– Ренато, что с тобой? Что происходит? – спросила Айме, заботливо приближаясь к жениху. – Ты расстроен, бледен, но не стоит. Ты не должен обращать внимания на то, что она тебе сказала.

– Я говорил с Моникой.

– Я знаю. Видела, как она пробежала. Я искала тебя, потому что решила, что ты бы пошел за ней, я не выношу, когда она клевещет на меня.

– Клевещет? – удивился Ренато. – Она ничего не сказала о тебе. Что она могла сказать? Что я, по-видимому, не удовлетворяю ее в качестве зятя.

– Она так сказала? – воскликнула Айме в крайнем изумлении.

– Это было слишком очевидным, чтобы я этого не понял. Полагаю, она не находит меня достойным твоей любви и ей досадно, что ты меня любишь.

Айме усиленно сдержала насмешливую улыбку, которая уже играла у нее на губах, и глубоко вздохнула, чувствуя себя уверенной, наслаждаясь, как никогда, ситуацией, чтобы полновластно вершить три судьбы по своей прихоти, и снисходительно упрекнула его:

– Мой дорогой Ренато, не могу поверить, что не знаешь своих достоинств, ты придаешь глупостям Моники слишком большое значение.

– Это ты первая придала им значение, а не я. Если это глупости, почему же ты так рассердилась?

– Я лишь слабая женщина. А ты наоборот, сильный, мудрый и умный мужчина. Было бы лучше, если бы ты забыл о выходках Моники.

– Именно об этом она попросила: забыть ее и позволить ей завтра вернуться в Сен-Пьер, чтобы уже там ждать ваше возвращение.

– Мне это кажется своевременным, но пусть она едет не одна. Лучше нам вернуться втроем, уладить там дела, пока ты улаживаешь здесь свои и велишь поскорее отремонтировать дом в столице, где у нас будет медовый месяц. Через пять недель мы поженимся, а Моника вернется в монастырь – единственное подходящее для нее место. Пусть примет, наконец, монашеский постриг, пусть даст обет. – И весело, больше насмехаясь, заявила: – И пусть молится за нас и наши грехи, раз уж выбрала такой путь, чтобы попасть на небо.

– Ты тоже уедешь? Оставишь меня?

– На несколько дней, глупенький. Так нужно. Если мы решили пожениться, то нужно уладить тысячу вещей. Если мы официально помолвлены и поженимся, то не очень хорошо жить и спать под одной крышей. Тебе так не кажется?

И она поцеловала его долгим горящим поцелуем, закрыв глаза, возможно, представляя себе другие губы, и Ренато, на секунду охваченный этим водоворотом, ответил ей на огненный поцелуй, прошептав:

– Айме, жизнь моя!

– А теперь благоразумие, – посоветовала Айме, возвращаясь в прежнее состояние. – Распорядись, чтобы завтра нас отвезли в Сен-Пьер. Я скажу это маме и… – Она прервалась, увидев в нескольких шагах Янину, и не сдержала удивленный возглас: – Ах!

– Сеньора София ожидает сеньора Ренато в своих покоях, – сообщила метиска, принимая скромный вид. – Она попросила, чтобы вы пришли немедленно.

– Вы испугаете любого, – зло пошутила Айме. – Что вы надеваете на ноги, чтобы ходить, как кошка?

– Мое желание служить семье Д`Отремон, сеньорита. Поскольку в этом доме пока что было нечего скрывать…

– И тем более нет этого сейчас, Янина, – сделал замечание Ренато. – Вы можете опустить намеки.

– Простите, сеньор. Я лишь сказала…

– Я прекрасно слышал, что вы сказали. И не хочу говорить об этом, так как я полностью прояснил этот вопрос. Нет тайн, но не обо всем можно говорить с прислугой.

– Что? – удивилась Янина.

– Будет очень полезно, если вы запомните, – подчеркнул Ренато. Затем, меняя выражение лица, обратился к Айме. – С твоего позволения, пойду посмотреть, чего хочет мама.

– Я тоже пойду подготовлю своих. До очень скорого, да?

– До скорого, жизнь моя.

Он наклонился, поднося к губам руку Айме, целуя ее с нежным уважением. Затем оба удалились в разных направлениях. Опустив голову, с горящими щеками, как после пощечины, неподвижно и напряженно стояла Янина, пока приближавшийся к ней мужчина не остановил угрюмый и спокойный взгляд на ней, сделав замечание:

– Янина, что ты здесь делаешь?

– Ничего, дядя, – избегая объяснения сказала метиска, делая неимоверное усилие.

– В этом доме все усердно стараются ничего не делать. Если бы в этой деревне я не был таким внимательным, с хлыстом в руке, то никто бы и не шевелился. Я жизнь кладу на посадках тростника! Уже распаханы четыре участка на уступе, почти до вершины горы. Мне бы хотелось, чтобы сеньор Ренато это увидел. Они должны там прогуляться, слышишь? – проворчал Баутиста. И заметив странное выражение лица племянницы, спросил: – А с тобой что? Похоже, ты собираешься заплакать. Что случилось?

– Ничего. Сеньор Ренато был таким любезным, что напомнил мне, что я здесь только служанка. Ему было неприятно, что я увидела, как он целует эту Мольнар, а эта Айме не более, чем какая-то…

– Как ты смеешь?

– Кто угодно может это заметить. Достаточно посмотреть на нее. Но сеньор Ренато глухой и слепой, потому что не хочет ни видеть, ни слышать. Ладно, лучше я замолчу, дядя.

