– Прости, – сказала я, когда он подошел и поцеловал меня на прощание.

У нас все всегда так поворачивалось, что он оказывался неизменно прав, а мне приходилось извиняться. Независимо от того, кто на самом деле был виноват.

– Я подвезу тебя к остановке, – сказал он.

Он целовал меня, я плакала, и оба мы понимали, что никуда я не уеду. Сумка стояла на полу, а мы сидели на кровати, и он говорил мне о том, что мне пора повзрослеть и научиться держать себя в руках. Дисциплину и самообладание он особенно ценил в людях. И еще бережливость. На мой взгляд, именно этих-то трех качеств мне и недоставало.

– Давай выпьем по чашечке чайку. Кстати, я тебе говорил, какой у меня любимый лозунг? – спросил он, оставив тему терпения.

Я покачала головой.

– Когда дозреешь, чтобы убить свою четвертую жену и замуровать труп под полом в кухне, остановись и выпей чайку.

Я подумала, говорил ли он все это Лоре, после того как прочитывал лекцию о чувстве собственного достоинства и об управлении своим сознанием. Часто случалось, что она заползала в мои мысли, точно разделяя меня с тем, что он говорил.

* * *

Мы приготовили чай и съели очень вкусного печенья, а когда пошли прогуляться, то начался первый в году настоящий снегопад. Настроение у меня было приподнятое, и я была почти счастлива и хотела измениться, стать такой, как он хочет, не агрессивной, сильной и широко мыслящей.

* * *

Этой ночью, когда он брал меня, погружаясь в мое тело, я думала и говорила сама с собой, что наши тела всегда рады простить друг друга, тогда как наши души только притворяются, что прощают. Но любовь теперь наше убежище и приятные воспоминания в минуты черной печали. Как бы я не любила его, я не могла не отдавать себе отчета в том, что мы из разных миров. Его мир был правильным и четко организованным, он знал массу всяких вещей, скажем, просто все обо всем. И я, легко поддающаяся влиянию, пугающаяся каждого ветерка, легкомысленная, с сумасшедшинкой в родном глазу (как он говорил), выросшая в (тоже его слова) «пещерном веке невежества и религиозной дикости».

В кротости и мягкости своей Иисус укажет мне путь.

Глава восемнадцатая

Недели четыре или даже пять все было хорошо. Юджин написал Лоре насчет развода, а я отправила письмо тетке и написала, чтобы подбодрить ее и отца, что скоро выйду замуж.

Почки, точно символ надежды на лучшее, набухли на темно-коричневых и черных ветвях – зеленые, и черные, и серебристо-белые, готовые вот-вот взорваться. Родилось много ягнят, а двое из них, чья мать издохла, были принесены в дом и обласканы Анной. Они создавали массу неудобств.

Одним прекрасным утром явилась Бэйба. (Она обычно являлась по воскресеньям). Я как раз собирала нарциссы вдоль дороги, а Юджин ушел в горы. Цветов было полным-полно, и я набрала целую охапку. Корешки их были влажными, и несильный, немного неприятный запах, столь свойственный желто-голубым нарциссам, распространялся от них. Я услышала шум двигателя и, посмотрев сквозь деревья, увидела, что это какая-то чужая машина, и хотела было спрятаться в доме. Я думала, что опять приехал отец, но, к счастью, это оказалась Бэйба.

– Бэйба, Бэйба, – окликнула я ее.

На ней были белый плащ и красный берет.

– Просто прекрасно, – прошептала я, целуя ее, хотя я была немного огорчена, что она снова застала меня ненакрашенной.

Глаза у нее были широко распахнуты, и в них читалось нетерпение, как бывало всегда, когда ей не терпелось что-то рассказать. В прихожей заблеяли оба ягненка-приемыша, притворяясь, что боятся ее.

– Бе-е-е, бе-е-е-е, – передразнила она ягнят, – тут настоящий зверинец, черт бы меня взял! – потом она прошептала. – Есть разговор, где твой Чехов?

– Нет его сейчас, – сказала я, когда мы вошли в кабинет и закрыли за собой дверь, потому что у Анны была привычка вмешиваться во все разговоры с гостями. Я налила портвейна в высокие стаканы, они были пыльными, но мне не хотелось идти и промывать их, я видела, что Бэйба очень волнуется и ей надо выпить.

– Тебе не холодно? – спросила я ее. Угли еще не остыли, и даже стены были на ощупь теплыми.

– Смотри не упади, – сказала она, чокаясь со мной, – новости у меня препротивные.

Сердце мое содрогнулось от страха, потому что я ожидала какой-нибудь новой каверзы со стороны отца.

– Я в дерьме, – сказала она коротко.

– В каком смысле? – спросила я безнадежно.

– Все в том же, Боже мой, неужели не понятно?

– О. нет, – выдохнула я, отодвигаясь от нее, словно она сказала мне что-то обидное, – как это случилось?

– Да слушай же ты сюда, – крикнула она, – какого черта ты меня все время перебиваешь?

– Но как такое могло случиться? – пробормотала я в панике. – Ты даже не живешь ни с кем.

– Случиться? Да на свете нет ничего проще, я хочу сказать, что куда труднее иметь два пальто или получить приглашение на вечеринку.

– О Бэйба, – сказала я, беря ее за руку.

