Лейла Мичем - Дикий цветок

– Где те, которые ты купила в шляпной лавке?

Жена оглянулась.

– Ты так взволнован, словно это имеет какое-нибудь значение.

– Где они, Присцилла?

– В гардеробе. А в чем дело?

Томас распахнул дверцы платяного шкафа. Там оказалось множество дамских шляпок, небрежно засунутых так, словно их владелице было все равно, что станет с перьями, лентами и искусственными цветами. К шляпкам до сих пор были приколоты ценники. Присцилла и не думала их надевать. Она совсем не собиралась, как утверждала, рекламировать таланты Жаклин Честейн. Томас аккуратно вытащил из вороха черную дамскую шляпку.

– Вот, – сказал он. – Я хочу, чтобы на похоронах ты была в этом.

Лицо женщины чуть побледнело.

– Почему эта?

– Я желаю, чтобы ты поддержала миссис Честейн. Разве не для этого ты скупала все эти шляпки? Я сегодня встречался с Арманом. Он рассказал мне, что кто-то рассылает клеветнические письма, подрывающие репутацию миссис Честейн, желая тем самым спровадить ее из города. В определенном смысле это сработало. Шляпный магазин закрылся. Не представляю, кто способен на такую низость. А ты, Присцилла, случайно не знаешь?

Томас видел, что жена его тяжело сглотнула.

– Нет… не знаю… Но зачем надевать ее шляпу, если она все равно уже этим не занимается?

– Не совсем, не совсем. Арман нанял ее модельером женских шляп и доверил один из отделов своего универмага. А это значит, что миссис Честейн остается в городе. Я твердо убежден, что, нося ее шляпки, ты существенно ей поможешь. Это будет благородно с твоей стороны. Покажи всему Хоубаткеру, что ты не веришь ни единому слову той клеветы, что содержится в письмах. Ты, кстати, получала письмо?

Присцилла вновь тяжело сглотнула.

– Нет, не получала.

Томас принялся вытаскивать шляпы из гардероба и раскладывать их на столах и стульях.

– Мерзавка, видимо, знала, что делала.

Мужчина рассматривал каждую шляпку, улавливая на себе пристальный взгляд жены.

– Не помню, чтобы ты их когда-либо надевала.

Из груди Присциллы вырвался нервный смешок.

– А с чего тебе помнить? Ты никогда таких вещей не запоминаешь.

– Ошибаешься. А где другие, которые ты носишь?

Напрягшись, Присцилла молча указала рукой на другой гардероб. Дернув за шнурок звонка, Томас отпер дверцы платяного шкафа. Без лишних слов мужчина принялся вытаскивать с полок шляпки и бросать на кровать поверх тех, что уже лежали на ней.

Появилась Эми.

– Звонили?

– Да, Эми, – сказал Томас. – Пожалуйста, собери шляпы, которые на кровати, и отдай подругам или отнеси в церковь на благотворительную распродажу, как сама захочешь. Миссис Присцилле они больше не понадобятся. Когда закончишь с этими шляпами, положи вон те, на столе и стульях, в шкаф.

У Эми от изумления расширились глаза, но она ответила:

– Слушаюсь, мистер Томас. Я схожу за мешком, а потом все туда сложу.

Когда дверь за ней закрылась, Томас уставился на жену. Его глаза сузились.

– Я так понимаю, что ничего мне больше говорить или делать не нужно. Или я не прав?

Лицо Присциллы окаменело.

– Прав.

– Вот и хорошо. Теперь откланяюсь, я еду в Сомерсет, хочу побыть на могиле отца.

После смерти Анри кружок сыновей основателей Хоубаткера стал еще более тесным и дружным. Томасу, Джереми Младшему и Арману уже перевалило за пятьдесят. Стефану до круглой даты оставалось всего ничего. Их сыновья, которым было уже за двадцать, теперь полностью могли управлять семейными предприятиями, предоставив своим отцам больше свободного времени, которое те проводили вместе. Члены семей были разбиты на группы в соответствии с возрастом. Джессика, Бесс и Джереми образовывали одну группу; Томас, Арман, Джереми Младший и Стефан – другую; их сыновья Вернон Толивер, Джереми Третий, Брэндон, Ричард и Джоэль Уорики, а также Абель и Жан Дюмоны образовывали третью, самую младшую по возрасту.

Томас очень дорожил своими друзьями. Без них он чувствовал бы себя ужасно одиноким. Его дочь вышла замуж. К большой радости Томаса, брак оказался счастливым. В следующем 1887 году у Регины родится первенец. Его мама в сопровождении Джереми и Бесс отправилась в кругосветное путешествие, обещающее продлиться бóльшую часть года. А после этого Джессика собиралась погостить у Типпи в Нью-Йорке и у Сары Конклин в Бостоне. До Дня благодарения домой она возвращаться не планировала.

