Да и, по правде говоря, Ади просто боялась ехать к дочке. Ей было бы невыносимо увидеть, в каких условиях та жила. Наверняка не во дворце. Что ж удивляться, что она… но у этой девчушки Мириам появились шансы на лучшую жизнь, пусть даже в ней и течет дикая кровь ее шотландского папаши. Вон, глазки так и сверкают, язычок острый – она может себя защитить, как и все Йевеллы.

Значит, в семье ее звали не Мириам, а Миррен, на шотландский манер. Конечно, она имеет право на свое привычное имя, но Йевеллы гордились Мириам и во многих поколениях давали это имя перворожденным девочкам. Элли тоже поддержала их фамильный обычай, не забыла. Что ж, трогательно.

Ади невольно призналась себе, что на душе у нее потеплело, хотя ее и ждет впереди немало стычек с детским упрямством. Миррен городской ребенок, и ей будет нелегко жить на ферме, привыкать к однообразной и нелегкой работе, следить, чтобы были закрыты все ворота и калитки. Городские дети привыкли к магазинам и кофейням на каждом углу, привыкли ходить в кино, где показывают полуголых девиц и парней. За этой девочкой нужен глаз да глаз. А еще ее нужно подкормить, а то кожа да кости, вон ножки какие тонюсенькие и коленки острые. Миррен сидела перед ней в стареньком пальтишке, из которого она давно выросла. Подол на юбке подшит кое-как, грубыми стежками, а чулки нуждаются в штопке – сплошные дыры. И один господь знает, какое там у нее исподнее белье, поди грязь да блохи. Но ничего, вот приедут домой, и Ади хорошенько отмоет свою внучку.

– Тебе нравятся эти места? – спросила она, чтобы Миррен отвлеклась и перестала ковырять в носу.

– Если ты видела одну овцу, значит, ты видела и всех остальных, – вздохнула девочка.

– Нет-нет, тут ты ошибаешься. Ты не найдешь двух одинаковых. Каждая овечка отличается от других, некоторым даже дают имена, совсем как детям. Пастух, как Господь Бог, знает всех в своем стаде. Тебе еще предстоит многому научиться, но ведь ты из фермерского рода, это у тебя в крови, так что ты быстро все освоишь. Вы с дедушкой пройдетесь по пастбищам, он покажет тебя овцам, чтобы они не боялись к тебе подходить, – добавила она, надеясь в душе, что ее строгий муж тоже примет в свое сердце этого ребенка.

Джо поразится, когда увидит эту кроху, копию их покойной дочки. И почему только они так долго держались в стороне? Девочка росла как дикая трава, подвергаясь всевозможным опасностям. Все их проклятая гордость, они не могли хоть чуточку ею поступиться. Теперь им придется наверстывать упущенное.


За ними приехал на повозке пожилой мужчина гигантского роста со светлыми усами. Из его ноздрей торчали пучки светлых волос. Он уставился на Миррен.

– Значит, вот какая девочка у нашей Элли? Худая как жердочка, но крепкая? Что ж, мать, мы что-нибудь придумаем, чтобы ее накормить, – засмеялся он, оглядывая Миррен с головы до ног, словно породистого теленка.

– Наша порода, без сомнений, верно, Джо? – спросила его миссис Йевелл.

– Эге, точно, только давай-ка не при девочке… Она еще не пришла в себя. Что ты думаешь, проделать такой далекий путь на поезде, – сказал он. Видно, думал, что она никогда в жизни не видела поездов и локомотивов.

– Мы с папой всюду уже побывали… В Лидсе, Брэдфорде, а однажды ездили к морю в Фили, – вежливо сообщила Миррен. – Но та поездка получилась чуточку скучной.

– Как я вижу, тебе не очень хотелось ехать сюда, но я готов поклясться, что ты никогда не жила прежде на крыше мира, – проговорил мистер Йевелл, подмигивая. Она удивленно посмотрела на него, не понимая, шутит он или нет. Этот человек был такой высокий и могучий, прямо гигант. На нем были фланелевые штаны и большие кожаные сапоги, на локтях куртки виднелись заплаты, а из кармана жилета свисала настоящая золотая цепочка.

– Не пугай девочку. Для нее тут и так поначалу все покажется чужим, – одернула его жена.

– Ну что ж, занимайте место в нашей королевской карете, юная леди. Едем домой.

Они бесконечно долго ехали в гору – мимо деревенских домов из серого камня, мимо маленькой церкви с приземистой башней, мимо пруда, в котором плавали утки, все в гору, в гору по дороге, огороженной невысокими стенками, все выше и выше, все ближе к вершине холма, где из голой земли там и сям торчали острые белые скалы, а по склонам бродили овцы. Сырой ветер хлестал Миррен по щекам. Внизу, в долине, она увидела много других зеленых и серых полей, обнесенных каменными стенками, а над ее головой сияла голубизна неба. У нее даже закружилась голова от такого непривычного пейзажа. Это был совсем другой мир – ни людей, ни автобусов, ни нарядных домов, выстроившихся в ряд вдоль улиц, ни дымящих труб.

Потом они свернули с дороги влево к большому белому дому со сверкавшими, будто глаза, окнами. Таких величественных домов она в жизни не видела, и это была ферма Крэгсайд, ее новый дом. Так вот где жила в детстве мама. Как могла она сменить такую красоту на жалкий железнодорожный вагончик?

