Кун кивнул.

— У меня есть младший брат и куча сестер. Но я их давно не видел, — сказал он и тут же подумал о том, живы ли они? Внезапно ему как никогда сильно захотелось обнять мать и попросить у нее прощения.

Принесли рис, и Кун начал есть. Он был голоден, но ел аккуратно и неспешно, ловко, изящно держа палочки в длинных пальцах, У него были красивые, ухоженные руки. Бедный воин? Крестьянский сын?!

Впрочем, Мэй не было дела до того, кто перед ней на самом деле. Она чувствовала, что эти минуты станут в своем роде единственными и неповторимыми мгновениями ее судьбы, и наслаждалась ими. Впервые в жизни прошлое и будущее не имели для нее никакого значения.

Она провожала каждое движение Куна робким и вместе с тем горящим взглядом и с тайной жадностью ловила каждое его слово. А самое главное — не боялась ему отвечать.

— Вы считаете себя китаянкой? Вы ненавидите маньчжуров?

Мэй замялась.

— Не знаю. Мне кажется, китайцы не зря взялись за оружие. Они в самом деле голодают. Не было дня, чтобы возле дома моей тети не останавливались люди и не просили их накормить.

— Она делилась с ними?

— Тетя? Нет. Кухарка Лин-Лин тайком выносила им объедки. Они были рады даже обглоданным костям и плакали при виде горсточки риса. Я слышала, в деревнях люди варили похлебку из травы и даже ели… глину!

Воскресив в памяти царство расписанных легкими, будто тающими узорами ширм, серебряных зеркал, драгоценных свитков и дорогой мебели, Кун почувствовал неловкость. Он подумал о фигурном угле в жаровнях, золотистых креветках, жареных голубях с начинкой из ароматного желтого лука, приправленной уксусом тушеной капусте, о других яствах, в изобилии подававшихся на княжеский стол, и ему стало стыдно. Он знал, что в прошлом месяце Юйтан Янчу приказал выдать из своей казны в помощь нуждавшимся около сотни тысяч лян, но то была капля в море.

Когда они вышли на улицу, юноша обернулся на вывеску, и, вспомнив о том, как он произнес название чайной, Мэй внезапно поняла: он умеет читать!

— Я провожу вас, — сказал Кун.

— Куда вы пойдете потом? К своим?

Он задумался.

— К сожалению, теперь я не знаю, где свои, где чужие. Полагаю, не сегодня-завтра маньчжуры захватят город и расправятся с повстанцами. Нападать подло, защищаться глупо.

— Вы не рады тому, что остались живы? — тихо спросила Мэй.

— Просто, похоже, я немного запутался в жизни.

Она шла рядом с ним свободным шагом, мечтая о том, чтобы дорога домой оказалась как можно длиннее. Небо синело, словно чаша из драгоценного цветного фарфора, облака казались дымком курений, сожженных на алтаре Неба.

Время от времени Мэй поднимала взгляд на Куна. Она находила его очень красивым. Гладкая кожа теплого медового оттенка, маньчжурские миндалевидные глаза, губы, отливающие тем нежным блеском, каким светятся створки перламутровых жемчужных раковин.

Когда до дома тетки оставалось меньше половины ли, девушка остановилась и застенчиво произнесла:

— Дальше я пойду одна. Не надо, чтобы нас видели вместе.

Кун понимающе кивнул. Расставаясь с ним, Мэй хотелось плакать, ибо ей казалось, будто она теряет нечто такое, чего у нее никогда больше не будет.

Между тем человек, назвавшийся крестьянским сыном, отвесил ей изысканный поклон и сказал:

— Спасибо вам! Хотя такой благодарности и явно мало: ведь вы спасли мне жизнь! К сожалению, я должен спешить: чувствую, скоро начнутся бои, и мне надо раздобыть оружие.

Мэй грустно улыбнулась: как все мужчины, прежде всего он думал о войне.

Он повернулся и, не оглядываясь, пошел по улице, а она смотрела ему вслед. Когда его высокая стройная фигура скрылась за поворотом, Мэй поняла, что влюбилась — отчаянно, пылко, безрассудно, так, как это бывает только в неповторимой юности.

Глава 6

Юйтан Янчу чувствовал себя так, будто рухнули опоры его дома, а его самого швырнули о землю с вершины высокой горы.

Несколько дней он был сильно занят: распределял казенные деньги для вербовки солдат, устанавливал размер премий. За голову мятежника полагалось пятьдесят лян, за убитого, если его голова не была доставлена, — тридцать лян, а за раненого — десять. Он велел подтянуть маньчжурские отряды, поскольку далеко не все китайские солдаты соглашались воевать против своих.

За минувшие дни повстанцы усилили оборону: заделали проломы в стенах, установили пушки и катапульты, выставили посты. Юйтан Янчу имел намерение взять Кантон, не прибегая к упорной осаде. Он приказал приступить к подведению подкопов под городскую стену с тем, чтобы заложить там начиненные порохом глиняные бомбы.

Среди этой кутерьмы князь не то чтобы забыл про сына, просто он был уверен в том, что Киан находится в главном лагере и не подвержен никакой опасности. Когда Юйтан приехал туда, то получил известие, которое едва не свалило его с ног.

