Долгая пауза.

– Паркер? Это что, женское имя?

– Да. Как Паркер Поузи.

– Кто?

Снова слышно щелканье по клавишам. Он старается делать это тихо, чтобы я не заметила, но он, скорее всего, просто не понимает, насколько беременность обостряет все чувства. С моими нынешними ушами и носом я вполне могу записываться в супергерои.

– Ты никогда арт-хаусного кино не смотрел? Паркер Поузи. Она во всех фильмах Кристофера Геста. – Эндрю молчит. – Фильм «Лучшие в шоу», она там чокнутую собачницу играла, не помнишь? Должен помнить. Ему этот фильм нравился.

– А, точно. Здорово. Мне нравится. Ты молодец. Послушай, я сейчас действительно очень занят, давай я тебе позвоню попозже, хорошо?

– Ну, давай.

– Ладно. Целую, пока.

Короткие гудки. И это все? «Здорово, давай я перезвоню попозже?» Я ушам своим не верю – так индифферентно относиться к имени своего первого ребенка! Нажимаю кнопку повторного звонка.

– Эндрю Стоун.

– Я только что объявила тебе имя нашего ребенка, и все, что ты мне говоришь, – это «здорово»? Тебя вообще не волнует, что у нашего ребенка теперь есть имя?

Он издает вздох типа «пожалуйста-только-не-сейчас».

– Конечно, волнует. Я же сказал. Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Не знаю. Но мне казалось, что тебя это должно было больше взволновать.

– У ребенка есть имя. Очень милое. Я рад, что наконец нашлось то, что тебе понравилось. Все прекрасно. Теперь я могу идти? У меня действительно очень много работы. Целую.

– Целую, – говорю я и в полном унынии кладу трубку.

Я вздыхаю. Мужики, они какие-то совсем другие. По крайней мере гетеросексуальные. Дело все-таки важное, сами подумайте. И я ожидала от него других слов – ну, что типа он сейчас приедет, будет сидеть со мной на диване и смотреть, как я пишу Паркер Джейд Стоун разными стилями каллиграфии. Знаете, я потихоньку начинаю понимать, чем привлекает лесбиянство. Я могу себе представить, какое чувствуешь удовлетворение, когда знаешь, что у твоего партнера эмоциональные реакции на происходящее такие, как у тебя. Кстати, это один из немногих положительных моментов того, что родится девочка. Если у меня когда-нибудь будет второй ребенок, Паркер придет в восторг от его имени.

Звонит телефон. Надеюсь, до Эндрю дошло, какой бесчувственной свиньей он себя показал. Руки чешутся поучить его уму-разуму.

– Консультация по высшему образованию. Лара Стоун.

– Здравствуйте, Лара, это Черил. Ладно, почешутся – перестанут.

– Здравствуйте, Черил. Спасибо, что сразу перезвонили.

– Лори сказала, что это очень срочно. Что-то случилось? У Тик неприятности?

Лори зараза. Когда это я говорила про «очень срочно»!

– На самом деле, срочного ничего нет. Я сказала Лори, что это важно. С Тик все в порядке. Я имею в виду физически. – Прочищаю горло. – А звонила я вам, собственно, по поводу Нью-Йоркского университета. Я сегодня говорила с Эдом Джеллетом, и он сказал, что вы с ним не связывались, и в отделе развития, похоже, о вас нет никакой информации. Так что я хотела спросить, с кем вы разговаривали, чтобы разобраться с этой ошибкой, пока они не приняли окончательные решения.

– Ну, – говорит она и понижает голос. – Я, разумеется, собиралась вам позвонить, но так получилось, что практически все время была занята. Никакой ошибки нет. Мы со Стефаном решили не делать пожертвования. У нас в этом году было несколько благотворительных проектов, к тому же мы финансируем строительство Музея современного искусства, так что на Нью-Йоркский университет у нас просто не хватит средств. Возможно, в свое время мы и с ними будем работать, но на сегодняшний день у нас запущено достаточно проектов, которые требуют немедленных вложений. В любом случае, я думаю, у Тик все будет в порядке. Она в вас так верит! Я уверена, что вы сможете что-нибудь придумать.

Я слушаю ее и не верю своим ушам. Они собираются поддерживать сраное искусство в ущерб своей дочери? Кому оно, на хрен, сдалось, это современное искусство? Было бы искусство, так ведь говно сплошное. Что, не хватает еще пары красных квадратов на белом холсте? И на это срочно нужны деньги?

– Поймите, Черил: все, что можно было сделать, я уже сделала. Тик просто недотягивает до уровня Нью-Йоркского университета. И она ничего не делает, чтобы помочь мне. У нее «С» по математике, и она соврала мне про результаты CAT. Сказала, что они еще не готовы, а теперь я узнаю от Эда, что у нее двенадцать-десять. Средний балл для Нью-Йоркского университета – тринадцать-семьдесят.

Черил вздыхает и издает какие-то нечленораздельные звуки.

– Честное слово, – говорит она. – Она меня в гроб вгонит. И какие у нас шансы?

– Очень маленькие. Сегодня утром они готовы были прислать ей отказ, но я уговорила Эда подождать до разговора с вами. Но если честно, с двенадцать-десять и с такими оценками она не попадет даже в колледж из пятидесяти лучших.

Кстати, я понятия не имею, какие колледжи входят в список пятидесяти лучших. Я этой классификацией никогда не пользуюсь. Все эти списки – полная глупость, и по ним никак невозможно определить, подходит колледж или нет. Однако чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. С ней надо говорить на том языке, который она понимает, и, судя по судорожному вздоху, она меня таки поняла.

