— Ten cuidado![19] — едва успел прокричать он и, натянув поводья, развернул взвившегося на дыбы коня на узкой тропинке, жестами приказывая своим людям укрыться. Раздался выстрел, затем пули посыпались серебряным дождем, щелкая по твердой утоптанной земле и отлетая от камней.

Хотя укрыться было практически негде, им все же удалось нырнуть за большой валун, а испуганные лошади умчались, подстегиваемые болтающимися поводьями. Рафаэль почувствовал мрачное удовлетворение, когда, прицеливаясь, увидел знакомые мундиры французов, и нажал курок. Даже отдача в плечо показалась ему приятной, как и запах горелого пороха в воздухе.

Свист пуль смешался с криками боли. Все закончилось так же быстро, как началось. Мексиканцев не удалось застать врасплох, и они оборонялись так яростно, что французы отступили за холмы.

— Мы будем их преследовать? — спросил Луис, давая сигнал остальным поймать разбежавшихся лошадей.

— Нет, сначала обыщем их погибших и посмотрим, что сможем найти.

На земле лежали три распростертых тела, а одному человеку с простреленной ногой с трудом удалось повернуться на бок и приподняться. Он отважно целился из ружья в приближающихся Эль Леона и Луиса, но так и не выстрелил. Стало очевидно, что у него больше не осталось патронов.

— Опустите винтовку, месье, — сказал вождь хуаристов на свободном, хотя и немного высокопарном французском, и удивленный француз медленно подчинился. Его мундир с богатой вышивкой украшали пятна засохшей крови, и когда глаза француза встретились со взглядом его врага, он ясно прочитал в нем осуждение и приговор.

Пожав плечами, молодой человек, которому на вид было не больше двадцати, сказал беспечно:

— Война не всегда приятна, друг мой.

— Нет, — мрачно согласился Эль Леон, — но я не твой друг. — Он резко махнул рукой, и Луис с еще одним солдатом, подняв француза, потащили его к лошади. — Заберем пленного в лагерь и допросим.

Собаки приветственно лаяли, а любопытные ребятишки бежали следом за медленно возвращающимся в лагерь отрядом. Женщины и старики вышли из домов, чтобы посмотреть, как пленника ведут по главной улице лагеря. От взрослых исходила волна ненависти, и молодой француз почувствовал ее даже сквозь туман боли.

Его глаза, потускневшие от изматывающих часов скачки по крутым горным тропам, настороженно посмотрели на напряженное лицо главаря хуаристов. Пощады не будет, он знал это, но он также знал, что его не убьют просто так. Поэтому с легкой удовлетворенной улыбкой он наклонился вперед и без сознания рухнул на землю.

Аманда, испуганно замерев посреди пыльной разбитой дороги, вскрикнула, когда молодой человек свалился на землю.

— Боже мой! Он умер? — выпалила она, проталкиваясь между стоявшими неподвижно людьми. Когда она хотела опуститься на колени рядом с бесчувственным пленником, кто-то схватил ее сзади за руку, и, обернувшись, она оказалась лицом к лицу с Рафаэлем.

— Оставь его и возвращайся домой, Аманда! — потребовал он, когда она в замешательстве посмотрела на него. — Мы позаботимся о пленнике.

— Вот так, как сейчас? — Ее презрительный взгляд скользнул по обращенным к ней смущенным лицам. — Если вы хотите его смерти, — бросила она, — почему бы вам просто не пристрелить его?

— Именно это я и собираюсь сделать, — резко ответил Рафаэль, — но не раньше, чем узнаю то, что хочу знать. — Он повел ее к дому.

Аманда хотела вырваться, но передумала — это было бы не только бесполезно, но и стыдно.

Только когда за ними захлопнулась дверь, Аманда повернулась к Рафаэлю и набросилась на него с обвинениями.

— Так вот как храбрые мексиканцы сражаются с французами — оставляя беззащитного юношу умирать, истекая кровью в уличной грязи! О, вы полны благородных слов о войне, Эль Леон, и помните, как французы преследовали ваших людей, но это не мешает вам делать то же самое, это ясно!

— Аманда, — начал Рафаэль терпеливым тоном… Но она была слишком возбуждена и в ярости стала кругами ходить по комнате.

— Все те рассказы, что я слышала, — правда! — бросила Аманда ему в лицо, ужасаясь тому, что считала бессмысленным актом жестокости. Вряд ли Рафаэль и Эль Леон — один и тот же человек. Аманда решила, что Рафаэль, которого она знала, действительно больше не существует. — Неужели тебе доставляет удовольствие смотреть, как страдает невинный человек? — выкрикнула она, но слова, готовые вырваться наружу, замерли на ее губах, когда она увидела убийственное выражение его лица.

— Хватит!

Рафаэль, угрожающе сверкнув глазами, направился к ней, и Аманда быстро отошла назад. На секунду ей показалось, что он действительно ударит ее, но он только заставлял ее отступить. Его руки опустились ей на плечи и грубо усадили ее на стул, а его лицо оказалось всего в паре дюймов от ее лица.

— Я больше не потерплю твоих несправедливых обвинений, — процедил он по-испански, и, видя его горящие яростью глаза, Аманда только кивнула. — Как обычно, ты не знаешь, о чем говоришь. Если бы ты помогала хоронить изуродованные тела женщин, детей и стариков, убитых этим «беззащитным юношей», которого тебе так страстно хочется защищать, ты бы чувствовала то же самое, что и я!

