Чертов сукин сын!

Они были вместе два года – и это было самое счастливое время в жизни Антонио. Марио был самым красивым мужчиной на земле – узкобедрый, гибкий, с буйными темными кудрями и дьявольской зеленью порочных глаз. С гладкой кожей цвета «кафе-оле», длинными музыкальными пальцами и беззаботным нравом избалованного ребенка. Впервые Антонио заметил его на Неделе высокой моды в Париже – Марио был начинающим манекенщиком. Естественно, Дом моды «Фарбоначчи» предложил ему жирный контракт. Антонио словно с ума сошел – ему хотелось, чтобы волшебный юноша с наглыми глазами был ближе. Хотелось смотреть на него каждый день, любоваться его природной кошачьей грацией, слушать его голос, смех. При всей своей инфантильности Марио отнюдь не был дураком. Через какое-то время они были не разлей вода – оба знали, что это не банальная интрижка из серии «отсо– си-у-меня-в-гримерной-а-я-предложу-тебе– прекрасный-контракт», а нечто большее, настоящее. Их роману было всего две недели, когда Марио перевез свои скромные пожитки в роскошный трехэтажный особняк сеньора Фарбоначчи. Через полгода они вдвоем сфотографировались на обложку журнала People, а через год – заявили всему миру о том, что они намерены узаконить свои отношения в Амстердаме. Весь мир наблюдал за их головокружительным романом, весь мир им сочувствовал.

И вот однажды, не вовремя вернувшись домой, Антонио стал свидетелем душераздирающего зрелища – Марио, его любимый нежный преданный Марио, абсолютно голый, обнимал нового садовника, неотесанного мужлана, волосатого мачо с низким лбом и железными бицепсами.

Идеальный мир Антонио Фарбоначчи раскололся на куски. Неделю он пил, запершись в своем замке, отключив все телефоны и переложив бизнес на заместителей и секретарей. Еще две недели провел в нью-йоркском кокаиново-светском раю, потом отдыхал на Маврикии, потом наведался на свою виллу на Лазурном Берегу. Ничего не помогало – острая боль не желала отступать.

Постепенно он вернулся к своей обычной жизни – готовил новые коллекции, рисовал эскизы, шпынял ассистентов, проводил кастинги, снимал ролики, открывал бутики, ставил шоу. Но что-то неуловимо изменилось, и иногда Антонио казалось, что сердца у него больше нет.

Тот день ничем не отличался от других, ему подобных. Будильник зазвонил как обычно, в половине десятого. Антонио позавтракал тостами с осетриной, выпил два стакана свежевыжатого грейпфрутового сока, сорок минут провел в домашнем спортзале, принял душ, отправился на работу. На заднем сиденье своей «BMW» он привычно просматривал свежий глянец. Как вдруг…

Знакомые черные кудри, обтянутый модными джинсами тугой мальчишеский задок, звонкий смех, узкая спина, родной излом тонкого запястья… Он стоял на другой стороне улицы, беседовал с официантом небольшой домашней кофейни.

У Антонио перехватило дыхание, барахтающееся сердце подступило к горлу, похолодели ладони. Он и раньше думал, а что, если они когда-нибудь случайно встретятся? Ведь Марио продолжал работать в модельном бизнесе, правда, сеньор Фарбоначчи постарался, чтобы в Италии тот стал персона нон грата.

Можно было малодушно отвернуться, проехать мимо, угомонить разбушевавшееся сердце… и снова жить с этой свинцовой тяжестью внутри.

Антонио попросил водителя остановить машину.

– Марио! – Пытаясь казаться спокойным, приветливым и безразличным, он перешел улицу и тронул бывшего любовника за плечо.

Марио обернулся, улыбнулся… и оказался незнакомой девушкой, милой, очаровательной, совсем молоденькой. Надо же было так обознаться…

– Простите, – только и смог выдавить он, – я принял вас за знакомого…

– Ничего, бывает, – когда она улыбалась, на ее щеках появлялись очаровательные ямочки, совсем как у Марио. – Слушайте, а я же вас знаю! Вы – Антонио Фарбоначчи!

– Да, – без особенного энтузиазма подтвердил он.

Ну надо же, как они похожи. Бывает ведь такое. Может быть, его сестра-близнец Марио? Но нет, это маловероятно, девушка говорила по-итальянски с сильным французским акцентом.

– Меня зовут Элен, – возбужденно сказала она, – я модель, и больше всего на свете мечтаю работать с вашим домом. Если честно, я собиралась на ваш кастинг. Я только позавчера приехала из Парижа.

– Да? – он взглянул на нее с большим интересом.

Вообще-то красавицей она не была. У нее была мальчишеская фигура, слишком бесполая даже по модельным критериям. Квадратные узкие плечи, полное отсутствие груди (Элен этого совершенно не стеснялась и даже будто бы подчеркивала), длинные мускулистые ноги, плоский мальчишеский зад.

И это лицо с крупноватыми чертами, и эта родная улыбка, и этот смех, ножом врезающийся в бедное сердце…

– Знаете что… – решился Антонио, – вы уже завтракали? Могу ли я пригласить вас на чашечку кофе?

