«Бур» и «Лев» ему очень шли — определяли.

«Гоняет наверняка подчиненных в хвост и гриву! И Гурову достается!»

От этой мысли она взбодрилась, порадовалась про себя и расслабилась.

— Проходите, — пригласил хозяин кабинета, — располагайтесь.

Он указал на два кресла по бокам небольшого столика, приставленного к начальственному монументальному столу. Пока все рассаживались, в кабинет вошел адъютант с подносом, быстро расставил чайник, две чашки с блюдцами, тарелочку с лимоном, сахарницу и печенье в вазочке, обойдя угол большого стола, водрузил перед начальством стакан в подстаканнике с черным чаем.

Дождавшись, когда адъютант выйдет и закроет за собой дверь, Лев Петрович мягко, добродушно обратился к Саше:

– Александра Владимировна, у нас есть ряд вопросов к вам.


— У меня тоже, Лев Петрович, и не ряд, а множество.

— Конечно, — и так он согласился, что было понятно, что все ее вопросы ерунда и потом как-нибудь.

Ну, это к другим такие вариации выразительные в тоне пусть применяет, а с Александрой Романовой — уж извините!

— Прекрасно! — холодно продемонстрировала радость Санька, она умеет, еще как! — В таком случае мне, как даме, надеюсь, будет позволено задать их первой.

Не вопрос — утверждение. Иван хмыкнул и покосился на Бура. «А вы думали, мне с ней легко было?» — означал его взгляд. Бур улыбнулся одними глазами и без нажима напомнил, кто в доме хозяин и рулит этим «пароходом».

— Рука болит? — сделал попытку сбить ее настрой хозяин кабинета.

— Болит. Но не до такой степени, чтобы влиять на мыслительный процесс.

Иван быстренько поставил чашку на блюдце, уперев локоть в стол, прикрыл ладонью широкую улыбку. Лев Петрович посмотрел недовольно на Сашку и рассмеялся неожиданно.

— М-да! Вижу, Ивану нелегко пришлось!

— Премию и отпуск дадите? — резво сунулся Иван под начальственное сочувствие.

Бур отмахнулся. И обратился к Сашке:

— Ну, задавайте ваши вопросы, Александра Владимировна.

Разрешил.

— Задаю! — и посмотрела в упор на Ивана.

И приглашающим жестом призвала его к ответу — мол, приступайте к откровениям.

И он приступил.

— Три месяца назад к нам обратился управляющий, он же один из главных акционеров одного из самых солидных российских банков. У него возникли подозрения по поводу его первого заместителя. Он провел негласное внутреннее расследование силами их службы безопасности, но ни подтвердить окончательно, ни опровергнуть эти подозрения его служба не смогла. Кое-что они накопали, и не так уж мало, но конкретно связать это с замом не сумели. К тому же расследование велось осторожно, чтобы не навредить человеку или группе людей, если бы выяснилась их непричастность. Но и того, что они обнаружили, хватило, чтобы мы занялись этим делом.

— А вы, значит, накопали больше? — уточнила Саша.

— Да. Не просто больше. Долгие годы, не сразу, а когда банк уже встал на ноги основательно, этот зам крал деньги. Очень осторожно, очень расчетливо, талантливо и хитро, иногда понемногу, практически легально, и, само собой, у него было несколько сообщников за рубежом, которые помогали переводить множество раз эти деньги, пряча их через офшоры и подставные фирмы, контракты. Все механизмы и рычаги банковских операций зам держал в своих руках, пользуясь неограниченным доверием управляющего. И сложились за годы огромные деньги, настолько хитро выведенные, что найти их оказалось очень сложно. Почти невозможно.

— А вы нашли, — поняла Сашка.

— Да, мои ребята, — позволил себе погордиться Иван.

— Поздравляю. Честно! От всей души, — порадовалась за страну Сашка. — Но какое я имею отношение ко всему этому?

Иван нарочито неторопливо сделал несколько глотков чаю. А куда теперь спешить?

— Жадность. Обычная человеческая жадность, — специально решил подергать ее философствованием Гуров.

— Которая, как известно, всех сгубила! — поддакнула Сашка и приструнила распоясавшегося Ивана: — Не переигрывайте, товарищ Гуров! Расслабляться потом будете, когда вам Лев Петрович отпуск даст вместе с премией!

Бур хохотнул баском, мотнул головой довольно.

Ну девка!

Давно пора, чтобы Ваньку кто-то по носу щелкнул, а то этот балагур всех своим жизненным обалдуйством переговорит и укатает.

— Понимаешь, — продолжил Иван, — он уже все приготовил для тихого исчезновения, да так, чтобы никто не нашел. И искать бы не стали, он уж и человечка подготовил, зубы ему один в один, как у себя, сделал. Сгорел бы бедолага, а ДНК проверять никто бы не стал — опознали бы по зубам да всяким украшениям. Но в тот момент, когда он обстоятельно готовил свое исчезновение, ему поступило некое предложение. Невероятно опасная операция, рискованная, но он мог бы увеличить существенно свой капитал, причем без особых вложений. Очень существенно. Настолько, что он рискнул, при всей его сверхосторожности и расчетливости. Тебе фамилия Митрохин что-нибудь говорит?

— Оська? — удивилась Сашка такому резкому переходу.

— Да, Осип Митрохин.

— Мы с ним учились на одном курсе, вместе в аспирантуру поступили, у нас один руководитель был, работали вместе.

