Шествие остановилось. Мадонну в покрывале подняли повыше. Епископ Гвальтельм забрался на подпирающую ворота баррикаду. Выглядел торжественно даже среди этого нагромождения камней и бревен. Раздвоенная митра фиолетового цвета сверкала над его хмурым и значительным лицом. Складки ризы цвета аметиста спускались до подошв, от чего он казался выше. Рука покоилась все еще на перевязи в тон платью. Другой рукой он поднял золотой крест с рубинами.

— Дети мои, сегодня у вас великий день! Святая : Дева Пречистая зрит на вас — и вы можете заслужить ее благоволение, если возьмете мечи и отстоите град ее от орд богопротивных язычников. Мы — воинство Христово, наша война справедлива и священна. Каждый из вас, кто прольет свою кровь, заслужит Царствие Небесное! Каждый, кто останется жив, омоется в крови варваров от грехов. Великие святые воины — Моисей, Иисус Навин, Давид — пусть послужат примером для вас. Убивайте, убивайте — и пусть слава о деяниях ваших послужит примером для детей и внуков ваших. С нами Бог, Пречистая Дева и все святые! Вспомните о бесстрашной смерти Спасителя на Голгофе, берите ваше оружие, как некогда Он взял крест, чтобы идти на лобное место, молитесь, идите на стены и ищите там вашу Голгофу.

Он говорил все громче и громче по мере того, как поднимался шум вокруг и усиливался гул, идущий из-за стены. А потом был удар, сотрясший, казалось, всю надвратную башню до основания. Это ударил таран. Епископ даже как будто покачнулся, но выпрямился, что-то кричал, подняв крест. Полы его ризы развевал ветер, свет вставшего солнца был тусклый, по небу неслись тучи, раздавался гул, ужасающий рев толпы, крики, вой. Люди бежали на стены, над котлами со смолой взлетал черный дым. На стену поднимали на веревках корзины с тяжелыми, вывороченными из мостовых булыжниками.

Эмму схватили за руку, прижали к стене. Прямо перед собой она увидела темное лицо черной Мадонны, единственной, кто оставался спокойным в поднявшейся суматохе, ибо даже дьячки с кадилами скорее не покачивали ими, а дергали, едва не порываясь кинуться бежать со стены. Кругом была всеобщая сумятица, но, и, как ни странно, порядок. Ибо все выполняли организованные действия: передавали дротики и копья; стоя цепочкой, подавали булыжники для метания; поддерживали пламя под котлами. Вверху, на стене, хлопал ремень баллисты, что-то кричали люди. Сверху воины-франки зажигали вязанки с хворостом, кидали их на головы норманнов, пытались подпалить таран. Но, прикрытый сверху двускатной крышей, он был неуязвим, как и раскачивавшие его на цепях, бившие в ворота норманны.

Эмму затолкали куда-то в простенок между домов, поручив охранять двум вавассорам. И Снэфрид. Когда финка медленным жестом достала секиру, Эмме показалось, что ее смертный час настал. Но Снэфрид лишь глядела на нее, похлопывая широким лезвием по голенищу сапога. И ее спокойствие словно еще сильнее пугало Эмму. Отвернувшись, она упала на колени, сложив ладони. Глядела только на темное спокойное лицо Мадонны, и сквозь слезы Эмме казалось, что белое покрывало сияет небесным светом.

Вновь ударил таран, потом еще, еще. Гул оглушал — гремели рассыпавшиеся о стены города камни, звучал громкий тугой звук размеренных ударов тарана. Среди всеобщего шума эти звуки напоминали биение огромного невидимого сердца. Поначалу тяжелые, забаррикадированные и плохо окованные железом ворота держались, но постепенно железо стало гнуться, корежиться, , обнажая скрытое под ним дерево.

Эмма, как в бреду, видела, что на стену подняли исходивший черным дымом котел, слышала, что от грохота тяжелого била сотрясается стена, беспрерывно снуют какие-то люди, уносят раненых… И еще она различила

тяжелый однотонный скрежет, словно что-то тяжелое неотвратимо приближалось к городу.

И тут сквозь завитки дыма она увидела аббата Далмация. Он шел, по ходу что-то объясняя епископу. Когда они приблизились, Эмма разобрала слова Далмация:

— Если эти осадные башни подойдут к стене вплотную, мы не удержим город. Норманны легко переберутся на зубцы. Эти деревянные монстры даже никак не удается поджечь, так плотно их обвешали сырыми кожами. Наши стрелы с горящей паклей еле тлеют в них. И защитники испугались, они бегут в панике со стен.

— Господи Иисусе, — крестился епископ. — Теперь нас спасет только чудотворное покрывало.

— И еще кое-что, — бормотал Далмации. — Более земное… — Эмма ощутила на себе его взгляд. — Ну-ка, нарядная барышня, — он выволок ее за руку из укрытия. — Посмотрим, так ли уж ценна ты для Роллона Нормандского, как гласит молва.

Она еще ничего не понимала. Увидела, как Гвальтельм словно в трансе опустился на колени перед Мадонной, но уже в следующий миг вскочил. Словно забыв о больной руке, сорвал ее с повязки, взял у одного из охранников копье, а в следующий момент белое покрывало Богоматери заплескалось на нем, как знамя. Темная обнаженная статуэтка показалась Эмме вдруг удивительно маленькой и беззащитной. А вокруг уже пели выстроившиеся в цепочку монахи:

Пойдем и возвратимся к Господу. Ибо он уязвим — он исцелит нас. Поразит — и перевяжет раны наши. Аллилуйя!

