую ситуацию, в которой оказалась состоятельная девушка? Подумайте об этом.

— Не слушайте его, — сказал Маркус, растягивая слова. — Он завидует мне и сделает все, чтобы нанести ответный удар.

Наварро не удостоил его слова вниманием.

— Воспользовавшись моментом, он убедил Кэтрин поехать с ним на квартеронский бал, но не принял мер предосторожности для предотвращения сплетен, которые мог распустить кучер или те мужчины, которые, внимательно присмотревшись, могли бы ее узнать даже в маскарадном костюме. Вполне возможно, что так и было задумано: какой-нибудь его друг внезапно «узнал» бы ее и назвал имя. Ситуация оказалась бы такой же, как сейчас: в порыве раскаяния Маркус сделал бы Кэтрин предложение — но на сцене появился я. Однако он готов вынести даже это ради богатства, которым завладеет, если станет мужем Кэтрин.

Ивонна Мэйфилд вперила в его соперника острый взгляд.

— Это правда? — спросила она. — Ловко и очень правдоподобно, учитывая импульсивный характер моей дочери. Подозреваю, что даже я внесла свой вклад в благоприятный исход этого дела, не так ли?

— Это ложь, — сказал Маркус, обращаясь к Кэтрин. — Возможно, с моей стороны было безрассудно так сильно рисковать тобой, и я готов признать, что сглупил, не приняв во внимание кучера, — но не более того. Я никак не мог предвидеть таких серьезных последствий. Я не замышлял всего этого, поверь мне, пожалуйста.

Мать Кэтрин долго и пристально смотрела на него, но по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Ее движение, когда она повернулась к Наварро, было подчеркнуто изысканным, но в ее голосе уже не слышалось злобных ноток, когда она заговорила.

— Судя по тому, что я вижу, не имеет значения, что именно планировал сделать Маркус. Вред нанесен, и сейчас нам нужно придумать, как его исправить. Маркус предлагает возможность уладить дело. Единственную в данный момент возможность, насколько я понимаю.

— А вы питаете надежду на второе предложение руки и сердца, моя дорогая мадам? — спросил Наварро.

— Скажите, что она безосновательна, и я перестану надеяться. Но я уверена в вашем здравомыслии. Разве только… — Она нахмурилась. — А впрочем, если вы не согласны со мной, то я вынуждена признать, что вы безнравственны.

— Ах, но я завишу от вашей поддержки, мадам, — сказал Наварро.

В глазах Ивонны таилось презрение, когда она бросила взгляд на Маркуса.

— И ты ее получишь.

Наблюдая за этим обменом репликами и понимающими взглядами между Наварро и матерью, Кэтрин с удивлением пыталась понять, о чем они говорили. Казалось, эти двое пришли к чему-то вроде соглашения, и в глубине ее души стало зреть возмущение.

— Кэтрин, — произнес Маркус и попытался подойти ближе, но путь ему преградила выросшая перед ним внушительная фигура Ивонны. — Не позволяй им настраивать себя против меня. Я давно люблю тебя и терпеливо жду. Разве я много раз прежде не просил тебя стать моей женой? Я хочу заботиться о тебе, защищать тебя и, если черные рты будут сплетничать, иметь право заткнуть их ради тебя. Дай мне такое право, Кэтрин. Скажи, что ты согласна стать моей женой.

Ее по-настоящему тронули его слова. Если бы она не слышала, что рассказывал Наварро о махинациях Маркуса, она, возможно, дала бы ему ответ, которого он ждал.

— Извини, Маркус, — сказала она, качнув головой. — У меня нет желания выходить замуж. И я не могу избавиться от ощущения, что все это несколько преждевременно.

— Ты слышал, — сказал сидящий рядом с ней Наварро. — Тебе ответили, и это не ошибка, а от себя добавлю: что я беру, то держу. И защищаю свою собственность. Впрочем, я забыл, тебе ведь не нужно напоминать об этом, не так ли?

То, с какой уверенностью он говорил и как фамильярно держал ее за руку, разозлило Кэтрин. Быстро отдернув руку и освободившись от всепоглощающей близости Наварро, она соскользнула с кровати, забыв о своем весьма нескромном одеянии.

— Кэтрин, — умолял Маркус.

Но она лишь покачала головой, на ходу поправляя юбки, и остановилась, только когда худощавый мужчина с каштановыми волосами разразился диким смехом.

— Ты… — сказал он, задыхаясь, указывая на Наварро. — Ты женишься на ней? Твоя месть заходит слишком далеко даже для испанца. Но я бы поостерегся. Ты слишком спешишь. Сначала нужно получить согласие леди.

— Пусть это тебя не тревожит. Тебе дали отставку. А теперь прости меня, но я нахожу твое присутствие слегка de trop[37].

Маркусу ничего не оставалось, как поклониться и уйти, что он и сделал весьма неохотно. Они слышали, как его каблуки стучали по коридору, а потом по лестнице, пока за ним не захлопнулась дверь.

— Bien! — сказала Ивонна Мэйфилд. — Скатертью дорога!

— Вы жестоки, — прокомментировал Наварро, проворно вскочил с кровати, обошел ее и встал у изголовья.

— Не больше, чем вы, — ответила женщина. — Но, полагаю, мне простительно разочарование?

— Если вы разочарованы, то исключительно по собственной вине, — загадочно произнес он.

Ивонна вздохнула.

— Да, думаю, вы правы. Я поощряла его ухаживания за Кэтрин. Все мы порой совершаем глупости.

— Если вы намекаете на меня…

Но мать Кэтрин покачала головой.

— Нет, нет. Я… оставлю вас сейчас. Здесь нет даже какой-нибудь шали, чтобы можно было накинуть на Кэтрин, а мой плащ остался внизу. Я его принесу. Потом, если вы соблаговолите проводить нас домой, возможно, нам удастся с достоинством выйти из этого положения.

Кэтрин редко видела свою мать такой подавленной и угнетенной. Она с интересом наблюдала, как Ивонна, расправив плечи, скрылась за дверью.

— Твоя мать очень проницательна, — заметил Наварро.

Кэтрин искоса взглянула в его сторону. Неужели он считал, что она должна была испытывать благодарность к матери за то, что она оставила их наедине? Ну уж нет. Ей нечего было сказать ему — ни сейчас, ни потом.

Когда Наварро сделал попытку приблизиться к ней, она нервно вздрогнула и отступила, но он ее задержал. Кэтрин отстранила его руку, когда он взял ее за подбородок, чтобы заглянуть в лицо, но не стала вырываться, а смотрела прямо перед собой.

— У тебя под глазами синяки, ma petite. Ты устала, естественно, слишком устала, чтобы быть рассудительной и хладнокровной. Очень устала и не можешь трезво мыслить. Вероятно, я должен позволить тебе с радостью бросить мое предложение мне же в лицо? Это наверняка бы тебя взбодрило. Но нет, думаю, нет. Тебе пришлось бы ответить мне отказом, и потом сложно было бы убедить тебя согласиться — поэтому нет, я не буду просить тебя выйти за меня замуж, милая Кэтрин. Отправляйся домой. Ступай домой и ненавидь меня. Это лучше, чем плакать. Ненавидь меня и пойми, наконец, что все обидные слова, которые я наговорил в этой комнате, заставили правду открыться. Они уберегли тебя от замужества с человеком, который хотел обманом вынудить тебя вступить в постыдный брак без любви только ради твоего состояния. Подумай, малышка, и прости меня. А потом ложись спать.