– Дай подымить, – сказала она неожиданно резко. Она терпеть не могла, когда ее жалеют и особенно когда так вот хватают за руку.

Пока я рылась в столе Юджина, она успела еще дважды налить себе.

– Может, не стоит? – попросила я ее. – Заметит.

– Чего? Да ты что, монашка что ли? – ответила она и, прикурив, сунула сигарету горящим концом себе в рот. Потом мы сели и стали решать, что же делать дальше.

– От кого ты залетела? – спросила я, но не получила ответа. Она только сказала, что этот человек женат и боится огласки. Я была почти уверена, что речь шла о Тоде Миде. Она сказала, что тот мужчина ни о чем кроме этого и не волнуется, он, по сути, послал ее подальше, сказав «Увидимся!», когда провожал ее на автобус.

– Я могу отправиться в Англию или сюда, – сказала она. Ее «сюда» сделало меня на минуту безгласной. Мне представилось, что она лежит с нами в одной постели и приказывает мне идти готовить завтрак. Кроме того, я не хотела никаких детей, я их просто терпеть не могу.

– Что-то можно сделать? – спросила я.

– Что тут сделаешь, я уже сделала все, что только смогла придумать. Все просто кошмарно!

Я тоже не знала, что делать, и просто сидела, утешая ее и ожидая прихода Юджина.

– Кошмар, – повторяла Бэйба, – просто полный кошмар, один урод накачал меня джином в подвальчике на Бэггот-стрит. – «Бэйба, ты настоящая принцесса», – говорил он, стоя там в своей шнурованной суперменской жилетке, и мне было просто как-то неловко сказать ему, чтобы он отпустил меня домой поспать. Вот и оказалась я, – прошептала она, – в полном дерьме.

Я посоветовала ей отправиться в Англию. У нее была страховка на совершеннолетие, надо было просто добиться от ее родителей, чтобы они отдали эти деньги Бэйбе.

Но Юджин, выслушав ее, сказал, что она может жить у нас столько, сколько надо, если ничего сверхъестественного не случится.

– Разведем здесь самый настоящий гаремчик, – сказал он, подбадривая мою подругу. Я едва сдерживала негодование.

Мне совсем не было жалко ее, сидящую здесь в своем кимоно со стройными смуглыми ногами.

– Ты все еще бреешься? – спросила она меня.

– Я никогда не брилась, как ты смеешь?

– Кому ты вешаешь лапшу на уши? – спросила она, уставясь на мой подбородок.

Однажды получилось так, что под рукой не оказалось щипчиков, и она вырвала два длинных волоска из моего подбородка своими остренькими зубками.

* * *

Мы пообедали, и хотя Бэйба и жаловалась на недомогание, жрала она за двоих. Потом Юджин сказал, что сегодня важный исторический момент, и он должен нас обеих сфотографировать. Мы причесались и вышли втроем во дворик, где некоторое время пришлось ждать, пока выглянет солнце. Затем Бэйба встала на камень, чтобы мы с ней стали одного роста.

– Улыбочку, – сказала Бэйба, и он нажал на спуск. Эта фотография и теперь у меня. Я смотрю на нее и думаю о том, что, когда она была снята, я и понятия не имела, что моя жизнь сделает такой неожиданный зигзаг.

Мы подвезли Бэйбу до остановки автобуса на Дублин, и Юджин заверил ее, что она может рассчитывать на нашу поддержку, даже если дела обернутся самым худшим для нее образом. Мы не бросим ее на произвол судьбы.

– Мы поможем тебе, – сказала я, чтобы не выглядеть совсем уж нелюбезной на его фоне.

– Конечно, – сказала она, – ты была самым незаменимым человеком, когда надо было отнести кому-нибудь апельсины в больницу.

Он помог ей подняться в автобус, словно она была старухой, и я вдруг подумала, что, если я рожу ему ребенка, он наверняка женится на мне.

– Бедная Бэйба, – сказал он, – бедная сучка.

Мы махали вслед уезжающему автобусу и щурились от поднятой им пыли. Мои чувства к ней были не такими, как у него. Женщины больше думают о себе и о детях, которые в сущности есть их продолжение, или заботятся о мужьях, которые наполняют их дни и помыслы, а также тела, как он наполнял мое. Хотя он не был моим мужем.

Я надеялась, что мы скоро поженимся и копила себе на приданое.

– Курочка по зернышку, – приговаривала я, еженедельно складывая десятишиллинговики в коробку.

* * *

Мы вернулись домой и на день или на два я забыла о Бэйбе, не говоря о том, что я, конечно, боялась, как бы она не поселилась у нас. Был дождливый апрель, ненадолго выглядывающее солнышко снова тонуло в свинцовых облаках, приносивших яростные ливни, их сменяли ветры, выдувавшие мокрядь из кустов и ветвей деревьев. Судьба подарила нам еще две или три недели счастья. Я помогала ему косить траву, и по ночам мы наслаждались ее запахом, когда открывали окно.

Как-то Анна точила ножи о камень и напевала «Вижу я в окне собачку». Потом мы с ней принесли два таза дождевой воды и вымыли наши волосы. Юджин сфотографировал меня с мокрыми волосами и Анну, точившую ножи. Хлынул ливень, и мы убежали в дом, поднялись наверх и бросились в постель. Мы занимались с ним любовью, вдыхая запахи свежести и слушая шум омывающего сад ливня… Я спросила его: