В разгар подготовки к приему важного гостя Тао прокралась в комнату Мэй и заявила:

— Я видела этого «жениха»: он похож на старую обезьяну! Он уже приходил, когда ты была в мастерской. Тогда я не догадалась, кто это и что ему нужно, а теперь понимаю. Не выходи за него, Мэй!

Печально улыбнувшись, Мэй нежно коснулась волос младшей сестры.

Десятилетняя Тао была очень хорошенькой: нежное, будто фарфоровое, лицо, изящная фигурка, маленькие ручки. Было видно, что она станет редкой красавицей. Мэй, которая зачастую отказывала себе даже в самом необходимом, наряжала ее как картинку.

— Едет, едет! — закричала Ши, и Тао выскользнула за дверь.

Невеста ждала в своей каморке. Она пребывала в смятенных чувствах. Несмотря ни на что, Мэй хотелось верить, что тетка не просто хочет избавиться от нее. Возможно, и Ши, и Цзин искренне желают ей добра. Просто они неспособны понять, что девушке могут быть присущи особые переживания, интересы, и мечты. Они рассматривали брак как чисто деловое предприятие, а с этой точки зрения старик Лю Фэнь был куда лучшим женихом, чем какой-нибудь юноша из большой и небогатой семьи. Им не приходило в голову, что Мэй может размышлять о мужской красоте или мечтать о любви.

Она вышла к гостю, скромно потупив глаза и переступая мелкими, «лотосовыми» шажками, как ходили настоящие «бинтованные» красавицы.

На почетном месте сидел маленький, суетливый человечек со сморщенным, как печеное яблоко, лицом. Увидев Мэй, он обнажил в улыбке желтые зубы. Его голый череп поблескивал в ярком свете ламп.

Он протянул ей красивую плетеную корзину в форме лодочки, полную пышных пионов, символа разгара и буйства весны. Мэй с поклоном приняла подарок и, повинуясь знаку Ши, села рядом с ней.

Цзин разлил чай и первую чашку подал гостю. Мэй взглянула на обтянутые сухой и сморщенной кожей пальцы Лю Фэня и ее затошнило. Она должна позволить этим рукам коснуться ее тела?!

Новый наряд стеснял Мэй, она ощущала себя непривычно и неуютно с обсыпанным рисовой пудрой лицом и ярко накрашенными губами. Она молчала, когда Цзин и Лю Фэнь заговорили о том, что надо пригласить гадателя и выбрать день свадьбы: ей не верилось, что они говорят о ней.

Она подумала о матери. Когда Ин-эр умерла, полный сердечной теплоты и волшебной простоты мир перестал существовать, в нем больше не было места тайным желаниям и искренним чувствам.

Знала ли мать, на что она ее обрекла?! Когда Лю Фэнь ушел, девушка спустила вниз, в кухню, где Лин-Лин мыла посуду.

— Я не выйду за него.

Мэй казалось, что эти слова произнесла не она, а некий спокойный голос, звучавший из глубины ее сознания.

Лин-Лин обернулась, и Мэй увидела морщинки в углах ее глаз, глубокие складки вокруг рта, ощутила все ее невысказанные печали и неразделенные испытания.

— Ты не можешь решать это сама.

— Почему? У меня нет родителей. Что касается Цзина и Ши, эти люди ничего для меня не сделали. Я только работала на них.

— Если ты откажешься от этого брака, Ши взбесится и выгонит вон и тебя, и Тао.

— Я и сама собиралась уйти.

Лин-Лин вытерла руки и села.

— Ты не знаешь, что творится на улице! Люди закрылись в домах и боятся высунуть нос. Китайцы распоясались, маньчжуры обозлены. Когда они войдут в город, то начнут крушить все, что попадется под руку! Здесь вы с Тао в безопасности, а если уйдете, любой сможет вас обидеть. Вспомни, о чем я тебе рассказывала! Когда выйдешь за Лю Фэня, оставишь работу в мастерской. Больше не будешь опускать руки в кипяток и станешь носить накладные ногти. А голод? Его призрак стоит за спиной у каждого из нас, но только не у Лю Фэня, потому что он самый богатый ростовщик в этом квартале!

— Но он старик, уродливый старик!

— Если он стар, значит, долго не проживет, а когда умрет, все достанется тебе. Потерпишь год-другой, зато потом заживешь по-другому.

— Зачем же я столько лет копила деньги?

— Если ты надеялась купить свободу, то это невозможно. Женщина никогда не бывает свободной. Она может надеяться лишь на более-менее сносное существование. А свои ляны потратишь на свадебную прическу и наряд: не думаю, что госпожа Ши расщедрится и купит тебе все, что нужно.

Когда сестры улеглись спать, Тао спросила:

— Неужели ты выйдешь за этого старика и оставишь меня!

Мэй прижала ее к себе.

— Я никогда тебя не оставлю. Если я приму предложение Лю Фэня, ты поселишься в его доме вместе со мной. В противном случае я не хочу даже слышать об этом браке!

— Но он отвратительно выглядит! Жених должен быть молодым и красивым.

— Может, и так, но против судьбы не пойдешь. Надеюсь, Лю Фэнь неплохой человек, потом у него есть деньги, а это значит, что когда придет пора выдавать замуж тебя, он даст тебе приданое и, быть может, тебе повезет выбрать того, кто придется по сердцу.