— Он был хорошим ученым? — вмешался Бур.

Сашка замялась.

— Да вы говорите как есть, — понял ее сомнения Лев Петрович.

— Это важно? — все же уточнила она.

— Это важно, — ответил Иван, — особенно для тебя.

— Он очень талантливый прохиндей от науки. Везде подлезть, подсуетиться возле нужных людей — кому польстить, кому в лапу сунуть. Кандидатскую он защитил, стащив у своего студента, очень талантливого мальчика, идею и первичные наработки. Но так стащил, что ничего доказать было невозможно. Знаете, такой типаж всегда нужного, могущего все достать и устроить человека.

— Но он хоть что-то знал, умел по предмету?

— Ну полным бездарем Оська не был, безусловно, он неплохой химик, чуть выше уровня рядового, но не более.

— Митрохин пытался предложить нескольким весьма богатым людям нечто, на чем можно очень хорошо заработать. Кто-то отмахнулся, как от глупости, кто-то просто не рискнул, а наш зам идею выслушал, провел тщательное расследование и рискнул. Уж очень ему еще заработать хотелось, тем более когда он уже считался бы мертвым, проживая под другим именем за границей.

— Господи, и что такого мог предложить ему Митрохин? — продолжала удивляться Сашка.

— Супернаркотик. Необычайно дешевый в производстве и обладающий невиданным еще эффектом.

— Вы хотите сказать, что Оська синтезировал новый наркотик? — поразилась необычайно Саня.

— Не он, Александра Владимировна, — оживился Лев Петрович, — а ваш руководитель Герман Александрович Кохнер.

Сашка уставилась на начальника Ивана, подняв брови и округлив глаза от изумления, словно он признался ей, что является тайным, засланным на землю инопланетным шпионом, и продемонстрировал зеленые рожки.

— А что вы удивились так? Такое возможно? — приободрился, подобрался товарищ Бур, будто в интересную игру вступил, и теперь его ход.

— Возможно в принципе, — очнулась Сашка, — но он этого не делал.

— А вот Митрохин утверждал, что делал. И что он сам видел записи результатов синтеза и даже переснял некоторые. Еще он утверждал, что осталось некое наследство — дневники и тайные записи Германа Александровича.

— Нет! — возмутилась Сашка, даже головой тряхнула от злости. — Не было никакого наследства и дневников! Это чушь и глупость!

— Почему вы в этом уверены?

Санька так разнервничалась, что ей вдруг нестерпимо захотелось уйти отсюда и прекратить этот предстоящий тяжелый разговор. Она уже понимала, что тяжелый.

— Лев Петрович, у вас здесь можно курить? — спросила она, мгновенно беря себя в руки.

— Ну, конечно, Александра.

— И если можно, кофе?

— Можно, можно! — проявил широту души хозяин.

Он нажал кнопку селектора, глянул на Ивана, кивнул, что-то там поняв по его лицу, и отдал распоряжение:

— Два кофе. И мне еще чаю.

Встал, самолично принес и поставил перед Сашкой пепельницу, вернулся в свое кресло. Иван протянул Александре сигарету, щелкнул зажигалкой, давая прикурить.

Она затянулась, закашлялась.

— Извините, не привыкла. Не курю.

Мужчины смотрели на нее в ожидании пояснений.

— Германа Александровича я знаю с детства. Он был близким другом моего отца, хоть и старше папы и по возрасту и по рангам, но они дружили всю жизнь. Потом я у него училась и работала в его лаборатории под его руководством.

От волнения и сосредоточенности она не обратила внимания, как перед ней оказалась чашка с кофе, автоматически отхлебнула и затянулась сигаретой.

— Конечно, Герман Александрович вел записи, мы все вели. Но это академический институт, и у нас существовал режим секретности, весьма непростой. Думаю, вы об этом все знаете, и рассказывать вам, как он осуществляется, я не буду. Главное, что все записи оставались в спецхране, в институте. Я объясню вам механизм хода работ. Ставится некая глобальная задача, скажем, новая разработка препарата, останавливающего рост раковых клеток. Герман Александрович дает каждому сотруднику определенный этапный участок, провести опыты с такими-то реактивами, проверить. Вся информация поступает к нему. Он единственный, кто знает, держит в уме, что должно получиться на конечном этапе. Понимаете? Он видит картину в целом. Все рабочие тетради, дневники экспериментов и хода работ сдаются в спецхран каждый вечер и выноситься из здания не могут. Никогда он не вел никаких дневников — зачем? Он все держал в голове. Конечно, он работал все время и дома тоже, что-то писал постоянно, но это размышления всего лишь. Ты можешь что угодно понаоткрывать дома, за столом, но химия — это очень прикладная наука, без реактивов, лабораторных исследований и мышек все твои открытия вообще ничего, гроша ломаного не стоят, оставаясь только предположениями. Вот, скажем, математика — другое дело, ей не нужна точная, порой микроскопическая дозировка реактивов, тысячи экспериментов, чтобы найти правильное соотношение, — пиши свои формулы хоть где! А в химии все только в лаборатории! Поэтому если что и было у Германа Александровича дома, то только ход размышлений, наметки направлений опытов. Все отчеты, конечные результаты сдавались в единственном экземпляре в спецхран. Я работала с ним все время и точно знаю, что никакого наркотика он не синтезировал! А через год после моего ухода он умер. А Митрохин ушел на пару лет раньше меня.