Вернон почти все время проводил в старом доме Джаспера, который оборудовал жалюзи и прочими благами цивилизации, достойными наследника Сомерсета. Он так до конца и не оправился после смерти Дэвида и предпочитал оставаться наедине с самим собой. Единственной его страстью осталось выращивание хлопка. Времена для этого в Техасе были сейчас благоприятные. Доходы росли на глазах. Несмотря на усовершенствование процесса очистки сырца от семян и изобретение хлопкового пресса, который мог ужать пятисотфунтовые тюки вдвое, что значительно облегчало их транспортировку, плантаторы с большим трудом удовлетворяли растущий спрос на пушистые белые шарики. Томас до сих пор ежедневно занимался делами, но особого энтузиазма по этому поводу уже не испытывал. Он по-доброму завидовал друзьям, не утратившим интереса к любимому делу, хотя они тоже немного расслабились, наслаждаясь плодами своего труда.

Томас понимал, что счастливая семья много значит в жизни мужчины, определяя его заинтересованность в других делах. У его друзей было то, чего ему самому не хватало. Поженившись, он и Присцилла, живя под прессом неусыпного внимания со стороны окружающих, выказывали по отношению друг к другу несколько болезненное уважение. Теперь Томасу казалось, что с самого начала его жена скрывала за этим уважением стойкую неприязнь. Когда же он вывел Присциллу на чистую воду, супруга по-настоящему возненавидела его за то, что он узнал, на какие подлости она способна. Присцилла знала, что уже не сможет оправдаться перед ним, поэтому решила как можно хуже думать о нем. Когда дети покинули их дом, а Джессика отправилась в кругосветное плавание, Эми предложила хозяину подавать еду в маленькой столовой, но Томас отказался. Близость к этой женщине была бы нестерпима. Теперь они ели, сидя друг напротив друга за длинным столом. Ночью они спали на одной кровати, но как можно дальше друг от друга. Томасу хотелось спать раздельно, но он не решался отдать распоряжение, означающее окончательный разрыв с женой.

У четверых друзей вошло в привычку каждую среду обедать вместе в ресторане «Ферфакс». Томас ехал верхом со своей плантации и оставлял лошадь перед универмагом Дюмонов. Можно было бы проехать чуть дальше и остановиться перед отелем, но мужчина предпочитал зайти за Арманом и уже вместе пройти один квартал до места сбора. По крайней мере, таковым было оправдание, которое он сам себе придумал, желая видеть Жаклин Честейн.

За два года работы в универмаге женщина доказала свою незаменимость.

– Не знаю, что бы я без нее делал, – говорил Арман. – Она такая же творческая натура, как и Типпи.

Честность и чувство собственного достоинства, проявленные Жаклин, вскоре привели к тому, что покупательницы начали сомневаться в правдивости тех анонимных писем. На приеме в доме Дюмонов Томас слышал, как одна пожилая матрона превозносила умения «этой замечательной мастерицы, которую взял к себе на работу Арман», а потом объявила, что «кто бы ни писал эти клеветнические письма, порочащие честь миссис Честейн, его следует бичевать кнутом». При этом Томас всеми силами старался не смотреть в сторону Присциллы.

Сегодня вновь была среда. Томас вошел в освещенный роскошными люстрами зал розничной торговли. Его наметанный взгляд первым делом устремился в сторону прилавка, за которым продавали предметы женского туалета. Жаклин Честейн, завидев его, улыбнулась.

Обычно при встрече он, слегка приподняв шляпу, говорил:

«Добрый день, миссис Честейн! Как поживаете?»

«Просто замечательно, мистер Толивер, а вы?»

«Великолепно, миссис Честейн! Приятно вас видеть».

«Мне тоже».

И это все. Посторонние наблюдатели видели только то, что Томас немного задержался перед прилавком и перекинулся парой слов с Жаклин Честейн. Больше он ничего себе не позволял. Иногда, когда она обслуживала клиенток, Томас ограничивался лишь тем, что приподнимал шляпу и шел к лестнице, ведущей на второй этаж.

Вид этой женщины и звук ее голоса поднимали ему настроение на короткое время, прежде чем оно вновь портилось. По прошествии нескольких месяцев работы в универмаге, Жаклин переехала из квартиры над магазинчиком в тот домик поблизости от места работы, в котором до своего отъезда жила Типпи. Он был огорожен белым забором и окружен небольшим садиком в традиционном «сельском» стиле. Зная, что собственного экипажа у женщины нет, Томас был рад, что после работы ей не приходится идти домой далеко.

Сегодня в универмаге покупателей было немного. В ее отделе вообще никого не было. Жаклин стояла за украшенным зеркалами сверкающим прилавком, похожая на королеву в изгнании.

– Миссис Честейн… – начал Томас, но его голос дрогнул.

Нынче он пребывал в меланхолическом расположении духа. Утром на плантации Томас имел серьезный разговор с сыном. В последнее время Вернон ухаживал за красивой девушкой, дочерью владельца молочной фермы, с которым семья Толиверов была знакома долгие годы.

«Ты ее любишь?» – спросил Томас.

«Я… не знаю, папа. А что чувствуешь, когда любишь женщину?»

Томас не смог ему ответить. Такого жизненного опыта у него просто не было.

«Я могу сказать, что не является любовью», – наконец проговорил он.

И после этого он как мужчина с мужчиной поговорил с сыном, поведав ему историю женитьбы на Присцилле ради того, чтобы подарить Сомерсету наследника.

«Я думал, что мы полюбим друг друга, но ошибся», – завершил свое повествование Томас.

«Ты сожалеешь об этом?» – спросил Вернон.