— Неужели все на свете решают деньги? — спросила Тао, и старшая сестра со вздохом ответила:

— Мне бы хотелось верить, что нет.

Утром Мэй отправилась в мастерскую. Ей было невыносимо сидеть дома, слушая восторженные разглагольствования тетки по поводу предстоящего брака.

Она шла по улице, думая о том, что порой жизнь похожа на сон, сон, в котором человек не волен что-то менять. Он вынужден жить, как живет, делать то, что делает, идти по назначенному судьбой пути, не зная о том, что ждет его впереди.

Ночью шел дождь, и мокрые дома выглядели неприветливыми и заброшенными. Их крыши тускло отсвечивали в мутном, безрадостном утреннем свете. С ветвей деревьев в садах свисали поблекшие листья. Порывы ветра срывали их и швыряли на вязкую землю. Далекие горы казались вырезанными из тончайшей серебристой бумаги, ветер печально свистел, словно наигрывая на невидимой цитре.

Мэй вовсе не казалось, что, выйдя за Лю Фэня, она начнет новую, счастливую и беззаботную жизнь. С каждым часом ей все больше чудилось, что на этом придет конец всем ее мечтам и надеждам.

Вдобавок ко всему, имевшая печальный опыт Лин-Лин внушала девушке, что близкие отношения с мужчиной не приносят женщине ничего, кроме, в лучшем случае — неловкости и стыда, а в худшем — боли.

Мэй не удивлялась тому, что на свете существует много такого, что приносит сильному полу наслаждение, а слабому — только муки. Взять хотя бы бинтование ног. Женщины делают это, чтобы нравиться мужчинам, и всю жизнь терпят страшные неудобства.

В то утро она была невнимательна, портила нить, так что, в конце концов, старшая мастерица накричала на нее и велела оставить работу.

На обратном пути ее терзали сомнения. Мэй говорила себе, что выйти замуж за Лю Фэня, все равно, что совершить самоубийство. Пока у нее не возникло чувство непоправимости происходящего, надо действовать. Стоит пойти на поводу у малодушия, и обратной дороги не будет.

На Ша-сань-пу, одной из улиц западного пригорода Кантона, сдавались недорогие комнаты. Стоило внести задаток, и уже завтра она могла бы переехать туда вместе с Тао. Мэй отдавала себе отчет в том, какие последствия может иметь такой шаг: женщины без семьи — проститутки, танцовщицы, певички — стояли вне общества. Они вели себя уверенно и смело, выставляли напоказ свою женственность и красоту, но их и тех, кто был замужем или имел возможность вступить в брак, разделяла непреодолимая пропасть.

По обеим сторонам дороги тянулись канавы, полные мутной жижи. Кое-где виднелись кучи мусора. Было еще рано, и в воздухе стояла вонь ночных горшков, в небо поднимался маслянистый дым очагов. Ветер рябил воду в канале, и она казалась нечистой. Мэй давно заметила, что когда на душе было тоскливо, действительность казалась ей унылой и тусклой, и она замечала только уродство и грязь. Зато когда ее сердце радовалось, город выглядел сверкающим, праздничным, полным чудес.

По улице вели группу каких-то людей, и она, отошла в сторону, чтобы их пропустить. Сегодня в Кантоне было непривычно малолюдно: по улицам не катились повозки, не проносились верховые, не проплывали паланкины. Даже стук деревянных подошв раздавался не так гулко, как прежде.

Мэй не обратила бы внимания на процессию, если бы не громкие резкие выкрики сопровождающих и зевак, которые толпой двигались следом.

Живя в Кантоне, Мэй навидалась разных жестокостей. Случалось, людей избивали бамбуковыми палками или таскали по улицам в канге, шейной колодке, которая не позволяла им ни прислониться к стене, ни растянуться на земле, подвешивали в центре площади за ноги или выставляли в клетке.

Но в этой процессии было нечто необычное. Китайцы вели на казнь тех, кто завоевал и попирал их страну: высокомерных, властолюбивых, алчных и жестоких маньчжуров. Охрана не запрещала народу кидать в них камни или плевать им в лицо.

Большинство пленников смотрело себе под ноги, но один постоянно оглядывался, будто надеясь сбежать или увидеть того, кто придет на помощь.

Когда маньчжур повернул голову в сторону Мэй, она вздрогнула. Его лицо было покрыто синяками, а сквозь прорехи в одежде виднелись ссадины. В волосах запеклась кровь. И все-таки у него еще оставались силы, потому что он ступал твердо, его спина была прямой, а во взгляде светилась мысль. А еще там были растерянность, пустота и боль одиночества — совсем как у самой Мэй.

Встретившись с ней глазами, юноша улыбнулся, виновато и печально, и эта неожиданная улыбка пронзила ее душу. На его левой щеке была родинка — черное пятнышко, словно поставленное игривой красавицей, взявшей в руку кисть.

Сама не зная, зачем, Мэй пошла следом. Она была не из тех, кого легко сразить мужественной внешностью, заворожить красивым лицом. Тут было нечто другое — просто ей внезапно почудилось, будто они знакомы с незапамятных времен.

Повстанцы привели пленников на площадь перед храмом Ми-Чжоу-мяо. Мэй постаралась пробиться в первый ряд зевак и встать так, чтобы видеть молодого маньчжура.