Киан покинул лагерь, и его нигде не было. Князь сгоряча срубил несколько голов, а немного остыв, но по-прежнему пребывая диком страхе, приказал позвать всех, кто мог хотя бы что-нибудь сообщить о его сыне.

Он допросил военачальников Ердена и Октая, полагавших, что Киан уехал к отцу и по какой-то причине остался с ним, дрожащих, как осенние листья Дина и Хао, которые при нападении повстанцев ударились в бегство, а теперь пытались выгородить себя. В конце концов, им пришлось рассказать, как было дело. Юйтан хотел казнить обоих, но вспомнив о давней дружбе сына с этими молодыми китайцами, заставил себя повременить с наказанием. Пусть Киан сам решит их судьбу.

Юйтан ждал, что со дня на день мятежники объявят Киана заложником, и выставят свои условия, но этого не последовало. И все же он не мог поверить, что его сын мертв.

Когда подкоп был сделан, маньчжуры приготовились к атаке. Под землей заложили и зажгли порох. Сотни огромных камней взлетели в воздух, пороховой дым затмил глаза, казалось, будто обрушилось небо, и разверзлась земля.

В образовавшийся пролом ринулись конники. Уцелевшие и раненые повстанцы спасались бегством. Уличные бои шли недолго: участь Кантона была решена.

Ворвавшись в город, маньчжуры обыскивали дома, арестовывали укрывшихся мятежников и вешали их на площади. Поисками Киана занимался особый секретный отряд. Они осмотрели сотни трупов, расспросили тысячи живых. Все было тщетно.

Вернувшись домой, Юйтан не находил себе места. Князю казалось, будто ему на грудь положили тяжелый камень. Тому, кто отыщет Киана живым или мертвым, была обещана огромная награда, но дни шли, и его надежда постепенно убывала.

Почти каждый день к нему приводили юношей и мальчиков с родинкой на лице, утверждая, что это Киан, Янчу и надеясь получить вознаграждение. Всякий раз разочарованный князь печалился и негодовал, не подозревая, что много лет назад его вассалы ловко подсунули ему птенца из чужого гнезда.

— Что же мне делать? — в отчаянии спросил он Сарнай. — Я даже обращался к гадателю!

— И что он ответил? — поинтересовалась старуха, перебирая сандаловые четки.

— «Истинные дела скрыты под вымышленным». Так сложились иероглифы.

— Я сказала бы тебе то же самое и без гадателя, — заметила Сарнай.

— Что вы имеете в виду? Воспитывая Киана, я следил за каждым его шагом: он ни разу меня не обманул.

— Ты сам лгал себе, Юйтан.

— Почему вам нравится быть жестокой? Знаю, вы никогда не любили Киана, но я… Когда этот мальчик появился в доме, мне почудилось, будто я нашел утраченное сердце! Готовясь к взятию Кантона, я думал не о долге перед императором, а о судьбе своего сына!

— Я не жестока, а справедлива. В данном случае сердце плохой советчик. Порой в делах семьи, как в делах государства, стоит опираться не на чувства, а на разум.

Юйтан не слушал. Склонив тяжелую голову, закрыв лицо выпростанными из широких рукавов ладонями, он едва сдерживал слезы. Таким его никто никогда не видел.

— Его привели сюда растерянным, жалким, невежественным. Разве вы не видели, что ему пришлось преодолеть, и чего он достиг! А теперь его нет, он исчез! Зачем я отправил его с Ерденом и Октаем!

Сарнай презрительно скривила губы.

— Ты все равно не смог бы всю жизнь держать его при себе и дрожать над ним, как над драгоценной вазой. Ты хотел сделать из него воина или евнуха при твоих наложницах?

— За что вы ненавидите моего сына?!

— Юйтан! Кровь нашего рода кристально чиста, как эликсир бессмертия! Мы пришли в эту страну для того, чтобы повелевать и править, а не затем, чтобы породниться с презренными китайцами.

Всегда почтительно державшийся с матерью князь рассвирепел:

— Вы хотели, чтобы мое имя было восславлено среди потомков или навсегда забыто? Чтобы память о моих делах развеялась по воздуху, как пепел, или протянулась в бесконечность, подобно Небесной Реке?!

Мучительная кара или благое воздаяние за пределами земного пути — имеет ли оно значение для того, кто не оставит после себя ничего живого?! Киан, связывал прошлое с будущим, и когда он исчез, настоящее утратило смысл.


В это же время вдали от княжеского дворца бедная женщина так же вспоминала своего сына с родинкой на лице.

Ветер посвистывал в щелях хижины так, будто в нее слетелись горные духи. Следовало бы замазать трещины, но лень, верная спутница нищеты, прочно поселилась в сердцах и телах обитателей убогого жилища.

Бао перестал выходить в поле. Что толку от работы, если не удается ничего вырастить, а то, что вырастишь, отбирают? Вот и сейчас он съежился на глиняном кане под ветхим тряпьем. Ниу знала, что, проснувшись, он начнет жаловаться, ругаться и ворчать, потому разговаривала с Юном полушепотом.