Это было так неожиданно, так странно… Они были знакомы двадцать минут, а уже болтали как старые друзья. Элен было всего восемнадцать. Такая юная, свежая, веселая, как игривый щенок… И похожая на Него, словно братишка (именно братишка, а не сестренка, ибо в Элен не было ничего женственного). Слово за слово – Антонио пригласил ее на ужин. А там… Расскажи ему кто еще вчера, он бы не поверил, поднял фантазера на смех. Голубизна сеньора Фарбоначчи была не модным штрихом, но врожденной особенностью. У него никогда не было женщины. Ему было всего четырнадцать, когда его соблазнил лучший друг отца, владелец алмазных рудников в Южной Африке. Антонио, замкнутый мрачноватый подросток, которого ровесники сторонились и считали букой, потому что он не интересовался девчонками, словно превратился в другого человека. Это была первая любовь – все лето он провел в Йоханнесбурге. Его родители ни о чем не догадывались, думали, Антонио заинтересовался бизнесом, радовались, что замкнутый необщительный сын наконец преодолел кризис переходного возраста и обзавелся друзьями. Когда отец узнал, был скандал. Своего первого мужчину Антонио больше никогда не видел – говорят, его убили в уличной драке подвыпившие темнокожие работяги все в том же Йоханнесбурге.

А для Антонио все встало на свои места. Он вдруг все про себя понял, перестал казаться себе самому чужаком. Понял, почему он не такой, как все, почему у него не замирает сердце, когда самая красивая девочка школы проходит мимо, понял, почему ему неинтересно разглядывать вместе с другими мальчишками порнографические журналы.

Элен стала его первой женщиной. Антонио поверить не мог, что это происходит с ним. Они выпили белого вина, он развеселился, захмелел, показал ей эскизы новой коллекции, подарил платье своего сочинения, алое, цыганское, очаровательное в своей нарочитой вульгарности, с изобилием воланов и кружев. Она ходила по обеденному залу походкой манекенщицы, старалась ему понравиться, надеялась, что ее возьмут в показ. Она была чертовски хороша, и Антонио казалось, что платье было специально создано именно для нее, пьяной, красивой, юной. Он подошел, чтобы поправить оборку на ее загорелом плече, Элен сама подалась вперед, и он сдался, поплыл, сошел с ума. От нее тонко пахло жасмином и мандаринами. Марио тоже питал слабость к женственным цитрусовым ароматам. Антонио гладил ее плечи, спину, руки, и ему все казалось, что это вернулся Марио. В последний момент он испугался – что же он делает, как же это возможно, у него не получится ничего… Но все получилось. И это было великолепно.

Утром Элен смотрела на него с вопросительной улыбкой. Она не знала, как ей следует вести себя дальше. Все-таки он был известным модельером, а она – так, никем, девчонкой из малообеспеченной семьи, перебивающейся на задворках модельного бизнеса и не имеющей денег, чтобы сделать приличное портфолио…

– Ну что, поехали на работу? – улыбнулся он.

– Куда? – удивилась Элен.

– И поторопитесь, новая звезда Дома моды «Фарбоначчи», – невозмутимо продолжил Антонио.

– Ты сошел с ума! – верещала Кьяра, креативный директор Дома моды. – Кого ты привел? На какой помойке ты ее откопал?! Она не может, не может стать лицом нашего нового аромата! Над нами будет смеяться весь мир!!

Кьяра работала на него с тех времен, когда Антонио был еще никому не известным портным, а его Дом моды занимал две пыльные комнатенки в огромном офисном здании. Она была рослой мужеподобной бабой с неровной красноватой кожей, картофелевидным крупным носом, маленькими близко посаженными глазами и массивной фигурой. У нее было потрясающее чутье на успех. Если бы не она, Антонио Фарбоначчи не состоялся бы. Кьяра относилась к нему как к младшему брату и не боялась говорить правду в лицо.

– Она что, больна анорексией?

– Прекрати, Кьяра, – поморщился Антонио, – ничем она не больна. Она просто молоденькая и худенькая.

– Худенькая?! Да она похожа на скелет!! На тебя работают красивейшие женщины мира, Антонио. Все – и Клаудиа, и Наоми, и Жизель почтут за честь стать лицом Farbonacci Perfume! А ты хочешь какую-то безвестную уродину!

– Поверь мне, – устало отмахнулся он, – я не могу объяснить, но я чувствую… Когда я увидел Элен в моем платье… Я понял, что нам не хватало именно такой девушки.

– Да она даже на девушку не похожа, – фыркнула Кьяра, – если ее коротко подстричь, получится тринадцатилетний пацан!

Антонио прикрыл глаза и улыбнулся. Его ладони еще помнили гладкость ее кожи, его губы еще чувствовали вкус ее тела, в его ноздрях все еще стоял мандариновый запах ее волос. Мальчишка, сущий мальчишка… Тугой крепкий зад, длинные сильные ноги, широкие брови, узкая спина…

– Что с тобой? – проницательная Кьяра заметила, как изменилось его лицо. – Только не говори, что ты… О господи, Антонио… Ты же не…

– Это не имеет значения. Скажи всем, чтобы перестали подыскивать девушку. Первая примерка состоится завтра.

И он вышел из кабинета, а Кьяра изумленно смотрела ему вслед, качая непричесанной головой.

Все думали – он сошел с ума. Все думали – это безумие, фарс. Ну как можно снимать в рекламном ролике это чудовище? Это жалкое бесполое создание, у которой ни попы, ни груди? Элен держалась замкнуто, чувствуя общую неприязнь. Без улыбки смотрела в объектив, ни с кем не разговаривала. Антонио настоял, чтобы ее почти не гримировали. Ему не нравилось, как выглядит в гриме ее лицо. В глубине души он вообще не понимал, зачем женщинам косметика, если без тональной пудры лицо смотрится моложе и свежее, а ресницы без туши – нежнее и тоньше? Про помаду и говорить не стоит – как другие мужчины могут целовать накрашенные губы? Губы, от которых пахнет безликой парфюмерной отдушкой?