Он сделал еще глоток пива. Я молча ждал, когда он продолжит. Должен признать, меня задел за живое этот взгляд на то, как я «сломал Ноублу жизнь». Кроме того, я прикидывал, может ли умная малышка Ванесса быть моей дочерью.

— Короче, когда нам прислали весточку, что Тудлс выходит на свободу, я решил, что пора тебе заплатить за все, что ты сделал с нами — и в частности, со мной. Кинг? Зачем ты называл меня в книгах Кингом? «Ноубл» — недостаточно плохое имя?!

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я. — Ты ведь приехал сюда не для того, чтобы ронять слезки в пиво, так чего на самом деле ты хочешь?

Ноубл ответил не сразу.

— Дома я угодил в неприятности. Я не имею в виду тюрьму. Ты сам знаешь, я не впервой увидел ее стены изнутри. На этот раз на меня свалились семейные неприятности.

Я не собирался рассказывать ему, что Ванесса уже поведала мне свое видение «семейных неприятностей».

— В последний раз я вышел из тюрьмы без гроша за душой. Три бывшие женушки обчистили меня до нитки, а никто не горит желанием брать на работу бывшего зека, так что единственное, что мне оставалось, — это вернуться домой. Дядя Зеб предложил пожить у него: сказал, что я могу занять заднюю комнату, которую он не топит, — ты же помнишь, какой он скупердяй. И вот лежу я там, стучу зубами от холода, и тут является она — молодая жена дяди Зеба. Жалко, ты ее не видел: ей лет двадцать пять, и она — точная копия Джой Хизертон. Помнишь такую? Одному Богу известно, почему она согласилась выйти за этого старого дурня. Ну, короче, просыпаюсь я от того, что она забирается ко мне в постель. Сам понимаешь, я мужик, бабы у меня не было сто лет, почему бы и не дать ей того, что она хочет? На следующее утро она молчок — и я молчок. Подумал, может, и обошлось все. А через три месяца она едет к дяде Кэлу, ревет и заявляет, что она — честная жена, но однажды днем, когда она прилегла вздремнуть, я пробрался к ней в постель, а теперь она беременна.

Я хотел заметить, что такая история в нашей семье не новость, но Ноубла понесло.

— Когда мы были детьми, люди с большим пониманием относились к подобным проделками. Но ты разрушил нашу семью. Во времена нашего детства дяди просто посмеялись бы над подобной историей. И более того, девчонка бы держала язык за зубами. Чего ей жаловаться-то? Она вышла за старика, который не в силах дать ей всего, что она хочет, и это дал ей я. Какие проблемы? — Он глубоко вдохнул, чтобы умерить свой гнев. — Но теперь все иначе. Пока она рыдает перед дядюшками, рядом оказывается кто-то из детей и все это слышит. И он заявляет, что «в нашей семье больше так не делают». Именно так и говорит — все они теперь так изъясняются. И случается сущее светопреставление. Моя собственная дочь — та, которую ты испортил первой, — велит мне убираться. Она говорит, что стыдится меня и я должен уйти. Знаешь, какую моду они теперь взяли? Семейные советы! Звучит как из «Крестного отца»... — Ноубл покачал головой. — Ты отправил наших детей в колледж, и что мы получили? Они «продвинулись в развитии», как они заявляют, так что теперь мы вроде как мафия. Ничего себе «продвижение», да?

Я с трудом сдерживал смех, однако понимал, что, если рассмеюсь, Ноубл на меня набросится. Не то чтобы я не могу ему противостоять, но сами понимаете, сидя за компьютером целыми днями, теряешь форму...

— А знаешь, что еще ты с нами сотворил? Ты разрушил нашу землю. Трейлеров больше нет. Один из «малых» — они теперь такие чистенькие, что я не отличаю одного от другого, — стал архитектором и спроектировал кучку маленьких домиков на земле Ньюкомбов: аккуратненькие домишки с гаражами, в которых нужно прятать машины. Он продумал даже собачьи будки, подходящие по стилю. И купил в каждый дом... знаешь что? Специальный совок, чтобы убирать за собаками какашки! Так и сказал: какашки. И это взрослый мужчина! Так что трейлеры убрали, а старый пруд засыпали только потому, что там жило несколько пиявок. Понастроили этих домиков... Они все похожи друг на дружку, только капельку отличаются один от другого. Как горох. И правила! Теперь повсюду правила. Никаких покрышек снаружи, даже если ты сажаешь в них цветы. Никаких неисправных машин. Никаких сорняков. У нас в тюрьме и то меньше правил было! — Ноубл прищурился на меня. — А знаешь, что по-настоящему хреново? Наша земля теперь получает награды. Один из племянников дал ей имя, подал заявку на какой-то конкурс — и мы победили. Теперь наши земли называются «Поместье Ньюкомбов». Представляешь?

Кстати, говоря о наградах, я мог бы получить приз за сдерживание смеха. Чтобы скрыть распиравшее меня веселье, я держал банку с пивом у рта столько, что у меня замерзли губы.