Аманда ощутила дурноту и, не в силах поверить, что он говорит правду, опустила глаза. Но Рафаэль не позволил ей так легко ускользнуть: сильные пальцы больно схватили ее подбородок и приподняли так, что ей пришлось поднять лицо и встретиться с его суровым взглядом.

— Ты знаешь, что чувствует человек, когда находит убитого младенца и хоронит его рядом с матерью, Аманда? А что он чувствует, видя, как девочку, которой не больше четырнадцати, протащили через целый полк французов? Или…

— Перестань! — пронзительно выкрикнула она. Ее едва не стошнило. Зажав руками уши, Аманда разрыдалась. — Достаточно, Рафаэль, — прошептала она наконец, — пожалуйста.

— Достаточно, Аманда, — согласился он, отпуская ее. — Думаю, достаточно.

Она не знала, сколько он стоял около нее, прежде чем повернуться и уйти. Тогда картины, которые она надеялась никогда не увидеть наяву, вернулись, чтобы терзать ее вместе с жестокими словами Рафаэля, снова и снова звучащими в ее голове.

Было уже далеко за полночь, когда Аманда услышала, как открылась дверь, и узнала шаги Рафаэля. Она почти спала, но мгновенно проснулась и, вскочив на ноги, выбежала на порог. В тусклом свете она едва могла различить его фигуру, пока он не встал перед очагом, где все еще горел огонь. Рафаэль стоял, одной рукой опершись на деревянную каминную доску, поставив ногу на камень очага, и смотрел на дрожащие языки пламени. Его волосы, обычно аккуратно причесанные, были взъерошены, худые скулы покрыла темная щетина.

Аманда вдруг раздраженно подумала, что этот человек смотрел на нее так, будто она омерзительное существо, которого он не выносит. Ее тонкие пальцы нервно теребили ткань рубашки.

Ветерок из открытого окна пробежал по ее обнаженным рукам. Аманда задрожала, удивляясь, почему для нее так важно то, о чем думает Рафаэль. Она знала, что ей будет очень больно, если он снова посмотрит сквозь нее тем ничего не выражающим взглядом, от которого кровь стынет в жилах. Потом он повернет голову, как будто ему стало скучно, его чувственные губы превратятся в тонкую линию, челюсть окаменеет, а она для него станет просто частью пейзажа.

У Аманды екнуло сердце, когда Рафаэль повернулся и посмотрел в ее сторону. Ее вдруг охватила паника при мысли, что он увидит, как она наблюдает за ним. Однако он продолжал напряженно смотреть в том же направлении, не говоря ни слова и не двигаясь, и она поняла, что ошиблась. Почему, подумала она в тысячный раз, ей не удалось узнать Рафаэля сразу же? Конечно, теперь у него лицо мужчины, а не мальчика, но аристократический профиль остался тем же — все те же суровые высокие скулы, тот же твердо очерченный подбородок и мрачно сдвигающиеся брови, все те же невероятные золотые глаза, прикрытые длинными густыми ресницами. С годами складки по бокам жестко очерченного рта стали глубже и тонкие морщинки покрыли уголки глаз. Линиями характера называла такие следы Мария, и Аманда отчасти была согласна с ней.

Требовался очень сильный характер, чтобы выжить в эти последние бурные годы политических волнений в Мексике, и Рафаэлю удалось это сделать, хотя при этом он стал известен как преступник-хуарист. По крайней мере, Фелипе выбрал правильную сторону, размышляла Аманда, не осознавая, что повторяет мнение своего дяди Джеймса.

Едва Рафаэль снял свою широкую рубашку, Аманда увидела, что он очень сильно изменился с тех времен, когда они детьми играл и на ранчо ее отца. Бросив рубашку на спинку стула, Рафаэль лениво потянулся, напомнив Аманде гибкого кота, загорающего на солнышке. Его грудь и спину покрывали упругие мускулы, и даже в тусклом свете очага Аманда видела вены на его руках, выпирающие, как стальные шнуры. Он снял ремень с пистолетами, потом сапоги, и, когда его руки потянулись к поясу обтягивающих штанов, она поняла, что ей следует отвернуться, но почему-то не могла оторвать от него глаз. Она вела себя так же, как в детстве — тогда Мария часто повторяла поговорку о любопытстве и кошке, когда Аманду заставали где-то, где ей запрещалось находиться. Сейчас она чувствовала то же самое. Ей не следовало прятаться в углу и подглядывать, но она не могла вернуться в кровать, поскольку все ее внимание сосредоточилось на стройном мужчине перед очагом.

Щеки Аманды вспыхнули от смущения, когда его штаны соскользнули на пол и она увидела, что под ними нет белья. В ее мозгу вдруг мелькнула мысль, что он тоже мог подглядывать за ней, как и она за ним. Его бронзовая кожа отливала золотом в неярком свете, отблески пламени играли на плоском животе и широкой груди. Ее взгляд скользнул ниже. Аманда смотрела на него, закусив нижнюю губу, и пыталась вспомнить все, что так давно рассказывала ей Мария. Черт, почему она не слушала ее повнимательнее? Но тогда это звучало так глупо и… непристойно, что Аманда изо всех сил старалась сдержаться, чтобы не рассмеяться в лицо исполненной благих намерений Марии. А послушать стоило.