— Это хорошо, что вы не унываете. Я вот другой раз не могу себя так просто в руки взять: мысли всякие нехорошие лезут, потом отделаться от них не могу.

— А что же это за мысли такие? — казалось, что тётя Валя искренне заинтересована в моем ответе.

— Да так… Думаю, что дальше будет со мной и… с Пашей. И вообще… Не знаю… Разница в возрасте. У него очень трудный характер, ну и я тоже не подарок. Мы будто постоянно боремся друг с другом, и я не знаю, нормально ли это.

— Только время всё расставит по своим местам, — философски ответила тётя Валя. — Никто не может быть нам лучшим советчиком, кроме времени. Так устроен мир, что все радости и беды мы переносим в одиночку.

— Как это в одиночку? — я отставила помытую банку на стол, где было расстелено полотенце, чтобы вода стекла на него. — У меня мама есть. Мы делимся друг с другом всем.

— Ты не поняла меня, — старушка по-доброму улыбнулась. — Да, мы окружены людьми, они и наши друзья, и наши родственники, и враги, и любимые. Но никто из них не может ощутить всю силу произошедшей радости или приключившейся беды. Они могут только условно себе это представить и пожалеть, потому что такова норма приличия. Но на самом деле, то, что происходит у нас в душах никто не может постичь. Поэтому мы и переживаем личное горе или радость в одиночку. Следовательно, и советовать что-то не имеет никакого смысла. Время всё сглаживает, на всё открывает глаза. Мне бы очень хотелось, чтобы у тебя с моим сыном всё сложилось, но я же не могу к этому принудить. Не могу обвинять его или тебя, или наоборот — кого-то из вас защищать. А мысли всех нас тревожат. Это нормально. Если вы оба, действительно, захотите быть вместе, то никакое противостояние характеров вам не помешает.

Слава тёти Вали заставили меня серьезно задуматься. А ведь она права. Несмотря на наши сучьи характеры, где-то я попыталась уступить, где-то Дикарь.

До самого вечера мы провозились с консервацией на кухне. С каждым прошедшим часом я всё менее твердо могла удержать свою тревогу, что так и рвалась наружу. Никто не звонил, не писал. Вести отсутствовали, а поэтому, моя фантазия уже самостоятельно начала вырисовывать жуткие картины. Ну почему его так долго нет? Почему он хотя бы на секундочку не позвонит и своим привычным низким голосом не заявит, что с ним всё в порядке?

Тётя Валя казалась мне куда более спокойной, чем я: уверенные движения, мимолетные улыбки. Я же уже начала ощущать, что у меня от нервного напряжения дрожат кончики пальцев.

— Включи эту коробку, — старушка кивнула в сторону телевизора, что стоял на холодильнике. — Там сериал мой скоро начаться должен.

Я нашла пульт, включила и практически сразу же попала на выпуск местных новостей. Молодая корреспондентка что-то быстро тараторила в камеру на фоне какого-то покорёженного куска металла.

— Что опять уже приключилось? — спросила тётя Валя, закрывая предпоследнюю банку с помидорами.

— Не знаю, — я сделала громче и ощутила неприятную тревогу в груди.

Корреспондентка рассказывала об крупной аварии, что произошла на окраине города. От машины почти ничего не осталось. Уже работали врачи и полиция. Девушка еще что-то там болтала, а я, будто одержимая начала всматриваться в покорёженную машину с трудом, но улавливая знакомые черты. Верить не хотелось. Это уж как-то совсем нереально, пока один из полицейских не назвал марку машины. Тётя Валя медленно села на стул, внимательно слушая репортаж. Сердце отдалось болезным толчком в грудной клетке, что-то под рёбрами начинало ныть.

Потом мелькнул замыленный кадр, где на носилках уносили труп. Личность пока не опознана. Камера приблизила и на экране телевизора мелькнул грязный красный галстук, что валялся на асфальте.

Мало ли у кого еще может быть галстук кроваво-красного цвета?! Будто это такая редкая вещь. Но меня это уже слабо успокаивало. Потом снова мелькнуло лицо полицейского, который выдвинул предположение, что в машине был один из крупных бизнесменов нашего города. Мне вдруг уши захотелось руками зажать, чтобы ничего не слышать. Но имя Дикаря уже было озвучено. Звон перекрыл шум телевизора. Ноги молниеносно налились слабостью, я грохнулась на стул, не веря тому, что секунду назад услышала. Такое жуткое оцепенение резко накатило, блокируя мысли и способность дышать. Горло стянуло, будто перед рвотой.

— Пашенька? — сдавленно спросила тётя Валя.

Я сглотнула и мне так трудно это далось, будто камень заставили проглотить. А потом… Потом я вскрикнула как раненное существо и закрыла лицо руками, обезумев от давящей боли, что загорелась в груди, расползаясь по животу, вдоль позвоночника, омывая плечи и облизывая пальцы на ногах.

Дикарь мертв. Противоестественная мысль, что билась у меня в голове, пытаясь выпрыгнуть на свободу. Мне стало страшно снова проговорить это про себя. А еще страшней было посмотреть на тётю Валю.

Девятнадцать

Наступил момент отрицания. Внутри всё резко сжалось, а затем, будто оборвалось и замерло. Этого не может быть. Я зажала рот руками, не позволяя ненормальному крику вырваться из горла. Это неправда! Еще ничего неизвестно. И потом, такой кошмар может произойти с кем-угодно, но только не со мной, не с нами.

