— Хм… Никогда не думал об этом.

— И совершенно зря. Жизнь меняется, как вы сами говорили. Город растет, меняется. Пора измениться и вам, скваттерам.

— Звучит вполне логично. — Джеймс потеребил кисет, не решаясь закурить при даме. Трубка вечером, на террасе, — это святое. Но он готов все променять на Джулиану, сидящую рядом.

— Вы хотите закурить? — Джулиана, естественно, заметила его неосознанный жест.

— Это неважно, — отмахнулся Форд. — Так что тут нужно изменить?

Все, что угодно, лишь бы она заинтересовалась этим. Лишь бы не лишала своего присутствия. Рядом с Джулианой Джеймсу казалось, что на расстоянии вытянутой руки от него стоит сосуд с холодной водой. Тянет прохладой, но невозможно напиться. Пока же и этой прохлады достаточно… Нет. Совсем недостаточно. Он усилием воли подавил такие мысли и, вопросительно приподняв брови, уставился на Джулиану.

Она помедлила, поправив волосы и потеребив воротничок. Кажется, она не решалась сказать то, о чем думала.

— Не стоит колебаться, если уж начали этот разговор. — Форд встал из кресла и подошел к перилам террасы. — Дом построил еще мой отец. Но я готов к переменам.

— Я пока не готова представить вам детальный план отделки, но если вы согласны, то я разработаю его за пару дней, — выговорила наконец Джулиана. — Только мне хотелось бы знать, на какую сумму мне рассчитывать.

— На любую. Мой кредит в «Тэйлор*&Ллойд» не ограничен.

— Прекрасно.

Ее деловой тон одновременно раздражал и возбуждал Форда. Но больше всего он боялся, что потом, в будущем, когда она вернет свою память и уедет прочь, ему придется жить в доме, преображенном ее руками. Жить без нее.

Следующий день был солнечным, как и все дни, проведенные Джулианой в Австралии. С самого утра у нее разболелась голова, так что поездку в Мельбурн пришлось отложить. В город она собралась по нескольким причинам: во-первых, она хотела купить всем домочадцам подарки на Рождество, во-вторых, прицениться к разным отделочным материалам и мебели. Мистер Форд был слишком занят после долгого отсутствия, так что сопровождать Джулиану должен был Кен Круз. Как бы там ни было, пришлось отложить все на несколько дней. Впрочем, Джулиана надеялась, что за это время успеет подробно изучить дом и составить списки того, что необходимо купить. И в первую очередь отмоет дом с помощью Бетси. Удивительно, но во всем огромном имении мистера Форда постоянно проживала лишь одна женщина — Бетси. Экономка объяснила, что женщины — редкие птицы на фермах скваттеров, особенно белые женщины. В Мельбурне еще можно сказать, что соотношение полов примерно равное, но не в буше. Сюда направлялись на заработки суровые мужчины, которые умели все: стричь овец, чинить себе одежду, готовить — но любили, когда о них заботятся женщины. Бетси уверяла, что иногда не видит стригалей и пастухов неделями, а иногда — не отвяжешься. Работники фермы проводили долгие дни под огромным бледным небом, которое ночью становилось волшебным, похожим на роскошное, бархатное покрывало, усыпанное бриллиантиками звезд. Джулиана уже несколько раз любовалась с террасы звездным небом. А люди, живущие тут, так привыкли, что уже его не замечают; когда гостья попробовала поговорить с Фордом о красоте австралийской ночи, ей показалось, что он ее не понял, и молодая женщина быстро свернула разговор. Вот деловые беседы у нее с мистером Фордом выходили — одно удовольствие.

На предложение Джулианы помочь благоустроить дом Бетси отозвалась без особого энтузиазма.

— Это же фермерский дом, — заявила она. — Тут все прочно и без изысков.

— Я понимаю. — Джулиана и Бетси были на кухне, где экономка готовила обед. — Но мистер Форд — богатый человек и ведет дела с богатыми людьми. У солидного джентльмена должно быть солидное окружение.

— Да, вы правы, мисс, — уступила Бетси. — Но нам предстоит столько работы, что подумать страшно. А ведь на мне еще и готовка для стригалей!

— Ты готовишь на целую толпу здоровых мужчин? — Джулиана до сих пор так и не осознала толком этого факта. Она, кажется, привыкла совершенно к другому раскладу. — И тебе никто не помогает?

— Почему не помогают? — вздохнула Бетси. — Помогают двое мальчишек-полукровок и старик Тук. Рубят дрова, носят воду, режут скотину.

— Бетси, в любом приличном доме на кухне работают несколько человек. А ведь кормят они не такие толпы. Удивительно, как ты справляешься.

— Я работы не боюсь, — пожала плечами Бетси. — Только вот с уборкой и переделкой никто нам с вами помочь не сможет.

— Наверняка среди стригалей и пастухов есть умелые парни.

— Есть, но они освободятся не раньше чем через три недели. Стрижка овец близится.

— Тогда у нас есть время все отмыть и устроить так, чтобы ты больше руководила домом, а меньше работала, — заметила Джулиана.

— Матушка мистера Джейми сама готовила и убирала, пока не слегла, — ударилась в воспоминания экономка.

— Мир меняется. Увидишь, насколько все станет легче, если взяться за дело с научным подходом, — оптимистично провозгласила Джулиана.

— Вам виднее, — кивнула Бетси. — В этом доме давно не было хозяйки, а мужчины быстро дичают без женской руки. Только…

— Что?

Выражение лица экономки было кислым донельзя.

