Аманда резко повернулась и начала беспокойно ходить по комнате; ее мысли метались в голове, словно листья в бурю. Огромное зеркало на стене отразило напряженное лицо незнакомки, и она остановилась, чтобы рассмотреть ее. Она ли это? Аманда подняла руку: ее пальцы, едва касаясь, скользили по высоким, покрытым румянцем скулам к слегка вздернутому носу и вниз, по полным губам, приоткрытым от возбуждения.

Ее называли красавицей и считали более изысканной, потому что она «училась в школе на востоке». Но лицо, серьезно смотревшее на нее широко раскрытыми голубыми глазами, по-прежнему хранило следы испуганного ребенка, которым она была когда-то. Теперь она уже не ребенок, а замужняя женщина: возможно, поэтому ей казалось, что лицо принадлежит незнакомке, а возможно, из-за непокорной гривы волос, обычно рассыпавшихся по плечам, когда она скакала на любимой лошади, — темных и тяжелых, в которых запутался солнечный свет и которые теперь аккуратно собраны на затылке в респектабельный пучок. Однако теперь ее глаза, в которых когда-то плясали искорки смеха и озорства, серьезно смотрели из-под темных ресниц.

Аманда медленно подняла руки и стала вынимать шпильки из волос, не обращая внимания на то, что замысловато украшенные перламутровые гребешки и шпильки падают на пол. Волосы привычно упали на плечи и спину, доставая до талии. Она запустила тонкие пальцы в густую гриву и распушила пряди в небрежном беспорядке вокруг лица. Уже лучше. Теперь лицо в зеркале больше походило на Аманду, на «растрепанного жеребенка», как шутливо называл ее отец, обнимая своими теплыми, любящими руками. Восемь лет прошло с тех пор, как Стивен и Луиза Камерон скоропостижно умерли от лихорадки, не оставив своей опечаленной дочери даже шанса попрощаться.

Невольные слезы покатились по лицу Аманды, и она направилась к своей одинокой постели, чтобы выплакаться. Ее хрупкое тело содрогалось от мучительных всхлипов. Она оплакивала своих умерших родителей, свой потерянный дом, направляясь в незнакомые места с человеком, которого не любила и которому не доверяла.

Наконец она села, шмыгая носом, и вытерла глаза тыльной стороной руки, раздраженно отбрасывая мокрые пряди волос с лица. Черт, где все ее кружевные платки теперь, когда они так нужны?

Взмах белой ткани перед лицом испугал ее, и, вскинув голову, она увидела стоящего около кровати дона Фелипе — он протягивал ей белоснежный носовой платок.

— У вас нет своего чистого носового платка? — спросил он немного скучающим, презрительным тоном. — Если вы собираетесь продолжать постоянно лить слезы, я бы посоветовал вам обзавестись значительным запасом.

Возмущенная его снисходительным тоном и безразличным выражением его темных глаз, Аманда хотела отказаться, но поняла, что это будет выглядеть смешно, и, пробормотав «спасибо», взяла платок. Она вытерла лицо и высморкалась, потом еще раз, стараясь растянуть время. Неужели он всегда выглядит таким элегантным и невозмутимым? Даже после всех этих долгих часов тряски по разбитым дорогам в пыльной, душной карете дон Фелипе сохранил холодный, безукоризненно опрятный вид.

Пока Аманда вытирала слезы, Фелипе подошел к окну, и она украдкой взглянула на него. Дорогой темно-синий сюртук облегал его плечи с идеальной точностью, а бежевые брюки выглядели так, словно их только что выгладили. Манекен, подумала она, и жизни в нем не больше, чем в манекене. Он был слишком совершенным, слишком безупречным и… слишком холодным.

Фелипе обернулся и окинул оценивающим взглядом невесту, улыбаясь легкой улыбкой, которая, впрочем, не коснулась темных глубин его глаз. Глупая, глупая девчонка: плачет, когда ей следует радоваться своему необычайному везению. Как она не понимает — ей удалось то, что не удалось многим: он предпочел жениться на ней, хотя мог выбирать из самых утонченных аристократок Мексики. Не важно, что не она сама нужна ему, а две тысячи акров плодородной техасской земли, которой когда-то владели его предки, земли, принадлежавшей Мексике задолго до того, как этот грубый, неотесанный шотландский иммигрант предъявил свои права на нее. Буэна-Виста — имя, которое богатый мексиканский дон дал этим плодородным акрам еще до того, как мексиканская война отобрала их у дона Фелипе Леона и отдала Техасу, в то время даже не имевшему статуса штата.

Губы Фелипе тронула легкая презрительная усмешка, черные глаза сузились. Его отец, дон Луис, не смог сделать того, что удалось ему, да он и не пытался, хотя поддерживал идею женитьбы одного из своих сыновей на дочери Камерона. Луис был сентиментальным дураком и от всей души радовался, что его крестнице посчастливилось выйти за Стивена Камерона и жить на земле, когда-то принадлежавшей дому Леонов.

Все это больше не имеет никакого значения, размышлял Фелипе, Буэна-Виста снова в собственности семьи Леон. Когда он приедет в асиенду недалеко от Сан-Луис-Потоси, то доведет до конца свои планы тщательно продуманной свадьбой, объявив Аманду Камерон своей женой в глазах матери-церкви. Техасская свадьба необходима, только чтобы удовлетворить Джеймса Камерона и его не слишком сговорчивую племянницу — не скрепи он их узы до прибытия в Мексику, возникло бы слишком много сложностей, помимо очевидного нерасположения девушки. Зато теперь, до того как они доберутся до Каса-де-Леон, будет много долгих ночей — ночей, когда он сможет наслаждаться невестой. Пока дон Фелипе старательно избегал любых препятствий, и, оказавшись в Мексике, он сразу продолжит плести хитроумную сеть интриг, чтобы усилить свое могущество.

