Я достаю мой новенький вибратор. Предмет из «Классической девичьей коллекции», который казался вполне уместным в «Нью-Хейвен Книги и Видео», внезапно кажется каким-то чужим и совсем не смешным. Я ставлю его на свой стол и, сев на кровать, разглядываю.

— Здравствуй, вибратор, — говорю я.

Он стоит. Как прикажете завязывать доверительные отношения с этим неодушевленным куском пластика с батарейкой внутри? По крайней мере он вибрирует со скоростью 60 колебаний в минуту, чего никакой настоящий пенис точно сделать не сможет.

Один — ноль в пользу мистера В.

— Как поживаете, мистер В? — спрашиваю я. Звучит не очень. Вы не трахаетесь с людьми, к которым обращаетесь официально. — Как дела, В?

Ну, уже лучше. Но подобная беседа никуда не ведет. Макс хоть отвечал на мои вопросы. Этот же просто стоит и таращится на меня.

У меня появляется план.

Ладно, если я собираюсь это сделать, я должна сделать это правильно. Я должна уметь стильно пользоваться своим вибратором. Или, по-итальянски, abbondaza di stile.

Я надеваю свою единственную ночную рубашку. Голубой атлас со светло-зеленой отделкой выглядит соблазнительно, но не вульгарно. Выключаю свет и зажигаю ароматические свечи. Ладно, обстановка немного улучшается.

Я беру вибратор и ложусь на кровать. Кручу его в руках и рассматриваю. Объект этот меня не привлекает, но я могу попробовать.

Я закрываю глаза и включаю его. БЗ-З-З-З. Звук похож на сигнал моего будильника, и сам он довольно мощный. По правде говоря, все мое тело содрогается от интенсивной вибрации, а ведь я просто держу его в руке. Я переключаю скорость, и он негромко жужжит.

Бз-бз-бз.

Теперь он говорит больше, чем большинство парней, с которыми у меня были интимные отношения. Вот только, к сожалению, у него нет ни пульса, ни чего-нибудь другого настоящего.

Внезапно меня охватывает паника. Сердце бьется быстро, я покрываюсь испариной, но не как во время секса. Скорее как на экзамене, когда под мышками делается горячо и кажется, что сейчас упадешь в обморок. Боюсь, я потеряю сознание, испытывая этот вибратор.

Может, если я начну медленнее, все получится. По-видимому, с вибратором разогревающие ласки приходится пропускать, поэтому я просто попривыкну к нему.

Я прикладываю вибратор к бедру. И взрываюсь хохотом. Мне щекотно. Кто же знал, что это так забавно? Я проделываю это снова, на этот раз стараясь сохранить серьезное выражение лица. Но все равно щекотно! Очень.

Мой смех разносится, наверное, по всему коридору. Истерически хохоча, я катаюсь по кровати — отчасти от смущения, отчасти потому, что меня не щекотали уже лет шесть.

Я прикладываю вибратор к затылку. Хм, приятно. Хорошая массажная техника. Замечательно снимает стресс. Возможно, я смогу забыть о сексуальной стороне данного предмета и использовать его во время каникул для снятия болей в суставах — от сидения за компьютером. Вложение в размере почти одиннадцати долларов оказалось не напрасным. Я принимаю решение подарить такой же своей матери на Хануку.

Эй, постой, говорю я себе. Ведущая секс-колонки, не способная использовать вибратор? Это как адвокат, не умеющий лгать. Шеф-повар, не умеющий резать. Я обманщица. Шарлатанка!

Я должна попытаться еще раз. Сейчас я это сделаю. И я сделаю это как надо. Я перевожу вибратор на максимальный режим и с решительным, как я надеюсь, видом сую его под рубашку.

И вдруг слышу, как в замке поворачивается ключ, и дверь в мою комнату распахивается прежде, чем я успеваю отреагировать (не говоря уже о том, чтобы включить мою «Классическую девичью» штучку). На пороге стоят Бонни и Джина, семилетняя девочка, с которой та занимается по понедельникам. Черт!

— А это моя комната… — говорит Бонни и умолкает, и они вдвоем таращатся на меня.

Я подскакиваю на двести футов.

Даже на две тысячи.

В смысле, готова умереть.

— Здравствуй, Хлоя, — произносит Бонни со всей сдержанностью, на какую сейчас способна.

Джина просто смотрит на меня. Я краснею как помидор. Может, даже делаюсь багровой.

— Почему ты носишь такое красивое платье в темноте? — спрашивает Джина.

Бонни выжидающе смотрит на меня, как бы говоря: «Я на этот вопрос отвечать не собираюсь».

— Я участвую в спектакле, — лгу я. Что это за ложь?

— Правда?

— Да, — говорю я более уверенно.

— А зачем ты в темноте?

— Потому что спектакли разыгрывают в темноте, — отвечаю я (гы).

— О!

Хорошо. Джина, похоже, удовлетворена. Бонни, похоже, нет.

Наиболее подходящим словом для описания ее состояния будет, пожалуй, ярость.

О чем я думала? В любом случае мне не следовало пользоваться вибратором днем. Я должна была читать, например. Или писать доклад на двадцать страниц о Гомере, Данте и Вергилии, который нужно сдать на следующей неделе.

