И эти их итальянские каникулы закончились. Бесповоротно и безвозвратно.
Прямо сейчас.
– Нет, – ответила Дашка, глядя ему в глаза и так много пытаясь сказать этим взглядом, – это новая. Я доделала ее здесь.
Власов наклонился, взял ее руку и поцеловал.
И это был совсем не тот поцелуй, которым он целовал ей руки все эти дни, – ухаживающий, легкий, с мужским нескрываемым интересом и уважительный в то же время.
Этим поцелуем он выразил свое восхищение ее талантом, благодарность за их великолепную Италию на двоих… и попрощался. Он поднял голову, заглянул ей в глаза и увидел там синие озера грусти.
– До свидания, Даша, – произнес он ровным, без красок голосом.
Она кивнула.
Он подошел к машине, открыл заднюю дверцу, намереваясь сесть, но девушка вдруг окликнула его:
– Власов!
Игорь повернулся, чего-то ожидая, чего-то…
– Это было красиво! – прочувствованно сказала Дарья каким-то особым тоном, озарив его синей печалью своих глаз.
Теперь кивнул он.
Сел в машину и захлопнул за собой дверцу. Он не стал оборачиваться, чтобы узнать, уходит девушка или так и стоит и смотрит ему вслед.
Он уже скучал по ней. Сильно.
Он летел в самолете, рассматривал Дашкину книжку, дотрагиваясь пальцами, изучал объемные картинки, чувствуя устойчивое нежелание расставаться с этим необыкновенным творением, отдавать его кому-то. И усмехнулся про себя: «Она еще сделает, будут у меня ее книжки!»
Он чувствовал такую непривычную, незнакомую теплую печаль, легонько сжимающую горло и сердце, светлую, как паутинка на солнце, грусть по уже прошедшему и невозможности ни вернуть, ни повторить того, что было.
Он вдруг вспомнил строчки из не очень известной песни Окуджавы, годов семидесятых, непонятным образом всплывшие сейчас в его памяти: «К чему мы перешли на «ты», за это нам и перепало, на грош любви и простоты, а что-то главное пропало».
Они не перешли на «ты», и у них что-то главное осталось!
«Это было красиво!» – сказала она.
Это было непередаваемо красиво и стало щемяще прекрасно, когда прошло и закрепилось воспоминанием на всю жизнь.
У них теперь есть навсегда – как бы ни сложились их жизни, – у них, у обоих, теперь навсегда есть четыре дня своей Италии и совместно пережитые, прочувствованные вдвоем моменты великолепной красоты.
И он летел в самолете, увозя с собой солнце, море, горы, природу, Дашин смех, запах, улыбку, их разговоры, его ухаживание, ее уважительное приятие его ухаживания и их «вы».
И сердце щемило, щемило отзвуками высокогорной баллады…
Власов почувствовал слезы, текущие из глаз, и резко сел на кровати, посмотрел на часы – полчетвертого утра. Он, оказывается, заснул, и во сне продолжая вспоминать ту Италию на двоих, проживая и чувствуя заново, до слез.
Сколько он спал? Часа три.
Он сильно потер лицо ладонью, поднялся и прошел в ванную, умылся холодной водой и задержался взглядом на своем отражении в зеркале.
«Ничего, – сказал он себе зеркальному. – Ничего, прорвемся!»
И быстро пошел к холодильнику, достал из морозилки водку.
В дверь настойчиво и громко постучали.
«Дашка!» – заколотилось сердце; на мгновение испугавшись самого страшного, Власов широкими шагами прошел к двери и рванул, распахивая.
– Привет! – Макс хлопнул его по плечу, сдвинул в сторону и прошел в номер.
– Привет! – Федька переступил через порог, заметил в руке Игоря бутылку, забрал и попенял: – А подождать товарищей?
Макс уже разулся, кинул портфель рядом с креслом, в которое сел, обвел взглядом подувядшую закуску на столе и сообщил:
– Сейчас все освежат, мы с Федькой заказали. Ну, давай наливай, чего ждать-то!
– Действительно, – поддержал Федька, усаживаясь на диван возле столика.
Власов молча достал из буфета и поставил на стол еще две рюмки и сел в кресло. Федька разлил, подняли, и Макс сказал:
– Чтобы Даша твоя скорее поправлялась!
Чокнулись, выпили. А Власов подумал, что ему надо снова умыться холодной водой, останавливая подступившие слезы, застрявшие в горле.
– Рассказывай, – дал отмашку Федька.
Федька и Макс были его самыми близкими друзьями, по сути, братьями и даже больше.
Они познакомились на распределительном флотском пункте, где их троих и еще парочку ребят из новобранцев отобрали в морпех.
Служить. Три года. На минуточку, в морской пехоте.
Их троих флотское начальство называло «студенты», таким образом сразу объединив в группу, потому что все трое угодили сюда с первого курса институтов.
Они сдружились с первого дня того «отборочного» знакомства, да так и прослужили: спина к спине – и, не расставаясь, пошли дальше по жизни – спина к спине! Втроем – Федор Дробыш, Максим Скоков и Игорь Власов.
И прошли на этой службе такое! И участвовали в заварухах недетских, и…
Да до хрена! И рассказывать не стоит! Да и не хочется!
А знакомство и узнавание друг друга в те первые дни начавшейся службы проходило у них через сплошной хохот.
– Ты откуда? – спросил Федька у Макса.
– Из Москвы.
– Ни хрена себе! – обалдел парень – Тебя как угораздило-то из Москвы да из института в морпех угодить?