— С этого все и начинается: вы перебираете простыни в его доме, а потом…

— Ах, Бетси! — вздохнула Джулиана. — Поверь мне, я просто хочу хоть чем-то отблагодарить за помощь и гостеприимство. Это все. Никаких непристойностей.

— Я видела! — мрачно прошептала Бетси. — Я видела эту тьму в его глазах. Он хороший человек и истинный джентльмен, но мистер Джейми… он мужчина, и этот темный огонь овладеет им. И вы обожжетесь. Или сгорите. Оба.

Джулиана вздрогнула и замерла, едва дыша.

Она чувствовала, как его пальцы прикасаются к ней, ладонь скользит по ее коже, вызывая во всем теле безудержную дрожь. И хочется, чтобы так было всегда. Хочется быть здесь — в этой комнатке с наглухо закрытыми окнами, чтобы ни один лучик дневного света не прорвался, чтобы только свеча, освещавшая двоих на кровати, была источником света…

— Джулиана…

Его шепот, быстрый, отчаянный какой-то. И она выгибается ему навстречу, готовая полностью себя отдать, вместе с бессмертной душой, если он попросит. Ей кажется, что она горит; это пламя ночи, черное пламя. И вместе с тем — очищающее и обновляющее: в нем она будто рождается заново, хотя мнится, что сейчас рассыплется пеплом…

— Джулиана!

Она тоже выдыхает имя. Чье? Какое? Она не помнит, позабыв уже через долю мгновения. Сейчас самое важное — не его имя, а какой он. И то, что он с ней, здесь, навсегда. Навсегда, растянутое в минуты, в отчаянный стук двух сердец, в губы, смятые поцелуем. Тот, кто рядом, целуется так, что у Джулианы кружится голова, и ей кажется, что вокруг пляшут призрачные тени, а под веками распускаются бархатные, агатовые, невиданной красоты цветы.

— Джулиана…

Она ловит его шепот на своих губах, чувствует горячее дыхание, которое смешивается с ее собственным. И никто ей сейчас не нужен, и ничто, только он, и его прикосновения, тайные знаки в темноте, ощущение полного, неразрывного бытия…

— Что с вами? — Бетси подхватила пошатнувшуюся Джулиану под локоть и усадила на скамейку у стены. — Я что-то не то сказала?

— Нет, Бетси. Просто мне на мгновение показалось, что я что-то вспомнила. Но теперь уже ничего… ушло.

Экономка обеспокоено покачала головой и отошла к плите, чтобы налить Джулиане чаю. Она возилась там с чайником и кружками, тихо позвякивая и бормоча что-то себе под нос.

Джулиана прижалась затылком к бревенчатой стене и закрыла глаза. На самом деле она отчетливо помнила то, что только что ярко и обжигающе возникло перед ее мысленным взором. Воспоминание? Она знала тот темный огонь, о котором говорила Бетси, она уже прикасалась к нему, горела, но не сгорала. Прикосновения рук того мужчины, того незнакомца, чье лицо она так и не рассмотрела, и сейчас ощущались на коже раскаленными печатями, губы саднило от призрачных поцелуев, а сердце билось так, что Джулиана едва могла дышать.

Бетси сунула ей в руки чашку теплого чая с молоком и озабоченно прикоснулась ко лбу Джулианы.

— Жара вроде бы нет. Но вы словно бредите.

— Уже все прошло. Не волнуйся.

В открытую дверь кухни вошел пастух и склонился над бочкой с водой, чтобы умыть лицо и руки. Выгоревшие белые штаны облегали его бедра как вторая кожа, а сильно полинявшая голубая рубаха вся просолилась от пота. Высокие коричневые сапоги выглядели слишком новыми и дорогими для всего остального. Джулиана с невероятным удивлением поняла, как она рассматривает пастуха. Мужчина выпрямился и откинул с лица мокрые светлые волосы, мышцы спины бугрились под тонкой тканью рубашки. Он повернулся, и Джулиана едва не вскрикнула. Это был Джеймс Форд собственной персоной. Если в первый вечер в этом доме Джулиана сомневалась, прилично ли сидеть за столом с мужчиной в рубашке без жилета, то теперь… Теперь мистер Форд выглядел еще более неодетым, чем тогда. Штаны больше подчеркивали, чем скрывали, а рубашка была расстегнута почти до самого широкого кожаного ремня, опоясывавшего… ну, назвать это талией — покривить душой; гораздо ниже талии. Дорожка рыжеватых волос сбегала по загорелой груди и скрывалась под ремнем. Джулиана поймала себя на том, что явно и беззастенчиво рассматривает массивную серебряную пряжку этого самого ремня.

Все утро Форд помогал гуртовщикам сгонять овец в корали. Глупые комки шерсти не желали подчиняться, но в итоге удалось почти без потерь собрать большую часть стада в нужном месте. Когда они закончили, Форд залпом выпил целую флягу прохладной родниковой воды, а потом обернулся и увидел, что за кустами стоит Кинг Джон. Вождь местного племени вурунджери, он появлялся, когда хотел, исчезал без следа и никогда и ни с кем, кроме Джеймса (а раньше его отца), не разговаривал. В детстве отец предусмотрительно научил Джейми языку вурунджери, так что тут проблем не было. В отличие от соседей Форд никогда не притеснял аборигенов, не вмешивался в их дела и не прогонял со своей земли. Кажется, такая политика была взаимовыгодной. Кинг Джон, хоть ничем и не проявлял своих чувств, тепло относился к глупым белым людям, а Джеймс считал его своим другом. И было отчего: неприятностей аборигены не доставляли, особого внимания не требовали, жили по своим законам, которые Джеймсу не мешали совсем. Зато пользы от них было много.