Если бы ее муж понял это и пошел навстречу их младшенькому.

– Кого ты ждешь, Сайлас? – крикнула мать.

Сын повернул голову в ее сторону. Красивое лицо с фамильными чертами древнего аристократического рода Толиверов, портреты многих представителей которого встречали гостей в парадном зале особняка Квинскрауна. Изумрудные глаза прищурились под черными, в тон непокорным волосам, бровями. Ямочка на квадратном подбородке не оставляла и тени сомнения в том, что перед вами Толивер.

– Джереми, – сухо ответил Сайлас и вновь уставился на дорогу.

Плечи Елизаветы безвольно поникли. Сын винил ее за появление в завещании отца новых условий. «Ты могла бы повлиять на это решение, мама, а теперь тебе приходится пожинать его плоды», – говорил ей Сайлас. Сына так и не удалось убедить в том, что она понятия не имела о содержании завещания, хотя Сайлас по-прежнему верил – кажется, верил, – что мама не стала бы жертвовать его счастьем ради собственного комфорта. Теперь вот «плоды» ее ошибок вздымали пыль дороги, ведущей к дому. Джереми Уорик прискакал на своем белом жеребце, чтобы сманивать ее сына, четырехлетнего внука и будущую невестку в далекие и опасные земли Техаса.

Джереми остановил жеребца и, прежде чем поздороваться с Сайласом, все еще сидя в седле, крикнул:

– Доброе утро, миссис Елизавета! Как поживают ваши розы?

Так он приветствовал ее всегда, вне зависимости от места и времени встречи. Это было равнозначно вопросу о здоровье. Впрочем, упоминание роз имело и другой, более глубокий смысл: как Уорики, так и Толиверы являлись отпрысками королевских родов Англии, чьи гербы украшали эти элегантные, усыпанные колючками растения. Уорики из Южной Каролины происходили от Йоркской династии, чьим символом была белая роза. Толиверы, в свою очередь, были потомками королевского дома Ланкастеров с их алой розой. Хотя, будучи соседями, эти два семейства считали себя друзьями, в своих садах они никогда не выращивали роз «чужого» цвета.

И на этот раз своим вопросом «Как поживают ваши розы?» Джереми отнюдь не стремился узнать о состоянии ее любимых цветов, которые Елизавете пришлось возвращать к жизни после нескольких месяцев отсутствия в доме, пока она выхаживала больного мужа, лежавшего в одной из больниц Чарльстона. На самом деле мужчину интересовало душевное состояние Елизаветы, ее чувства в эти дни, спустя четыре недели после того, как ее муж сошел в могилу.

– Трудно сказать, – заявила женщина. – Все будет зависеть от погоды.

Фразами со скрытым смыслом они начали обмениваться, когда мальчики были еще детьми. Склад ума Джереми отличался приятной ироничностью без малейшей тени цинизма, что очень ей импонировало. Он был одного с Сайласом роста, но, в отличие от поджарого тела ее сына, фигура Джереми говорила о нешуточной силе ее обладателя. Он был младшим из трех братьев, чей отец владел соседней плантацией Мэдоулендс. В силу одного социального статуса семей, одинакового происхождения, возраста и общих интересов он и Сайлас крепко сдружились, что не могло не радовать Елизавету, поскольку со своим старшим братом ее сын только и делал, что ругался, с тех пор как научился разговаривать.

Огоньки, вспыхнувшие в глазах Джереми, означали, что молодой человек прекрасно понял, что хотела сказать собеседница.

– Боюсь, что погода не всегда бывает такой, какой мы хотели бы ее видеть, – сказал он, вежливо кивнув головой.

Елизавета укрепилась в своих подозрениях насчет цели его приезда.

– Письмо наконец пришло? – спросил Сайлас.

– Да. Оно у меня в сумке. А еще мне написал Лукас Таннер. Его группа уже отправилась в путь на целину.

Елизавета и не думала уходить в дом. Если они захотят поговорить с глазу на глаз, то пусть сами где-нибудь уединяются. Впрочем, женщина надеялась, что этого не случится. Иногда, когда требовалось узнать, что происходит в ее семье, Елизавете приходилось опускаться до недостойного леди занятия – подслушивания или поручать эту постыдную миссию одной из служанок. Она слышала, как Сайлас велел кому-то в доме принести кофе. Видно, они задумали посидеть на веранде этим теплым осенним утром.

– Содержание письма соответствует моим желаниям? – спросил Сайлас.

– В общем-то, да, – ответил его друг.

Елизавета прекрасно понимала, о чем они говорят. Молодые люди в последнее время вплотную приступили к осуществлению общей мечты, о которой распространялись уже долгие годы. Будучи младшими сыновьями в семьях, они понимали, что вряд ли смогут рассчитывать на то, что хлопковые плантации, принадлежащие их отцам, после смерти родителей отойдут им. В случае с Джереми это не составляло проблемы: у него были отличные отношения с обоими старшими братьями, а отец в сыне души не чаял, поэтому в завещании его точно не обделили бы. Но молодой человек мечтал о собственной плантации, где он будет полноправным хозяином. Отношения же Сайласа с отцом и братом были куда натянутее. Всю свою отцовскую любовь Бенджамин Толивер отдал первенцу Моррису. Он не делал секрета из того, что после его смерти плантация Квинскраун достанется именно старшенькому. Однажды в разговоре с Елизаветой муж сказал, что все еще чтит старинное английское право майората – право старшего сына на наследование всей недвижимости. Этой традиции он собирался следовать, несмотря на то что в 1779 году на территории штата Южная Каролина этот закон отменили.