— А это что за игрушка? — внезапно спрашивает Джина.

— Ах, эта? — говорю я, поднимая вибратор. Он все еще работает. Я быстро его выключаю.

— Да, — поддерживает Бонни, — что это за игрушка?

Насколько я могу судить, Бонни, возможно, действительно не знает, что это такое.

— Это возбудитель шума.

— Покажи мне, — просит Джина.

Я снова его включаю. Он трясется и жужжит.

— Не очень интересная игрушка.

— Согласна, — отвечаю я, запихивая мистера В под одеяло.

Прежде чем Джина успевает задать следующий вопрос, Бонни приходит мне на выручку (наконец-то!).

— Мы сейчас уходим. А когда я вернусь, возможно, нам придется поговорить, — негромко говорит она, обращаясь ко мне.

Хорошо, мамочка. Если уж Бонни начала говорить материнским тоном, мне несдобровать. Она старшая из четырех детей, поэтому пользовалась этим тоном много лет.

Я лишь робко киваю.

— Я собираюсь отвезти Джину домой. Никуда не уходи, — с угрозой добавляет она.

Минут через двадцать Бонни появляется в нашей комнате. Я переоделась в спортивный костюм и сижу на кровати, ожидая выволочки.

— Ты ненормальная.

Мне очень неловко.

— Нет, — возмущенно отвечаю я.

— Во-первых, сейчас три часа дня, ты в ночной рубашке и пользуешься вибрато…

— Вообще-то я им не пользовалась, — перебиваю я.

— И что же ты делала? Разговаривала с ним?

Я не хочу говорить, что так и было, поэтому молчу.

— Когда ты купила эту вещь?

— Сегодня. Вместе с Вероникой.

— Само собой, с кем же еще, — фыркает Бонни.

Бонни не большая поклонница Вероники. Она считает, что Вероника слишком слащава и поверхностна, чтобы быть искренней. Возможно, она права.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хлоя, ты могла хотя бы повесить на дверь табличку «Стучите». А если бы мы с Джиной вошли на пять минут позже? И она увидела бы, как ты им пользуешься? Что я должна была бы ей сказать? А главное, что я должна была бы сказать ее родителям?

— Я… м-м-м… я… — заикаюсь я.

— Я потрясена. Просто в голове не укладывается, — говорит она, качая головой.

— Что ты хочешь от меня услышать? — отвечаю я. — Извини. Что еще сказать — не знаю. И откуда я могла знать, что ты приведешь сюда Джину? Тебе не кажется, что ты должна была предупредить меня?

— Нет, это ты должна была меня предупредить.

— Ну, могла бы постучать, поскольку дверь была заперта.

— В свою собственную комнату?

— Да.

— Не смеши меня, — говорит Бонни, качая головой.

Она настолько смущена, что даже не может смотреть мне в глаза. Я рада, потому что мне тоже здорово не по себе. Бонни подходит к своей кровати и принимается разворачивать и снова складывать одежду.

Я молча смотрю на нее. Терпеть не могу, когда она так нервничает. Да, неприятно, что они с Джиной вошли, но мне жаль, что она не проявляет понимания. Кроме того, я пыталась воспользоваться вибратором. Неужели одного этого унижения недостаточно, чтобы еще выслушивать лекцию?

— Послушай, мне надо идти, — говорит Бонни, бросив быстрый взгляд на свои часы. Она сует книги в сумку, по-прежнему отказываясь встретиться со мной взглядом.

— Хорошо, — отзываюсь я, радуясь, что она уходит. — Извини, — тихо говорю я. Права я или нет, но я терпеть не могу, когда кто-то на меня злится. Особенно Бонни.

Еще не готовая простить, она пропускает мои слова мимо ушей.

— Прекрасно. Что ж, пока, — говорю я, заполняя молчание.

— Пока, — отвечает Бонни, вешая сумку на плечо и выходя из комнаты. Она хлопает дверью, оставив меня наедине с моими мыслями и моим вибратором.

Я подхожу к полке, заставленной книгами, скопившимися у меня за прошедшие годы; к некоторым из них я даже не прикасалась, но написала о них длинные рефераты. Я вытаскиваю «Анну Каренину», верчу в руках, открываю и читаю несколько страниц. Иные люди тщательно изучают Библию, выбирая из нее отрывки в надежде обрести смысл жизни. Я же в поисках мудрости прибегаю к «Анне Карениной». Если бы я могла писать, как Толстой, или, скажем, понимать мир, как он, все было бы немного иначе.

Сегодня я натыкаюсь на такие слова: «Степан Аркадьич был человек правдивый в отношении к себе самому».

Интересно, а каким он был по отношению к другим людям?

Я возвращаю «Анну» на полку, прокручивая эту строчку в голове, поворачивая ее так и эдак, словно камень, под которым спрятано что-то, дожидающееся, когда его найдут. Какова я в своих отношениях с другими людьми? Вероятно, совсем не такая, как Степан в своих отношениях с собой; враль, каких поискать.

Взяв «Энеиду» Вергилия, я бросаю ее в рюкзак. Весит она тонну. Добавив пару тетрадей, лэптоп и — до кучи — записи, сделанные на занятиях, я закидываю рюкзак за спину, преисполненная решимости что-то совершить (раз уж сорвался сеанс мастурбации).