– А-а-а! – с досадой махнул рукой Макс. – Член не туда засунул! У моего однокурсника знакомая в швейном училище учится. Ну, мы как-то завалились к ним в общагу! Посидели, выпили с девчонками, песни попели под гитарку, а они вокруг нас как дивы гаремные – выбирай не хочу! А одна уж так меня окучивала, ну я и ответил взаимностью, и трахнул как положено. И забыл, само собой. Я даже ее имени не помню, из Урюпинска какого-то! А она через месяц заявляется к моей матери, и ведь адрес узнала как-то, и про меня справки навела. И заявляет: я, мол, беременная, он должен на мне жениться! А если не женится, то я заявление в милицию об изнасиловании подам, у меня пол-общаги свидетелей, его посадят! Я, говорит, для начала уже заявление в его комсомольскую организацию в институте написала. И не думайте, что отделаетесь! У меня в моем Жопинске дядя прокурор, так что у вашего Макса один выход! А мама ей так спокойно: «Девочка, он не может на вас жениться, его в армию забрали!» А девка не поверила. Я, говорит, все узнаю. Ну, маманя контрнаступление устроила, выяснила про эту деваху подробности. Оказалось, и дядя главный прокурор, и в Москве родственники непростые имеются. А меня уж прессовать начали, отвел в сторонку комсорг, предупредил, что на завтра назначено заседание комитета комсомола, где будут рассматривать мое дело. Ну, сами знаете, – из комсомола, поездом из института, а там либо женись, либо садись. Мать бегом в военкомат, заплатила военкому, только, просит, не в Афган, куда подальше, и быстро! Я к декану, объяснил ему, что и как, повестку показал, он мужик нормальный, иди, говорит, служи, я тебе академку по семейным обстоятельствам задним числом оформлю, вернешься, восстановишься.
– Поня-ятно, – протянул Федька, дослушав. – Да уж, дорогой тебе получился трах одноразовый, Максим Скоков: сунул-высунул, и бежать, что-то типа: скок, скок, через мосток, и на бабу на часок!
Мужики грохнули хохотом и ржали еще час, уговаривая Федьку придумывать новые и новые рифмы.
А к Максу припечаталось навсегда, став его позывным и пожизненным прозвищем: Скок.
Федька-то свой позывной тогда же получил, в тот же разговор на распределительном пункте, рассказав не менее нелепую историю своего попадалова.
– Ну а ты, Дробыш, откуда и как в морпех-то попал? – отсмеявшись вместе со всеми, спросил Макс.
– Да так же, как и ты: от тюряги в сапоги! Я из Сибири, в политехе учился. Поехали мы с компанией в выходные к другу моему на дачу. А недалеко от его дачи, прямо на речке, стоит станция научная, они там замеры всякие проводят, лед изучают, состав воды да всякое. Ну вот, мужики перебрали сильно, а я не в их градусе, решил прогуляться, надоели мне их пьяные базары и разборки. Иду себе вдоль речки, гуляю, слышу, кричит кто-то вроде как: «Помогите!» Я присмотрелся, а там к станции этой пришвартован наглухо понтон, а от него метра на два прорублена во льду траншея до квадратной полыньи. Возле этой полыньи на льду лежит мужик на животе, а руки по самые плечи в воде, и орет.
Я к нему мотанул, дубленку на ходу скинул, ухватил за ноги и тащить, а он кричит: «Не меня, аппаратура тонет!» Ну, я тоже руки сунул в воду, он какой-то короб железный держит, сука, тяжелый, да еще зацепился за что-то, ну, я, дурак, и нырнул в прорубь, вытолкал ему этот короб. А лед уж под ним потрескивает, весна все ж таки. Я ему: «Руку давай, вытаскивай меня!» – а он: «Сейчас, только аппаратуру отнесу!» Мудак! Короче, он ее тащит, а лед трещит, он коробку на понтон поставил, сам на него забрался, а за мной возвращаться забздел, схватил весло, которое там валялось, и мне протягивает. А весло обледенело коркой, у меня руки мокрые, соскальзывают, не зацепиться. Вижу, там, на домике, щит с инструментами, я ему кричу: «Багор давай!» – а он: «Да, да!» – и снова мне весло протягивает! Я ему: «Багор!» – и руками показываю на дом и багор с крюком. А он, козел, в ответ: «Держи! Держи!» – и снова весло тянет. Ну понял я: кранты мне! Не утопну, так отморожусь, вместо яиц елочка останется! Ну и ломанул через эту траншею, а она заледенела, еле продрался. Вылез кое-как, обматерил этого придурка: «Я ж тебе кричал: «Багор!» – а он мне снова весло тычет в руки: «Я же тебе весло давал!» Рванул я у него это весло и как въе… ему в лобешник. Ну, он в отключку, а мне хулиганка с тяжкими телесными. Маманя моя, святая женщина, как и твоя, Скок, побежала к военкому, дядьке моему двоюродному: спасай, выручай, только не в Афган! В какие-нибудь серьезные войска и подальше, так, чтобы дело уголовное закрыли! Ну, он меня и отправил подальше!
– Да уж, – сделал выводы Макс. – Я хоть за хреновый, но все-таки трах пострадал, а ты, Дробыш, за благородные порывы и багор!
Ржали, конечно, все, а к Федьке приклеилось намертво: Багор.
"Девушка-праздник" отзывы
Отзывы читателей о книге "Девушка-праздник". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Девушка-праздник" друзьям в соцсетях.