Джоди Перри - Девятнадцать писем

Я отворачиваюсь от залитого слезами лица Рэйчел, когда она смотрит на меня. Я ненавижу жалость в её глазах. Мне нужно выпить; что угодно, чтобы притупить эту боль.

Я иду на кухню и беру первую попавшуюся бутылку, тянусь за стаканом на верхней полке. Рэйчел не сходит с места, но не отрывает от меня взгляда. Я заполняю стакан практически до конца. Я уже знаю, этого не будет достаточно. Целой бутылки не будет.

Откинув голову назад, я проглатываю жидкость двумя большими глотками. Она жжёт по пути вниз, но я этому рад. Я, не колеблясь, наливаю себе ещё один стакан, но прежде чем мне удаётся поднести его к своим губам, Рэйчел появляется рядом со мной и хватает меня за запястье.

— Не надо. Это не выход.

Я хочу выхватить запястье из её хватки и сказать ей не лезть не в своё дело, но не делаю этого. Я знаю, она тоже страдает. Ни для кого из нас это не легко. Может, она и потеряла свою подругу, но моя потеря намного больше. Я потерял свою жизнь, своё всё.

— Пожалуйста, не говори мне, что ты сдаёшься насчёт неё, Брэкстон.

Я могу только выдохнуть. У меня нет слов. В данный момент я в отчаянии и погружаюсь в самобичевание, но глубоко внутри я знаю, что не сдался. Я никогда не смогу отказаться от нас. Если мне потребуется вся оставшаяся жизнь, чтобы завоевать её обратно, то пусть будет так. Я в этом надолго.

— Ты должен бороться за это, Брэкс.

Я ставлю стакан.

— Как я могу бороться за что-то, чего она даже не помнит?

— Заставь её вспомнить.

Я саркастично усмехаюсь ей в ответ. Если бы всё было так просто.

— Я серьёзно, Брэкстон. Поговори с ней. Напомни ей обо всём, что между вами было.

— Она не станет говорить со мной.

Думаю, это больнее всего — что она даже не станет говорить со мной. Нам всегда было легко найти слова, до сих пор. Мы могли говорить о чём угодно и обо всём, до сих пор. Мы были полностью посвящены в жизнь друг друга, до сих пор.

— Заставь её слушать, — давит Рэйчел. — Напомни ей, что было между вами. Напиши ей грёбаное письмо, если придётся. Только не сдавайся. Вы двое предназначены друг для друга.

— Были предназначены друг для друга, — тихо говорю я.

— Нет, ты ошибаешься, это по-прежнему так! У вас двоих такая любовь, как ни у кого другого.

Я делаю паузу и задумываюсь над её словами. Может, она права. Если Джемма не станет слушать мои слова, то может хотя бы прочитать их. Ей нужно знать, какой когда-то была наша жизнь. То, что между нами было, слишком прекрасно, чтобы это забыть.

Настойчивый стук в дверь моей спальни заставляет меня неохотно подняться с кровати. Я думала, что если буду игнорировать её достаточно долго, она уйдёт. Я мало, что знаю о женщине, которая утверждает, что она моя мать, но одно понятно наверняка — она неумолима.

Моя нога по-прежнему в этом нелепом лангете, так что я двигаюсь медленно. Я начинаю наслаждаться гидротерапией, которой доктор заставил меня заниматься, чтобы укрепить ногу, только потому, что это означает избавление от этой ужасной штуки, даже если временно. Минусом моей терапии было вынужденное время с Брэкстоном. Это не потому, что с ним тяжело быть рядом; совсем наоборот, он всегда дружелюбный и милый. Тяжело видеть его лицо, когда мы вместе. Умоляющий, практически отчаянный взгляд в его глазах. Будто он молча умоляет меня вспомнить его. Это наваливает на меня чувство вины.

Я никогда не забуду, какое у него было лицо, когда я сказала ему, что не поеду домой. Его опустошение разрывало мне сердце. Я чувствовала, как он ломается передо мной, без звука и без единой слезы. Видеть это было ужасно, особенно зная, что причина этому я. Я надеюсь, что больше не увижу и не почувствую этого снова.

Он относился ко мне так хорошо. С таким терпением. В последнюю очередь я хотела причинить ему боль, но ему нужно поставить себя на моё место. Я не знаю его. Да, он стал знакомым за последние недели, и да, он кажется замечательным парнем — милым, заботливым и верным — но этого просто недостаточно.

Я вдруг оказалась в мире, которого не знаю, не помню, и это чертовски пугает. Я окружена незнакомцами, которые любят и суетятся надо мной, но я ничего не чувствую к ним в ответ. Это крайне страшно. Я никого не знаю, но хуже всего, я даже не знаю себя.

Какой мой любимый цвет или любимое блюдо? Прямо сейчас подошло бы что угодно любимое. Хотя бы проблеск того человека, которым я когда-то была. Я хороший человек? Или стерва? Хоть эти люди возвращаются день за днём с улыбками на лицах и любовью в сердцах, я не могу не склоняться к версии стервы. Я не особо оценила нежность, которой меня осыпали. Это значит, что мне всё равно, или я просто пустая внутри? Я определённо чувствую себя пустой.