Эмма вдруг ощутила резкий укол в спину, оглянулась. Далмации — суровый, забрызганный кровью — стоял, направив в нее острый наконечник копья. У Эммы от ужаса расширились глаза. Показалось, что Далмации собирается ее убить. Но он кивком головы велел ей следовать за процессией. Спотыкаясь, путаясь ногами в складках длинного платья, она стала подниматься на стену. Оглянуться боялась. Взгляд Далмация не предвещал ничего хорошего, а откровенная кровожадность в глазах Снэфрид пугала не менее.

Защитники на стене как завороженные глядели на белое покрывало Богоматери, опускались на колени. Для норманнов, казалось, был хороший повод для штурма, но и они были поражены странным поведением франков. Лишь те, кто толкал к стене огромные колеса осадной башни, не сразу заметили замешательство. Но вот и они приостановили движение. Глядели.

— Что там происходит? Чего это попы тащат на копье?

Эмма сквозь слезы видела застывший силуэт гигантской, обтянутой кожей башни. Слышала гул от ударившего неподалеку о стену булыжника. Стена словно завибрировала, и Эмма невольно схватилась за зубчатый парапет. И тут же ей между лопаток уперлось копье.

— Иди — или умрешь!

Она шла как во сне. Сильный порыв ветра разметал ее волосы. У нее даже не было сил убрать их с лица. Шла спотыкаясь. Все это казалось ей нереальным. Монахи пели. Впереди, на фоне наплывавшей грозовой тучи, светилось в лучах солнца белое полотнище покрывала. Но она глядела не на него.

Викинги стояли. Стояли и франки. Невероятное затишье среди боя. Короткое затишье. Свинцовый, душный предгрозовой воздух. Вспышка зарницы. Отдаленный гром — и снова тишина. Напряженная тишина перед бурей. И предбоевая. Казалось, еще миг, еще удар грома — и все придет в движение. Раздастся клич язычников, башня тронется с места, ударит таран — и железный наконечник пронзит ее насквозь.

Но башня не двинулась.

Ролло сам загородил ей путь конем.

То, что он увидел, поразило его как молния. Это она, он не мог ошибиться. Ему и Дела не было до монахов с их простыней. Но он видел Эмму. И видел, что к ее спине приставлено копье. Он понял, что произойдет, если он не остановит войско.

— Стоять! — закричал он, почти вздыбив Глада, закрывая им, закрывая собой путь викингам.

Сейчас он не думал об измене Эммы, о взятии города, о том, что еще недавно сам грозился убить ее. Смерть его Птички была слишком реальной, он видел ее, казалось, сам ощущал направленное в сердце острие. Если ее убьют… Нет, он не позволит этого! Что угодно, только не это.

— Назад! — кричал он, размахивая мечом и направляя взмыленного жеребца на своих людей. — Назад, ибо, клянусь Одином, я зарублю каждого, кто сделает хоть шаг.

Один раз он уже смог удержать своих людей от штурма. Беспорядочного, спонтанного. Теперь же каждое действие наступающих было продумано. Он сам разработал план — но он был готов отказаться от него, отказаться от успеха и победы, лишь бы только эта фигурка в белом шла дальше, лишь бы не упала, пронзенная, со стены.

Он был как в лихорадке. Мысли проносились в голове с молниеносной быстротой. Шествие уже сворачивало за угловую башню, где все еще шел штурм. Удастся ему остановить своих людей? Может ли один человек остановить войско?

Пришпоривая бока Глада, он несся вскачь, врывался в толпу осаждавших, стегал их плеткой, кричал. На полном скаку налетел на сидевшего верхом Лодина, сбил его. Кони, храпя, взвились на дыбы.

— Стоять! — кричал Ролло. — Назад, будьте вы прокляты!

Люди не сразу понимали, в чем дело. Кидались даже на своего конунга. Ему стоило неимоверных усилий отбиться от них. Слава богам, кое-кто из его командиров решил помочь Ролло. Трубили отход, кричали команды.

Геллон Луарский, поняв, в чем дело, оказал сопротивление, и Ролло, спружинившиеь в седле, на полном скаку прыгнул к нему на плечи, они упали, покатились по земле. Но в Ролло словно жила сила десятерых. Он отбрасывал пытавшихся схватить его, ловил повод коня и вновь несся вперед. Остановить штурм! Остановить любой ценой, а после пусть его разорвут на куски.

Последняя башня стояла уже почти вплотную к стене. Ролло кинулся в гущу толкавших ее, разогнал — и башня стала. Люди разбегались от Ролло, его энергия гнала их не менее, чем его плетка. Потом появились Рагнар, Рыжий Галь, еще несколько викингов верхом. Откуда у них была в руках сеть? Но они набросили ее на Ролло как на бесноватого, сорвали с коня, навалились

сверху, запутывая, пригвождая к земле. Он рвал ее руками, выл в бессильной злобе. Если они сломят его, если продолжат штурм…

Пригвожденный к земле, опрокинутый, он видел, как ввысь уходит огромной глыбой гранитная стена. А там, за разбитыми зубцами, идет она — его сердце, его жизнь, маленькая вероломная Эмма. Белое полотнище вьется на ветру, бредут монахи и она… Смертоносное копье направлено в нее. Если сейчас опять дадут сигнал…