— В общем, они собрали семейный совет и решили, что я совершил непростительное злодеяние и должен уехать. И ни один дядя не вступился за меня. Их богатые, обученные в колледжах детишки содержат их и делают за них «капиталовложения», так что они только целыми днями смотрят телик да убирают собачьи какашки перед приездом какого-нибудь чада с заносчивыми внучками. Эти детишки сказали, что я — «атавизм Темных веков». Представляешь ты, чтоб в нашей семье так выражались? Если бы мы в детстве ляпнули что-то подобное, нам бы надрали задницы так, что мы по сей день не могли бы сидеть! Короче, они сказали, что я должен уйти, потому что я порочу имя Ньюкомбов. Я спросил: а как же Тудлс? Кто-то из детей — может, даже моих, я не помню, — заявил, что Тудлс преступник, так что пусть идет своей дорогой. У этих детей нет чувства семьи. Никакого. И я сказал, что заберу Тудлса с собой. Я надеялся сыграть на их гордости: пусть бы хоть отправили Тудлса в какой-нибудь приличный дом престарелых. Но никто на это и слова не сказал, так что я сел в одну из старых машин дяди Кэла и уехал восвояси. Всю дорогу до федеральной тюрьмы, где держали Тудлса, я думал: куда ж мне с ним деваться? Мне самому негде жить и нечего есть, как я буду содержать умственно неполноценного старика? И вот прямо у ворот тюрьмы меня осенило: Форд разрушил нашу семью, пусть Форд и расплачивается. В тюрьме я спросил кузена Фаннера — помнишь его?., так вот, он стал надзирателем, кадровый офицер теперь, — не знает ли он, где ты живешь, на что он ответил, что если у тебя есть в собственности хоть что-то, он тебя разыщет. Когда Тудлс собрался на выход, у меня в кармане уже лежал твой адрес. И вот мы здесь.

Здесь и останетесь, хотел добавить я. Я много дурного сказал про своих родственников — и они это заслужили, — но я точно знал, что чувство семьи у них есть. Да, они иногда покидали родные места — мои родственники обсуждали плюсы и минусы разных тюрем, как бизнесмены порой сравнивают аэропорты, — но всегда возвращались домой. Дом много значит для Ньюкомбов.

Я молча сидел рядом с двоюродным братом и прокручивал в уме его историю. Я понимал, что он в действительности хочет мне сказать. Ему нужен дом, «база». Может быть, когда завтра утром мы проснемся, Ноубла уже не будет, но он обязательно оставит что-нибудь из своего: рубашку, перочинный нож — что-то, что будет означить, что теперь его дом здесь. И вся его долгая история сводилась к одному: он хотел сказать, что сейчас у него нет дома, ему негде привязать конец своего поводка.

Я слишком хорошо знал, что он чувствует. После смерти Пэт у меня много лет не было дома.

И все же мне трудно было сказать ему «да»: я понимал, что это будет иметь далеко идущие последствия. Мы сто лет владели «Землей Ньюкомбов». 146,8 акра земли находились в совместной собственности всех взрослых Ньюкомбов. Когда юноше или девушке исполнялось двадцать один, его или ее имя вписывалось в общий договор. Землю нельзя было разделить или продать без письменного согласия всех владельцев. Так как нынче их насчитывается более сотни, вряд ли нечто подобное когда-нибудь вообще случится.

Если я разрешу Ноублу и папе остаться, я дам своего рода клятву Ньюкомбов. Мне придется самому осесть в Коул-Крик. Если я решусь переезжать, мне потребуется на это согласие отца и Ноубла.

Да, знаю, что это глупо. Этот дом — мой, и я могу продать его, когда мне вздумается. Но мне еще в детстве накрепко вбили в голову определенные правила (вроде табу на инцест — в моей семье такого не было — или на передачу кровного родственника в руки закона).

Я глубоко вздохнул.

— На втором этаже есть две свободные спальни и ванная. Вы с... — И как мне его называть?! — Вы с папой можете занять их.

Ноубл кивнул и отвернулся — не хотел, чтобы я увидел улыбку облегчения на его лице.

— Этот дом того и гляди рухнет, но у меня нет инструментов, чтобы его подремонтировать, — сказал он наконец.

— Бери мои, — ответил я после недолгих колебаний. — Те, что в дубовом ящике.

Казалось, мои слова потрясли Ноубла.

— Нет, я не могу, — покачал он головой. — По крайней мере без тебя не могу. Ванесса мне про них рассказывала. Говорила, что они знаменитые. Что они... — Он задумался. — Она говорила, что это «символ великой любви». — Он нахмурил брови. — Она сказала, что эти инструменты мета... мета... что-то.

— Метафора. — Я тоже нахмурился. Если в колледже Ванессу научили так выражаться, зря я посылал деньги.

По правде говоря, мне не по душе была мысль о том, что земля Ньюкомбов превратилась в «поместье», которое теперь побеждает на каких-то конкурсах. Я раньше не задумывался об этом, но теперь понял: мне бы хотелось, чтобы мои дети — я имею в виду законных — раскачивались на тарзанке и прыгали в пруд Ньюкомбов. Ну и что, что там пиявки? Как-то раз, когда я учился во втором классе, учительница сказала: «У нас в классе учится Ньюкомб, поэтому пусть он расскажет нам все, что знает о пиявках». Я тогда едва не лопался от гордости, не понимая, что учительница ехидничает. Но шутка ее не удалась: я вышел к доске и изобразил пиявку снаружи и изнутри. Когда я сел на место, учительница и одноклассники странно на меня поглядывали. Только много лет спустя я узнал, что в тот день в учительской меня окрестили «умный Ньюкомб».