— О, хорошо, ты проснулась, — с улыбкой говорит Кристин, когда я открываю дверь спальни. У меня возникает желание закатить глаза от её заявления. Даже если бы я не проснулась, она не перестала бы стучать, пока не проснусь.

— Я просто отдыхала.

Скорее пряталась от неё, но ей не нужно это слышать. С тех пор, как я приехала сюда, она была ко мне только добра. Мама давала мне пространство, в котором я нуждаюсь, и не пыталась слишком сильно давить на меня сразу. Как и Брэкстон, кажется, она не уверена, как ко мне относиться.

Думаю, я приняла правильное решение, приехав сюда. Я должна была сделать то, что для меня лучше… что безопаснее. Я понятия не имею, какой настоящий Брэкстон Спенсер за закрытыми дверьми. Внутри мне всё подсказывает, что он хороший парень. Та сторона, которую я вижу, когда мы вместе, не кажется натянутой или фальшивой, но правда в том, что я не знаю, это ли настоящий он. Я не знаю о нём ничего.

— Это только что доставили тебе, — говорит Кристин, протягивая изящный букет из жёлтых и фиолетовых цветов. От незнания того, что это за цветы или вообще от кого они, у меня перехватывает дыхание. Я не могу объяснить этого, но они заставляют меня чувствовать… что-то. Но что, я не имею понятия.

— Так приятно видеть, как ты улыбаешься, — говорит моя мать. — Я скучала по твоей прелестной улыбке.

Мой взгляд перемещается от цветов к ней, и я с удивлением вижу, что её глаза застланы слезами. Я улыбаюсь? Я не осознавала этого. И почему она плачет? Я смотрю на её лицо, пытаясь найти ответ, но вижу только грусть. Она думает обо мне прежней? О дочери, которой я когда-то была, а не оболочке, с которой она осталась сейчас.

— Они прекрасны, — заявляю я, пытаясь вытеснить из головы мысль, что я причиняю всем боль.

— Прекрасны.

Я чувствую, что за её словами кроется больше, что эти конкретные цветы имеют значение, я должна это знать. Или, может быть, я просто слишком много в этом вижу.

— Они от Брэкстона.

Улыбка с моего лица исчезает, и возвращается тревога. Это более знакомое чувство. Кроме онемения я испытывала мало эмоций с тех пор, как очнулась от комы, но эту тревогу я не могу выносить.

— В открытке написано: «Надеюсь, ты осваиваешься», — указывает она. — Он такой хороший человек, всегда был таким заботливым.

— Это очень мило с его стороны, — отвечаю я, потянувшись за букетом. Она мало говорила о моих прежних отношениях с Брэкстоном, но я не упускаю её тонких намёков. Очевидно, она обожает его.

— Ты действительно его любила, знаешь?

Иногда она говорит не так уж тонко.

— Правда? И откуда ты это знаешь? Ты чувствовала, что я чувствую внутри?

Её глаза слегка расширяются.

— Нет, Джемма. Я это видела. Все это видели.

С этими словами она разворачивается и уходит. Я сразу же начинаю чувствовать себя неуютно за то, что веду себя с ней так агрессивно.

Закрывая дверь и запирая её на ключ, я иду к окну. Я не уверена, почему хочу поставить эти цветы ближе к себе, но хочу. Я снова улыбаюсь, ставя их на центре комода. Я смогу любоваться ими с кровати.

Мой взгляд опускается на маленькую прямоугольную открытку на серебристой ленточке, которая украшает белую керамическую вазу. В почерке что-то кажется знакомым, и это сумасшествие. Я предполагаю, что это почерк Брэкстона, потому что цветы от него. Это вообще возможно, чтобы я помнила его почерк, но не его самого?

— Как на вкус? — с обнадёженным выражением лица спрашивает Кристин. Я отрезаю маленький кусочек панированной курицы и нерешительно кладу его в рот. Я живу здесь почти неделю, и мало что изменилось. Я по-прежнему чувствую себя потерянной… как и моя память.

Кристин терпеливо ждёт моего ответа, пока я медленно жую еду. Она на самом деле вкусная. Очень вкусная. Полагаю, я ела это раньше. Кристин, кажется, почти была в восторге, когда объявила, что у нас на ужин куриные шницели. Всё это своего рода эксперимент, пока я вынуждена заново испытать то, что предлагает жизнь. Вкусы, запахи, виды, звуки и ощущения. Так много жизни сейчас кажется мне чужой.

— Мило, — отвечаю я, наконец, проглатывая еду. Она продолжает наблюдать за мной, будто ждёт, что я дам развёрнутый ответ, но этого нет. Вместо этого я сую в рот ложку пюре.

— Это твоё любимое! Я всегда готовила тебе это по особым случаям, например, на твой день рождения, или когда тебе было грустно.

Это заявление никак меня не радует, только помогает напомнить обо всём, что я потеряла. Когда у меня день рождения?

Я знаю, она старается, но мне хочется, чтобы она прекратила. Ничего, что она может сделать, не поможет, определённо не кусок панированной курицы. Я практически сдалась насчёт возвращения моей памяти. Наверняка к этому времени были бы хотя бы минимальные прорывы. Я чувствую, как падаю глубже и глубже в эту чёрную пропасть, которая стала моим существованием.