— Приятно с вами познакомиться, мистер Спенсер, — говорит она, протягивая ему руку.

— Взаимно, юная леди.

Я подвигаю для Джеммы стул, и она просто сидит и смотрит на него.

Когда он допивает свой чай, я помогаю ему подняться с кровати и провожаю его в уборную, чтобы он мог переодеться. Я боюсь, что он снова упадёт. Печальная часть в том, что его тело по-прежнему разумно подтянутое и крепкое для его возраста. Его подводит только разум.

Я иду за Джеммой и своим отцом, когда мы доезжаем до дома. Она держит его под руку, пока они болтают. Это напоминает мне старые добрые времена, когда они обожали друг друга.

Когда-то я принимал всё, что у меня было, за должное, но больше нет. Я отдал бы что угодно, чтобы всё стало по-прежнему.

— Твой папа очень милый, — говорит Джемма, когда я выезжаю с парковки.

Персонал в доме престарелых любит его; он никогда не вызывает у них никаких проблем. Две медсестры суетились вокруг него, когда мы уходили, и он улыбался. Думаю, ему нравится всё это внимание, поэтому мне всегда легче оставлять его здесь.

— Он хороший человек. Вы двое когда-то были очень близки.

— Он мне очень нравится. Он давно болеет?

— Диагноз поставили почти три года назад. Поначалу он забывал мелочи, например, куда положил свои очки или принимал ли лекарства. Когда он начал задавать один и тот же вопрос бесконечное количество раз или постоянно повторяться, мы поняли, что есть проблема. Лекарства, которые прописал ему врач, немного помогали, но с тех пор болезнь прогрессировала с большой скоростью.

— Это так печально.

— Да уж. Меня разрывало на части от того, что пришлось привезти его сюда, но это лучшее место для него. Я должен стараться это помнить.

— Я могу представить, как тяжело тебе было принимать это решение.

— Было тяжело. Но ты оказывала огромную поддержку. Ты всегда знала, как поднять мне настроение. Не думаю, что я прошёл бы через это без тебя.

Мои глаза на мгновение отрываются от дороги, перемещаясь к ней. Боже, я так сильно скучаю по своей жене. Я знаю, она по-прежнему здесь, но, с другой стороны, это не так. Всё не так, как было раньше, и я не знаю, будет ли когда-нибудь снова.

Большую часть дороги до дома мы молчим, а затем она тихо произносит:

— Брэкстон?

— Да.

— Ты правда боишься высоты?

Я прочищаю горло, сворачивая на улицу Кристин.

Я не могу поверить, что вообще признался в этом спустя столько времени.

— Да.

Я слегка ёрзаю на сидении. Не знаю, почему из-за этого я чувствую себя менее мужественным, но это так.

— Ты должен был мне сказать. Уверена, я бы поняла, — она права, наверное, она поняла бы, но это моя неуверенность останавливала меня от признания в глубочайшем страхе. Я не могу пасть в её глазах. Она всегда заставляла меня чувствовать себя героем, когда на самом деле я был кем угодно другим. — Надеюсь, я не заставила тебя страдать слишком сильно.

Её ответ заставляет меня хохотнуть. Если бы она только знала. Когда я думаю обо всём, что она заставляла меня делать с ней за все годы из-за того, что я слишком боялся сказать ей правду, это кажется отчасти нелепым.

— Наши планы на выходные ещё в силе? Мы можем поехать в деревню в субботу утром, если хочешь, — говорю я, желая сменить тему.

— Звучит идеально.

— Отлично.

Когда я заезжаю на подъездную дорожку Кристин, она поднимает свою сумочку с пола у ног.

— Спасибо, что поехала со мной увидеться с отцом, — говорю я, когда она тянется к дверной ручке.

— Спасибо, что взял меня с собой, — она делает краткую паузу, прежде чем заговорить снова. — Ничего, если я буду иногда ездить с тобой к нему?

— Мне бы этого хотелось и, думаю, папе тоже. Забавно, он не помнит нас, но у меня всё равно такое ощущение, что он знает, что мы принадлежим ему.

Она улыбается, прежде чем открыть дверь.

— Увидимся завтра.

От меня не укрывается то, что она не цепляется за то, что я только что сказал. Ситуации с моим отцом и с ней очень похожи, но я не думаю, что она чувствует, что всё ещё принадлежит нам.

— Позволь мне открыть для тебя дверь.

— Всё нормально, я сама.

* * *

Я откидываюсь на спинку стула и перечитываю письмо в своих руках.

ПИСЬМО ПЯТОЕ…

Дорогая Джемма,

Девятое августа 2002 года. Это был твой тринадцатый день рождения, и потому, что он был таким важным, твоя мама организовала кое-что особенное — чаепитие со всеми твоими подружками из школы. Это должен был быть большой праздник. Приглашения были сделаны вручную и выглядели как приглашения на свадьбу, а не на именинную вечеринку девочки-подростка.