– Согласен. Думаю, будет лучше, если ты будешь молчать и не говорить глупости. Сеньорита Мольнар будет нашей хозяйкой через пять недель, как ты мне сказала.

– В Кампо Реаль будет только одна хозяйка, сеньора София. А другая пусть не приходит. Пусть не приходит, потому что ей будет очень плохо!

– Почему ты говоришь «очень плохо»?

– И я буду той, кто позаботится об этом!


– Что ты делаешь, Моника? Вижу, ты торопишься.

Ударив по натянутым нервам, голос Айме достиг Моники и остановил ее перед укладываемым чемоданчиком. Они находились в просторной спальне, самой простой из трех, выделенных им в этом подобии деревенского дворца, но с великолепными занавесками, полированными полами, с роскошной и ухоженной мебелью.

– Ты можешь оставить меня хоть ненадолго в покое, Айме?

– Не беспокойся. Я пришла не спорить и не упрекать. Наоборот. Я очарована твоей великолепной инициативой вернуться как можно раньше в Сен-Пьер. Эта мысль мне очень нравится.

– Могу себе представить. Знаю, как хочешь потерять меня из виду.

– В этом случае потерять из виду мой будущий дворец, будущую семью и будущее королевство.

– К чему ты ведешь?

– Пойми, мы с мамой тоже уезжаем. Я уже ей сказала. И она чуть не впала в истерику. Будет уместным, если ты ее успокоишь, ты ведь умеешь. Мама очень боится, что Ренато сбежит от нас, но у меня нет этого страха. Я уверена, что крепко его держу, и, хотя тебе это больно слышать, скажу это еще раз.

– Мне не больно. Я сожалею о том, что сказала. Поэтому и хочу вернуться в Сен-Пьер, но вернусь одна. Ни в коем случае не нужно из-за меня прерывать ваш приезд.

– Из-за тебя ничего не прерывается, сестра. Успокойся. Я просто хочу уехать, мне надоело все это.

– И тем не менее, ты хочешь выйти за Ренато, – не смягчив голоса осадила Моника. – Почему ты не честна с ним? Почему заставляешь меня делать то, что я не хочу? Если ты продолжишь, то вынудишь меня говорить откровенно.

– Не думаю, что осмелишься. Сегодня ты потеряла эту великолепную возможность. Ты могла откровенно сказать ему о своей любви, но единственное, что тебе пришло в голову, так это дать ему понять, что он не нравится тебе в качестве зятя. Он рассказал об этом и рассказывает мне все. Даже самые потаенные его мысли принадлежат мне. Он ребенок, понимаешь? Глупый ребенок, думаю, он достаточно хороший, чтобы продолжать быть глупым до конца своих дней.

– Если бы ты знала, как омерзительна мне, когда так говоришь! Как же я тебя ненавижу, когда…!

– Сколько чувств, сестра! – насмешливо прервала Айме. – Ты меня ненавидишь, потому что ревнуешь, а ревнуешь, потому что любишь.

– Ты замолчишь наконец? Чего ты хочешь? Свести меня с ума?

– Успокойся, Моника, и не кричи. Ты правильно сказала, что я не уверена в своих чувствах, и естественно, хочу быть уверенной в этом до того, как выйду замуж.

– Что ты сказала, Айме? – питая надежду, спросила послушница.

– Найти истину за несколько дней уединения и покоя. Я хочу вернуться в Сен-Пьер и побыть одной. Осознать, как обстоят дела на самом деле, решить, выходить мне замуж за Ренато или нет. Я сделаю то, что ты бы назвала испытанием совести. Может быть, я выйду замуж. Ведь выгоды от того, что мне предлагает Ренато такие огромные. Может быть, я не выйду замуж и предпочту свободу вместо богатства. Вот в этом втором случае… – она издевалась и не скрывала этого: – Во втором случае, моя дорогая сестра, я дам тебе доказательство своего великодушия, которое ты поставила под сомнение! Я тебе его верну!

В душе Моники молнией сверкнула надежда, хотя последние слова сестры ранили и обидели ее. Сомневаясь и колеблясь, она словно в жестоком бою сражалась сама с собой, а почти доброжелательная и улыбающаяся Айме наслаждалась ее волнением. Возможно, на мгновение в темных глазах Айме мелькнула искра сострадания, но она погасла от крика эгоизма, снисходительного удовольствия управлять другими душами как ей вздумается. Слова возмущения сорвались с губ Моники:

– Ты никого не должна возвращать! Не думай, что, играя с ним, ты будешь развлекаться!

– Почему нет? Когда безоговорочно отдается сердце, не следует жаловаться на происходящее. А он отдал мне сердце. Он любит меня больше всего, и искренне признается мне в этом.

– Потому что он слеп и не знает, кто ты. Если бы он узнал тебя по-настоящему, если бы я ему рассказала… – глухим голосом предупредила Моника. – Ты хорошо знаешь то, что я могла бы ему рассказать.

– Ты этого не знаешь, – пришла в ярость Айме. – Ты можешь обвинить меня в глупостях, ребячествах, безделицах. У тебя нет против меня доказательств, и я брошу тебе вызов, если обвинишь меня без доказательств. Вот увидишь, как это обернется против тебя, если он тебе поверит.

– К сожалению, против меня, – с болью призналась Моника.

– Очень рада, что понимаешь. Но даже если это было бы правдой, даже если бы тебе удалось доказать ему, что я недостойна его, знаешь, чего бы ты добилась? Он бы тебя возненавидел! Потому что убить его веру в меня – это значит сделать его самым несчастным человеком!