Очень удачно, что австрийскому императору Максимилиану понадобились скот и люди — люди с деньгами и желанием бороться против Бенито Хуареса, индейского выскочки, которого некоторые представители богатого правящего класса считали революционером, а простой народ — спасителем. Конечно, Максимилиан всего лишь марионетка, но эта марионетка могла бы стать полезной в умелых руках.

Тишина растянулась в молчаливое ожидание. Почувствовав на себе взгляд холодных темных глаз, Аманда слегка при подняла подбородок, как бы защищаясь. Он действительно собирается запугать ее, превратить в угодливую покорность. «Делать то, что ей прикажут» — не так ли он тогда говорил ее дяде? Очевидно, дон Фелипе Леон-и-Альварес неправильно оценил ее как противника. Хотя и подверженная временами сомнениям и страху, Аманда являлась дочерью своего отца и обладала его шотландским упрямством и гордостью в не меньшей степени, чем огненным темпераментом матери-мексиканки. С таким сочетанием ему будет трудно бороться.

— Мое лицо все еще выглядит неприятно, дон Фелипе? Ее вознаградила вспышка удивления в его глазах, быстро спрятавшихся под полуприкрытыми веками.

— Неприятно? Оно никогда не было неприятным, всего лишь немного пыльным и заплаканным. Уверен, вы все знаете о своей замечательной красоте, Аманда, — Насмешка и нетерпение прозвучали в его сухом тоне, и от невысказанного презрения она почувствовала себя глупой, незначительной безделушкой.

— Мне, конечно, говорили, что я красива, но никогда так небрежно, дон Фелипе.

— О! Я обидел вас? Сожалею, моя дорогая, и обязательно постараюсь исправиться. — Его губы улыбнулись, но черные глаза оставались такими же бесстрастными и настороженными.

Аманда почувствовала неистовое желание убежать от него. Он остановился около кровати и протянул руку, чтобы отвести прядь волос от ее глаз, и это легкое прикосновение заставило ее вздрогнуть.

Дон Фелипе помедлил, затем холодные пальцы повернули ее подбородок так, чтобы она смотрела ему в лицо, и его голос показался ей зловещим.

— Не вырывайся, Аманда. В глазах Техаса ты теперь моя жена, а скоро будешь ею и в глазах Мексики. Ты принадлежишь мне.

— Но я не собственность, дон Фелипе… — Аманда отвернулась и соскользнула с кровати, чувствуя себя уязвимой, когда он вот так возвышался над ней. — Я женщина, жена — но не ваша собственность.

Он рассмеялся сухим, саркастическим смехом.

— Ты ошибаешься, поскольку принадлежишь мне, так же как и твое приданое. По закону, если вы откажетесь выполнять свои брачные клятвы, я имею право бросить вас и все равно сохраню ваше приданое, донья Аманда. — В этом вежливом обращении была подчеркнутая издевка, и она сжала скомканный платок в руках так, что костяшки пальцев побелели.

— Разве я сказала, что не буду выполнять мои брачные обязательства, дон Фелипе? Это дело чести. Я просто попыталась изменить ваше впечатление о себе.

Его широкие плечи приподнялись под идеально скроенным сюртуком, и бархатистый голос отчетливо зазвучал в наэлектризованном от напряжения пространстве между ними:

— О, малышка Аманда — очень привлекательный предмет. Очаровательный предмет с нежными чувствами, как и большинство женщин. — Его рука, лаская, собственническим жестом коснулась ее щеки.

Аманда стояла как статуя, холодная и неподвижная; ее бирюзовые глаза заледенели, когда она почувствовала горячие пальцы на своей бледной коже. Пальцы остановились на ее груди, вырисовывающейся под тонкой тканью дорожного платья, и у нее перехватило дыхание. Это ее брачная ночь, а это ее муж, и она дала ему право владеть ее телом; но, Господи, как же она его ненавидит!

На ненависть, пылающую в ее голубых глазах, Фелипе ответил издевательским смешком.

— Вы знаете, что я могу, не так ли, Аманда? Несмотря на ваши возражения, вы моя жена, моя собственность. — Его влажные медлительные губы нашли впадинку на ее шее.

Аманда содрогнулась, закрыла глаза, и ее руки сжались в кулаки. Ей мучительно захотелось оказаться далеко-далеко, в прошедших летних днях и ночах, наполненных смехом и светлячками, запахом свежескошенного сена и детскими голосами, до того момента как жестокая реальность вторглась в ее беззаботную жизнь. Она лишь смутно осознавала, что Фелипе поднял ее и положил на кровать. Его горячие, лихорадочные поцелуи покрывали ее лицо, шею, потом его губы двинулись вниз, но у нее было странное чувство, что это происходите кем-то другим. Какая-то напряженная часть сознания Аманды дала ей возможность отстраниться от реальности, от осознания того, что мужчина, которого она ненавидит, стягивает ее тщательно подобранные свадебные одежды, как будто это всего лишь яркая бумага, в которую завернут подарок.