Я принялась яростно оттирать слёзы с щек, будто они были налипшей грязью. По ящику началась реклама. Веселая и счастливая семейка дружно демонстрировала какой-то супер-пупер новый йогурт с кусочками тропических фруктов. Я вдруг улыбнулась и сто процентов со стороны моя эта улыбка больше напоминала дикий оскал. Только про смерть человека говорили, а теперь весёленькую рекламу крутят. Насколько же всё в мире относительно!

— Тёть Валь, — выдохнув, обратилась я и повернулась лицом к старушке, ища в ней поддержку и подтверждение моей немой догадки, насчет неправдивости сложившейся ситуации.

Тётя Валя была очень бледная. Она несколько секунд просто смотрела перед собой, не моргая, а потом подняла на меня свой бесконечно уставший взгляд.

— Нужно срочно позвонить Владу, — каким-то тихим, не выражающим никаких эмоций голосом, проговорила старушка.

— Секунду, — я резко вскочила со стула, меня хорошенько шатнуло в сторону, из-за чего я плечом врезалась в холодильник, а потом побежала в гостиную, где лежал телефон тёти Вали.

Принесла. Руки безбожно подрагивали, но смотря на то, насколько спокойно держится тётя Валя, я тоже пыталась успокоиться. Сейчас всё непременно разрешится. Но те жуткие кадры из репортажа продолжали стоять у меня перед глазами, будто испытывая нервную систему на прочность.

Тётя Валя молча взяла телефон, набрала номер, прижала к уху. Я продолжала стоять рядом, уцепившись за край стола. Спокойствие старушки было всего лишь реакцией на произошедшее. Это не твёрдое спокойствие. Это, скорей, шок. Ступор.

Внутренний голос продолжал орать у меня в голове, что всё это ошибка. Паша не мог вот так просто взять и… И… Я зажмурилась, чувствуя, что снова начинает жечь в уголках глаз.

— Влад, — голос тёти Вали дрогнул.

Я не слышала, что отвечал друг Дикаря. В ушах барабанила кровь. Пришлось сесть.

— Хорошо-хорошо. Ждем, — старушка спрятала телефон в кармане халата и потерла кончиками пальцев надбровные дуги.

Тишина. Такая липкая и неприятная, что хотелось удавиться. Меня снова начало потряхивать, выворачивать, выламывать. Нужно было что-то делать, но что?

— Может, вам прилечь лучше? — пробормотала я, спрятав дрожащие ладони в карманы халата.

— Да, — тётя Валя рассеянно посмотрела на меня. Ее бледность жутко напугала меня.

— С вами всё хорошо? — я напряглась.

Старушка ничего не ответила. Поднялась и придерживаясь за край стола, направилась в сторону выхода.

— Тёть Валь, — мой голос сорвался.

Снова молчание. Мы переместились в комнату. Что-то было не так, но что именно, я никак не могла понять. Тётя Валя села на диван и вдруг часто задышала. Это было странное дыхание, которое я впервые слышала. Протяжный хрип, что стремительно начал нарастать. Бледный оттенок кожи приобрел синеватые вкрапления. Полоска губ тоже внезапно посинела.

— Тёть Валя! — я присела перед ней на корточки.

— Что-то плохо мне, — прохрипела она, тяжело дыша. — В моей спальне… В аптечке… Нитроглицерин.

— Хорошо-хорошо. Сейчас. Может, скорую?

— Пройдет.

— Лягте.

Я как ненормальная побежала в комнату тёти Вали. Вроде бы всё видела четко перед собой и в то же время никак не могла различить деталей. Выискивая проклятую аптечку, рука сама собой потянулась за мобильником, и я позвонила в «скорую». Попросили адрес, а я ведь, даже его не знала. Что-то лепетала про частный сектор, но это мало, о чем говорило. Швырнула телефон, нашла небольшую коробку, в которой лежали лекарства. Буквы на пузырьках и пачках с таблетками плясали, и я никак не могла прочесть, что на них написано.

Нашла. Вылетала обратно к тёте Вале и тут же замерла на месте. Жуткий хрип стих и старушка уже больше не шевелилась. Вообще. У меня будто что-то в голове перемкнуло. Как идиотка приросла к полу, ни сдвинуться с места не могу, ни сказать что-нибудь.

Тётя Валя умерла. Мой мозг выхватил необходимую картинку, проанализировал ее и дал свой вердикт. Вот еще минуту назад она меня просила принести нитроглицерин, а теперь… Мне так страшно вдруг стало. Я никогда прежде не видела умершего человека. Никогда не бывала на похоронах. Для меня сам факт существования смерти маячил где-то на периферии моей жизни. Смерть неизбежна, но что она такое — я не знала, догадывалась, понимала, но вот как сейчас, не сталкивалась с ней лицом к лицу.

Подошла ближе. В груди что-то сжалось в тяжелый болезненный комок. Кровь продолжала гулко стучать в ушах. Тётя Валя мирно лежала на диване. Кожа на лице и на руках быстро посинела. Сглотнув, я коснулась запястья, наивно надеясь, что можно прощупать пульс. Неестественно твёрдая рука почему-то ужаснула меня, и я отскочила назад.