Но предрассудки живучи. Бенджамин и Моррис придерживались одного мнения по любому вопросу, и со стороны последнего это не было простым желанием сына порадовать отца. Моррис на самом деле верил в то же, во что верил его отец, касалось ли это религии или политики, а вот Сайлас имел на все свой собственный взгляд, иногда диаметрально противоположный взглядам старших. Пропасть, разделяющая сына с отцом и братом, все углублялась, несмотря на то, что Елизавета старалась всеми силами сгладить шероховатости и относилась к Сайласу с особой материнской нежностью. Бенджамин прекрасно понимал, что, стань его сыновья равноправными совладельцами плантации, на следующий же день после его смерти они вцепятся друг другу в глотки. Желая избежать такого поворота событий, Бенджамин Толивер завещал плантацию, все деньги и прочую собственность, включая земли, дом, мебель, скот, сельскохозяйственный инвентарь и рабов, Моррису, оставив Сайласа, с одной стороны, без пенни свободных денег, а с другой, с регулярным жалованьем и процентом от доходов плантации в случае, если тот останется работать управляющим на землях своего брата.

Ничего удивительного не было в том, что Сайлас, которому недавно исполнилось двадцать девять лет, почувствовал себя обделенным и обманутым. Теперь он страстно желал уехать подальше от отцовской плантации и вместе с Джереми Уориком отправиться в восточные земли Техаса, на целину, туда, где простираются мили жирного чернозема, который, по слухам, как нельзя лучше подходит для выращивания хлопка. Жаль, что Сайлас отправится в Техас, затаив в душе несправедливую обиду на отца, ведь Елизавета знала кое-что, неведомое ее сыну. Бенджамин Толивер поступился своей любовью по отношению к ней ради будущего своего младшего сына. Супруг оставил ее присматривать за старшим сыном, грузным мужчиной, убежденным холостяком, который вряд ли когда-нибудь женится. Ей придется стареть, не познав радостей возни с многочисленными внуками. Но пусть уж лучше будет так. Пусть Сайлас уедет в Техас вместе с ее обожаемым внуком и девушкой, которая вскоре станет ему второй женой, пусть едет, так и не узнав, что Бенджамин Толивер составил свое завещание именно так для того, чтобы сделать младшего сына совершенно свободным в своих поступках.

Глава 2

Вдовье горе матери обдавало Сайласа не меньшим холодом, чем налетевший осенний ветерок, но менять что-либо было уже поздно. Он поедет в Техас и заберет с собою сына и невесту. Споры на сей счет порядком ему надоели. Для матери семья значила очень много. Сайлас это понимал, но земля – основа существования любого уважающего себя мужчины. Если у него нет собственной земли, которую можно возделывать и засеивать, то мужчина – никто, из какой бы уважаемой семьи он ни происходил. Елизавета давно уже перечислила все имеющиеся в ее арсенале возражения против переезда вместе с семьей из безопасного и обустроенного родового гнезда на территорию Техаса, балансирующего на грани революции. Ходили слухи, что американские поселенцы собираются объявить о своем выходе из состава Мексики. Такой шаг, без сомнения, приведет к войне с правительственными войсками этой страны[1].

– И что же мне делать, мама? Оставаться жить в этом доме, в котором ни я, ни мой сын никогда не будем полноправными хозяевами?

– Не навязывай Джошуа того, чего хочется тебе, – не согласилась с ним мать. – Ты всегда мечтал об этом, но теперь тебе стоило бы задуматься о том, что ожидает в Техасе Летти и твоего малыша.

Женщина закрыла лицо руками. Перед ее внутренним взором предстали жуткие видения, о которых Елизавета не единожды предупреждала сына: страшные болезни (в 1834 году в колонии Стивена Ф. Остина вспыхнула холера), индейцы, дикие животные, змеи, кровожадные мексиканцы, опасные переправы через реки и ужасная погода. Список опасностей этим не ограничивался. Самым страшным, впрочем, было то, что она никогда больше не увидится со своим сыном, внуком и Летти.

– Это ты, мама, не приписывай им своих желаний. Если бы мне предложили несколько акров земли где-нибудь в месте вполне безопасном, ты бы и тогда стала отговаривать нас от переезда. Для тебя важно, чтобы мы жили в Квинскрауне, все вместе, как одна семья. Ты не задумываешься о том, что отец практически отрекся от меня, а брат едва сдерживает свое ко мне отвращение.

– Не преувеличивай. Твой брат не относится к тебе плохо. Он просто тебя не понимает. А папа поступил так, потому что считал, что это поспособствует дальнейшему благосостоянию Квинскрауна.

– Вот и я собираюсь руководствоваться интересами Сомерсета.