– Нет-нет, – говорит она, – Так не пойдет. – Она замолкает, и я прямо слышу, как крутятся колесики в ее голове. – Давайте я поговорю со Стефаном, а потом снова свяжусь с вами. Мне надо знать, что он думает об этом.

– Хорошо. Я постараюсь уговорить их, чтобы они взяли ее по общему списку, тогда мы сможем выиграть время, но вам нужно прийти к какому-либо решению до конца зимних каникул.

– Все понятно. Спасибо за вашу честность, Лара. Это теперь такая редкость.

Ну вот, теперь мне стыдно. Но я ведь действительно хочу, чтобы Тик поступила, и не только из-за договора с Линдой. Она мне просто нравится. По крайней мере нравилась до сегодняшнего утра.

– Ну что вы, – говорю я. – Это моя работа. Черил еще раз благодарит меня, прощается, и я уже вешаю трубку, но из нее продолжают нестись вопли.

– Лара, постойте, вы меня слышите?

– Да, – говорю я, поднося трубку обратно к уху. – Я слушаю вас.

– Вы уже выяснили, кто у вас будет?

– Да, – говорю я. – Девочка. Она колеблется пару секунд:

– Сочувствую. Вы даже не представляете, во что вляпались.

– Ну что ж, – говорю я. – Спасибо за вашу честность. Это теперь такая редкость.

Она смеется:

– Согласна. Счастливо, до связи.


Ровно за три минуты до звонка занимаю позицию у кабинета государства и права. Заглядываю через застекленную дверь и вижу Тик. Она сидит на заднем ряду и, скрючившись, читает книжку под столом. Неудивительно, что у нее сплошные «С». Пора с деточкой серьезно поговорить.

В этот момент я слышу свое имя, причем голос идет откуда-то сверху. Поворачиваюсь и вижу Марка, который перегибается через лестничные перила и уже наполовину висит в воздухе.

– Здрасьте, миссис Стоун, у вас есть минутка? Я смотрю на часы:

– Одна минута ровно. И сделай одолжение, встань нормально, я не могу на это смотреть.

Марк возвращается в вертикальное положение и скачет вниз по лестнице.

– Извините, я не думал, что напугаю вас, – говорит он.

Все-таки мне удалось вдолбить в мерзавцев страх божий. Правда, не во всех, увы.

– Друг любезный, у тебя осталось двадцать три секунды, – говорю я.

– Хорошо. Я добавил к своему списку еще несколько колледжей, как вы мне сказали.

– Молодец. И ты собирался рассказать мне какие?

– Так точно, миссис Стоун, – говорит он. – В общем, я добавил университет Бакнелл, Вандербильд и Нью-Йоркский. Что вы думаете?

– Интересный выбор. Ты, надеюсь, понимаешь, что это очень разные заведения?

– Да, я знаю. Но я решил, что не стоит торопиться с окончательным решением, пока я не смогу сам туда съездить и разведать обстановку.

Урок закончился, детки начинают вставать, я вижу, как Тик утрамбовывает барахло в своей гигантской сумке.

– Звучит как генеральный план. Только постарайся, чтобы все формы были у меня до того, как начнутся зимние каникулы. На каникулах я не работаю, capisce[35]?

– Да, мистер Корлеоне. Они будут у вас завтра, клянусь.

Марк салютует, разворачивается и уходит, и в этот момент в дверях появляется Тик.

Не говоря ни слова, я хватаю ее за локоть и отволакиваю на несколько шагов от двери, чтобы нас не растоптали выходящие из класса детки.

– По-моему, нам надо поговорить, – говорю я. Судя по ее пришибленному виду, она прекрасно понимает, о чем надо поговорить.

– Вы узнали про мои результаты CAT? – спрашивает она.

Я киваю.

– Почему ты мне не сказала? Я думала, мы договорились – без всякой хуйни?

Между прочим, Стейсина техника употребления ругательств в разговоре с подростками стала в итоге весьма эффективной стратегической программой этого года. Особенно с Тик.

– Я знаю, – говорит она. – Извините. Я же не специально. Просто я понимала, что вы обломаетесь, и не хотела говорить.

Если бы это было так, я была бы очень тронута, но меня не оставляет ощущение, что мною просто манипулируют.

– Нет, ты уж извини: я тебе не верю. Я делаю все, что в моих силах, а ты старательно, шаг за шагом все портишь. Уже не важно, насколько у тебя говенные результаты CAT. Ты пойми всю нелепость ситуации: я узнаю о твоих результатах от члена приемной комиссии. Это удар по моей профессиональной репутации, а тебе моя профессиональная репутация нужна больше всех, если ты хочешь, чтобы я помогла тебе попасть в Нью-Йорк. Это ты понимаешь?

Она кивает:

– Ну, извините. Я понимаю, надо было сказать. Что мне сделать, чтобы вы мне доверяли?

Я понижаю голос:

– Что сделать? Изменить свое отношение. Ты заявляешь, что хочешь в Нью-Йоркский университет, но само собой это произойти не может. Тебе придется серьезно поработать, Тик. Твои оценки за прошлый год никуда не годятся. Я могу попробовать объяснить им, что с тех пор ситуация изменилась, но чем я это буду аргументировать, если ты нисколько не улучшила их в этом семестре? Понимаешь меня? Это означает, что тебе придется сильно напрячься. Я только что видела тебя на уроке – ты не учителя слушала, а книжку под столом читала. Так не пойдет. То, что твой папа знаменитость, еще не значит, что тебе все будут приносить на тарелочке.