Она купила тебе красивое, нарядное розовое платье — оно было всё атласное, с оборками, бантами и кружевами. Она поставила большой белый шатёр на заднем дворе, и столы украшали связки розовых гелиевых шаров.

Твоя бабушка приехала помочь с приготовлением еды. Меню состояло из крохотных пирогов, тарталеток с джемом, причудливых кексов и бутербродов с огурцом, нарезанных на маленькие порции. Они были разложены на многоярусные подставки. Всё было шикарно.

Твоя мама даже записала тебя в местный салон красоты в то утро, чтобы тебе сделали причёску и маникюр. Тринадцать — означало, что ты становишься юной леди, и она хотела, чтобы праздник был стильным.

Ты не была пацанкой, но не была и неженкой, так что давай просто скажем, что тебя довольно раздражали все её планы.

— Я не хочу дурацкое чаепитие! — сказала ты мне. — Я даже не пью чай. Видел бы ты нелепое платье, в которое она хочет меня нарядить, Брэкс, — я стараюсь не смеяться, когда ты засовываешь палец в рот и притворяешься, что тебя тошнит. — Я буду выглядеть как та уродливая вязаная кукла, которую ба садила на запасной рулон туалетной бумаги, — я должен был согласиться, что кукла была ужасная и пугала меня до чёртиков, но ещё я знал, что невозможно, чтобы ты выглядела уродливо. — Я хочу надеть джинсы и футболку и пойти с тобой в «МакДональдс» и есть чизбургеры, пока не затошнит, и торт-мороженое. Много-много тортов-мороженого.

Мне было тебя жалко. Ты всегда с нетерпением ждала своего дня рождения. Каждый год первого января начинался твой отсчёт времени. Мне приходилось ждать до декабря, так что я не трудился считать свои дни.

— Уверен, всё будет не так плохо, — сказал я тебе. Я понятия не имел, что вообще включает в себя чаепитие, но знал, что твоя мама всегда шла ради тебя на всё, так что, что бы она ни планировала, это будет особенно. Ещё она всегда устраивала большую суету на мой день рождения после смерти моей мамы. Вот такой она была замечательной.

— Я знаю, это не твоё, тыковка, — сказал чуть позже твой отец, когда вышел искать тебя. Он всегда называл тебя тыковкой. — Но твоя мама приложила много усилий, чтобы устроить эту вечеринку. Она планировала её месяцами. Ты не можешь просто согласиться на это? Это всего на несколько часов. Она будет от этого так счастлива.

Когда он обвил тебя руками и поцеловал в макушку, я понял по угрюмому выражению твоего лица, что эта вечеринка состоится.

Твоя мама пригласила всех девочек из твоего класса. Конечно, я тоже был приглашён, но я был единственным мальчиком. Я ни за что не собирался сидеть там и попивать розовый лимонад и есть огуречные бутерброды с кучей девочек, напоминающих кукол для туалетной бумаги у твоей бабушки. Для практически четырнадцатилетнего мальчика это был кошмар. К счастью, твой отец чувствовал то же самое — хоть он не смел предлагать не проводить вечеринку; он сделал бы ради тебя что угодно, но любовь, которую он чувствовал к твоей матери, была чем-то иным — так что мы придумали план быть официантами дня. Твоя мама даже взяла нам на прокат смокинги, чтобы мы вписались в вечеринку.

Я месяцами выполнял странные работы по дому, чтобы заработать дополнительные карманные деньги, чтобы купить тебе подарок. Я купил тебе воздушного змея. Ты любила играть с моим, когда мы ходили на пляж. Твой был разноцветным, как радуга, в форме бабочки.

Я был на заднем дворе, помогал твоему отцу наполнять кувшин для напитков со льдом, когда ты вышла во двор через задние двери.

— Брэкстон, ты раскидываешь лёд, — сказал твой отец, но его слова не вызывали реакции. Я был полностью очарован тобой. Никогда не было момента, чтобы я не думал, что ты красива, но это был первый раз, когда ты украла весь мой воздух и оставила меня совершенно бездыханным. Будет ещё столько подобных моментов за все годы, но первый раз всегда запоминается больше всего.

Твои длинные каштановые волосы были распущены, прямо как мне и нравилось. Парикмахер мягко завил их и завязал красивый розовый бант, подходящий к твоему платью. Ты ничем не была похожа на куклу для туалетной бумаги. Ты была самым прекрасным созданием, которого я когда-либо видел, и такой взрослой. В тот момент мои настоящие чувства к тебе подтвердились. Я не просто любил тебя, я был по уши в тебя влюблён.

— Теперь можешь закрыть рот, сынок, — весёлым тоном сказал твоей отец.