Возможно, из-за мраморных колонн в холле, гулкого стука ее башмаков по каменным плитам пола, из-за высоких потолков с завитушками по углам и больших квадратных комнат, выходящих в вестибюль, из-за того, что задняя часть дома, казалось, погружалась в скалу, но Миррен показалось, что Крэгсайд встретил ее хмуро, без улыбки. Как будто она вошла в ратушу или в методистскую капеллу и спрашивала, где там уборная. Ей до смерти хотелось посикать, но она слишком стеснялась, чтобы сказать об этом.

Ласковая девушка в белом переднике, которую звали Кэрри, провела ее в гостиную, где пахло древесным дымом и лавандовой мастикой. Миррен подошла к окну – и увидела долину реки на много-много миль вдаль, и железную дорогу.

– У всех овец покрашена жопа. Зачем? – вот и все, что ей пришло в голову спросить.

Ей никто не ответил, а Кэрри улыбалась. Неужели она сказала что-то не то?

Пускай дом походил на дворец, но в этот момент вид у бабушки стал строгим, даже сердитым, а дедушка неловко потупился.

– Ступай с Кэрри на кухню, она напоит тебя чаем, – распорядилась бабушка, а сама рухнула в большое кресло и с облегчением сняла с себя увядшую шляпу. – Ох, какой сегодня был долгий день!

– Мне нужно в уборку, – шепнула она служанке.

– Что-что?

– В уборную. Хочу сикать. Я сейчас лопну…

– О-о, в туалет… во дворе… либо поднимись наверх, там ватерклозет, но ты не дотянешься до цепочки, слишком высоко для тебя, – сказала Кэрри.

Миррен, не дожидаясь конца фразы, метнулась на мощеный двор, чтобы найти туалет.

В общем, насколько она могла судить, это был один из тех шикарных домов, которыми все любуются на почтовых открытках. На большое пианино было накинуто покрывало, которое могло соскользнуть на пол, если она зацепится за него, и тогда разобьются все вазочки. В таком доме нужно ходить медленно и не топать ногами. На кухне пахло как в кондитерской, и впервые за столько дней Миррен почувствовала, что голодна.

Все было бы восхитительно, если бы она приехала сюда на каникулы. Вот если бы тут гостила вся их семья – мама с папой и Грэнт! Они бы гуляли тут, играли, а потом вернулись на поезде домой в Скарпертон, к ее подружкам… Но увы – нет, это все навсегда в прошлом, аминь, теперь здесь ее семья, эти незнакомые люди, которые зовут ее чужим именем, живут в холодном доме и говорят совсем по-другому.

Миррен сидела на стульчаке и отчаянно рыдала, подвывая от тоски. Она теперь Одинокая Джилл, и виноват во всем папа, но она не хотела его винить, потому что его уже нет в живых. Теперь они все вместе там, на небе, – мама, папа и Грэнт. Без нее. И это нечестно!

Глава 3

В первые же дни после приезда на ферму Крэгсайд Миррен пришлось осваивать множество новых для нее дел. Кэрри учила ее кормить кур, искать драгоценные яйца и тщательно вычищать навоз из курятника, а еще искать дыры в сетчатой ограде, через которые может пролезть Братец Лис. Миррен морщилась от запаха куриного помета, но помалкивала.

Дядя Том, старший брат ее мамы, показал ей, как надо подметать коровник и наливать воду коровам. Мальчишка, работавший на ферме, помогал ей черпать овес для могучих клейдесдальских лошадей. Из-за всех этих дел она забыла о том, что ей предстояло учиться в новой для нее школе, расположенной там, внизу, в Уиндебанке.

Иногда вечерами они собирались возле пианино. Дед опускал пальцы на клавиши, звучали аккорды, а он улыбался, сверкая белыми зубами, которые, по словам Кэрри, бабушка подарила ему к Рождеству. Он исполнял мелодии, даже не глядя на пианино. Как-то раз он запел сильным и красивым голосом какую-то песню, и Миррен заслушалась. К ее удивлению, бабушка расстроилась.

– Не надо, Джо, не пой… Джордж любил петь эту песню на концертах в церкви. Это брат твоей мамы, Миррен. Он не вернулся из Франции. Его тело так и не нашли. Столько парней пропали без вести… Что ж, ты хотя бы девочка, тебя не заберут на войну, если что. – Шмыгнув носом, она показала на фотографию солдата, стоявшую в черной рамке на камине. – Это твой дядя, да упокоит Господь его душу. Слава богу, некоторые вернулись живыми, но двое-трое из них теперь не такие, какими были прежде; например, Гарольд Берроуз, директор нашей школы. Я слыхала, что Энни Берроуз, его жене, приходится нынче несладко. – Подняв руку, она изобразила, что пьет из бутылки. Потом, увидев, что Миррен смотрит на нее, быстро добавила: – Я рада, что ты подписала обязательство о трезвости. Джо методист, так что у нас в доме не пьют.

– Моя мама хорошо пела? – спросила Миррен.

– Когда требовалось, она хорошо выводила «Мессию» в хоре, но соло не пела. А Джордж был у нас баритон. Вот его ужасно не хватает. Теперь в Уиндебанке больше не устраивают концертов. Не хватает мужских голосов. – Она вздохнула.

– Мне можно научиться играть на пианино? – спросила Миррен, надеясь, что она тоже научится петь, аккомпанируя себе, совсем как ее дед.

– Посмотрим потом, когда ты научишься помогать по хозяйству. Хозяйственные дела – самое главное, детка, для фермеров они на первом месте. Потом стряпня, рукоделие, храм божий, конечно, а если ты будешь быстро управляться с этим, тогда выделишь немного времени на музыку, но только после того, как сделаешь домашние задания.