На кровати громоздятся свертки. На них нет подарочной упаковки: так обычно бросают на кровать рождественские покупки после целого дня, проведенного в магазинах. Ключ от номера лежит в пепельнице на прикроватном столике, а на телефоне записка – я узнаю его почерк: «Открой их, прими ванну и переоденься».

Маленький пакет из «Брукс Бразерс»: голубая мужская рубашка – я обычно переодеваюсь в такие вечером, только меньшего размера. Мужские носки в пакете «Альтман». В упаковке, похожей на картонку для детских шляп, – завернутые в бумагу рыжеватые борода и усы. Мои руки немного дрожат, пока я открываю большой пакет: темно-серый костюм и жилет. Ботинки. Галстук. Светлый мужской парик. Небольшой пакетик заколок для волос из «Вулвортс». Белый носовой платок. Летняя мужская шляпа.

Я отодвигаю гору свертков и присаживаюсь на край кровати с париком в руках. Это дорогой парик, из натуральных волос, мягкий на ощупь. Я чувствую, как попеременно меня охватывают тревога и возбуждение, проносятся мимо, как два гоночных автомобиля по ночному шоссе. С каждым мгновением расстояние между ними сокращается, и равные по силе ощущения соприкасаются, мягко – ни шума, ни искр. В ванной я не могу сделать выбор – «Эсте Лаудер», «Жан Натэ» или «Витабат» – и безрассудно лью все подряд под струи воды, впервые за несколько недель погружаясь в молочно-белую воду без всякой пены, окутанная облаком непонятных, исключающих друг друга ароматов – и тревога остается на обочине. Возбуждение подхватывает меня, обещая темные километры дороги впереди, из которых лишь несколько метров ярко освещены фарами ближнего света, и я раз за разом переворачиваю в ладонях нетронутый кусок мыла. Я вытираюсь полотенцем в той последовательности, в какой каждый вечер вытирает меня он: лицо и шея, ноги и ступни, спина и бедра. В костюме, фрагменты которого разложены на кровати, не хватает только одного – нижнего белья. Подкладка брюк мягкая на ощупь. Носки подходят мне по размеру, рубашка идеально сидит. У меня небольшая грудь – она полностью скрыта тканью рубашки, жилета, пиджака.

Я надеваю ботинки – старомодные броги с закругленными носами, какие носит он сам (от них исходит пряный запах блестящей кожи, почему женская обувь никогда так не пахнет?). Левый, кажется поначалу, немного жмет.

Среди свертков есть маленькая коробочка театрального клея для грима, на внутренней стороне крышки – кисточка. Я не знаю, как поступить: его наносят на оборотную сторону усов и бороды или на лицо? В конце концов, я наношу тонкий слой на холщовую ткань усов и прилаживаю их под носом. Они щекочут кожу, я выгляжу, как старшеклассница, играющая в школьной пьесе, и не могу не расхохотаться. Только с третьей попытки мне удается ровно приклеить усы на верхнюю губу. С бородой еще сложнее. Я раз за разом отклеиваю ее и приклеиваю снова под подбородком на равном расстоянии от обоих ушей, а клей высыхает и становится липким. По сравнению с этим парик не представляет труда: я зачесываю волосы в жидкий хвостик высоко на затылке, скручиваю в пучок и закрепляю шпильками выбивающиеся пряди. Парик плотно прилегает к голове. Я осторожно приподнимаю верхний слой его волос и просовываю еще несколько шпилек сквозь ткань подкладки. Волосы касаются сзади воротничка рубашки, почти целиком прикрывают уши и широкой волной ниспадают на лоб.

Случайно приподняв бумагу, в которую были завернуты усы, я нахожу в той же круглой коробке пару бровей и приклеиваю их поверх моих собственных. Я все это время провела перед зеркалом, но была сосредоточена на деталях. А теперь вступил в силу механизм, который позволяет переключить внимание с пылинок и следов от пальцев на оконном стекле (каждый из которых казался особенным и значительным вблизи) на открывающийся за окном вид. Исчезла борода и подкладка парика, и в зеркале появилось лицо. Тревога со скрежетом выезжает с обочины прямо мне навстречу, сталкивается с возбуждением, и они снова пускаются бок о бок по темной дороге. Я смутно припоминаю обеспокоенное выражение этого лица, но больше себя не узнаю́. Напротив меня – стройный, симпатичный молодой человек. Если бы кто-нибудь представил мне его на вечеринке, я бы почувствовала невольный отклик, такой приветственный кивок внутри себя: «Почему бы и нет?..» У него большие серые глаза, густые светлые волосы, кустистые брови, тонкий нос; бледный, с короткой рыжеватой бородой. Во взгляде, брошенном на него, он заметил искру симпатии и наклонился ко мне. Ему тоже понравилось то, что он увидел. Это длится одно мгновение. Меня охватывает жгучая тоска, тревога берет верх. Комната уплывает у меня из-под ног, я съеживаюсь на полу в изножье кровати, в груди бьется: хочу к маме.

Это проходит, как и все остальное. Я отбрасываю волосы со лба, беру со столика возле кровати пачку «Кэмел». Я никогда не курила «Кэмел» – в горле сразу начинает першить, я закашливаюсь. Но заставляю себя вдохнуть дым глубже, и, странным образом, от горького привкуса проясняется в голове, я спокойна и твердо стою на ногах. На мгновение меня охватывают сомнения: я не знаю, куда он обычно кладет носовой платок, и наконец решаю положить его в задний карман брюк. На моей одежде никогда не было задних карманов, и я несколько раз засовываю туда руку, чувствуя гладкий шелк подкладки и округлый изгиб ягодицы.

Остались галстук и шляпа, и оба этих предмета ставят меня в тупик. К галстуку прилагается инструкция – под оберткой я нахожу тонкий листок бумаги, на котором он нарисовал пять картинок: «На рисунке то, что ты видишь в зеркале. Следуй шаг за шагом». Первая попытка – узел оказывается на сантиметр ниже верхней пуговицы воротничка, со второй попытки мне удается все сделать правильно. Однако со шляпой я так и не могу справиться. Я аккуратно надеваю ее на голову, немного опускаю вперед, сдвигаю то туда, то сюда. Я достаточно осведомлена в вопросе шляп и понимаю, что это мой размер или, по крайней мере, размер, подходящий моей голове с зачесанными волосами и париком, но, что бы я с ней ни делала, она все равно выглядит странно. Я пытаюсь подражать актерам из фильмов или одному моему другу, который носит шляпы, но на человеке в зеркале это все выглядит нелепо.

Наконец я сдаюсь и неохотно кладу шляпу обратно в коробку. Мои часы показывают семь, я снимаю их и убираю в сумку. Потом мою руки. Позирую перед зеркалом – то одна, то другая рука в кармане. Затем, неторопливо, с улыбкой на лице, снимаю сережки и кладу их к часам. Аккуратно складывая многочисленные листы оберточной бумаги – каждый в свою коробку или сумку, как будто мне было дано отдельное указание на сей счет, – я нахожу ремень.

Ремень такой же, как у него, но кожа жестче. Свернутый, он умещается у меня в ладони и медленно разворачивается, когда я кладу его на кровать. Я зажимаю его между большим и указательным пальцами, беру в ладонь пряжку; отпускаю, провожу по кожаной поверхности одной стороной ладони, затем другой и снова сжимаю кулак. Я не могу отогнать от себя воспоминание об одной женщине: ее руки привязаны к душевому крану, она извивается под свистящими ударами этого ремня, снова и снова вспарывающего завесу воды. Раздается звонок. «Я внизу. Спускайся. Не забудь ключ от номера».

Я опускаю ключ в правый карман пиджака, потом в правый карман брюк, потом в левый карман пиджака, со все возрастающим волнением. Надеваю ремень, неумело застегиваю пряжку. Беру пачку «Кэмел» и спички, не могу решить, куда это положить, и в конце концов просто оставляю в руке. Лысеющий низкий человек выходит вместе со мной к лифту, но, не дождавшись, бормочет что-то себе под нос и быстро уходит прочь по коридору. Я смотрю ему вслед и понимаю, что он не ниже меня. В туфлях с трехсантиметровым каблуком я становлюсь высокой женщиной; а сейчас я мужчина ростом ниже среднего.

В лифте стоит женщина средних лет. Я вхожу и останавливаюсь у дверей. Когда мы добираемся до первого этажа, я собираюсь выйти, но внезапно останавливаюсь, вспомнив; отступаю на шаг и пропускаю ее вперед. Она проходит мимо, даже не взглянув на меня. Мое лицо заливает румянец, я сдерживаю улыбку. Какой странный ритуал! И затем, с внутренним ликованием: я прошла проверку!

Он сидит на угловом диване. Жестом указывает мне на стул. Между стулом и диваном – низкий круглый столик, на котором – медный колокольчик, его стакан с виски, пустая пепельница. Серый костюм, такой же, как на мне. Он долго разглядывает меня, внимательно изучая ботинки, жилет, узел галстука, бороду и парик. «А шляпа?» – «Видишь ли… Я так долго пыталась ее правильно надеть, но мне не удалось». Он улыбается, громко смеется, делает глоток виски, кажется, он очень доволен. «Неважно, – произносит он наконец, все еще улыбаясь. – Ты хорошо выглядишь. Ты просто отлично выглядишь. О шляпе забудь». Он наклоняется вперед и берет мои ладони в свои, как будто хочет согреть руки ребенка, который вернулся с прогулки. «Не нервничай, – говорит он. – Тебе не о чем беспокоиться».

Появляется официант и застывает в двух шагах от нас. Он заказывает мне вино, себе – еще виски, и не меняет положения: локти упираются в колени, чуть сгорбившись, не отпуская моих ладоней. Я сижу неподвижно, прямо, мои глаза прикованы к собственным рукам, одеревеневшим в его ладонях. Я поддаюсь наплыву противоречивых ощущений – мне давно следовало привыкнуть, ведь я испытываю это каждый вечер с тех пор, как мы познакомились. Мне невероятно стыдно, я заливаюсь краской, меня сотрясает дрожь. И в то же время я охвачена восторгом, пьяна, хотя вино еще не принесли, полна чувством бессмысленной радости.

Официант совершенно бесстрастен, по крайней мере на вид. Он приносит нам напитки, и я наконец заставляю себя взглянуть на него. «Это все у тебя в голове», – произносит человек напротив в таком же, как у меня, костюме. «Всем плевать. Но ты так нервничаешь – это ужасно весело». Мы садимся за столик, во время ужина он то и дело берет меня за руку. Мне трудно жевать, а глотать еще труднее; я пью вино вдвое больше обычного. Он заказывает еще стакан для себя возле барной стойки, небрежно обхватив меня за талию.