Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба

Виктория очнулась в больнице, возле нее сидела Мария и держала ее за руку.

— Крепись, сестричка, — ласково сказала Мария. — Женщины из семьи Оласабль просто так не сдаются!

— Я дождусь Энрике, чтобы сказать ему, что наш сын жив. Это я обещаю, а дальше…

— Дальше ты дождешься сына с невесткой и внучками, потом дождешься их первого причастия, потом свадьбы, потом правнуков…

Виктория невольно улыбнулась той долгой череде лет, какую ей сулила Мария.

Но первым к ней пришел ее Адальберто. За это время Катриэль и Милагрос успели сходить в театр и забрать там Айлен.

Мануэла поплакала и от радости, и от горя, что расстается с любимицей.

— Я как только ее увидела, поняла, как она мне пришлась по сердцу, — сказала Милагрос, прижимая к себе Айлен.

Катриэль уже держал на руках Асунсьон и не мог налюбоваться на своих двух девочек, на свою Милагрос.

— А теперь мы в больницу! — сказал он Мануэле и Амансио. — Малышки должны придать нашей маме желания жить!

Виктории и вправду хотелось жить, глядя на своих дорогих внучек. Так же Умиленно смотрела на малышек и Мария. Подумать только! У них с Викторией теперь общие внучки. И с Викторией, и с Энрике.

— Айлен и Асунсьон будут дружить, как вы, наши дорогие бабушки, — с улыбкой сказала Милагрос.

— Но они будут гораздо счастливее нас, — в один голос ответили обе бабушки, которые сидели обнявшись и тихо любовались своими детьми.

Теперь сестры видели, как похож Катриэль-Адальберто на Энрике в молодости, а Милагрос— вылитая Мария…

— А вот Асунсьон, мне кажется, точь-в-точь бабушка Виктория, — сказала опять Милагрос.

И Виктория согласилась: действительно, что-то есть.

Вскоре пришел и Энрике, опечаленный, постаревший! Он рассказал о судьбе Августо. И все невольно примолкли, сострадая несчастному, который навлек на себя столько бед. Никому уже не хотелось его винить в тех страданиях, которые из-за него претерпели. Здесь все были в чем-то виноваты, и поэтому умели прощать…

— Он искупит свою вину, — сказала Мария.

— Он творил зло потому, что не хотел смириться со своей судьбой, — сказал Катриэль.

— Энрике! — окликнула капитана Виктория и показала на Катриэля. — Посмотри на него, это наш с тобой сын!

Энрике Муньис с Катриэлем застыли, глядя друг на друга, веря и не веря, а потом бросились друг другу в объятия.

Теперь Катриэлю осталось только обнять свою дорогую сестру Камилу, и я умру счастливая, — прошептала Виктория.

Лишь мятущаяся душа узнает беспредельность покоя, когда он наконец снисходит на нее. Каждая струнка исстрадавшейся души Виктории дышала сейчас покоем, и он казался ей благодатным покоем смерти. Но в свой смертный час она чувствовала себя счастливее, чем за всю прожитую жизнь, и была благодарна судьбе за то, что она дает ей отойти так легко и беспечально.

Но печалились ее близкие, теряя только что обретенного родного человека. И всеми силами старались удержать ее. Катриэлю, пережившему столько потерь, нестерпимо было думать еще об одной.

Камила молила о долгих днях для Виктории, чтобы наконец насладиться полнотой обоюдной любви.

Мария мечтала, что они поживут еще с сестрой вместе, наслаждаясь таким же безмятежным закатом, каким был и рассвет их жизни, совсем не предвещавший столько мучительных бурь…

Много дней находилась Виктория между жизнью и смертью, но все-таки жизнь взяла свое, и она пошла на поправку.

Наконец настал день, когда врач сказал Катриэлю:

— Лучшее лекарство для вашей мамы — деревенский воздух!

И благодатная «Эсперанса» открыла свои зеленые объятия девочкам, которых когда-то она взрастила и которые, поседев, возвращались к ней навсегда.

Для Катриэля и Милагрос «Эсперанса» была счастливым будущим, для Марии и Виктории— счастливым прошлым. Счастливым и несчастливым одновременно.

День клонился к вечеру. Мария с Домингой хлопотали, занимаясь ужином. Около них вертелись две малышки и тянули то одну, то другую за юбки, умильно выпрашивая печенье, печь которое была такая мастерица Доминга.

Дверь открылась, и в просторную деревенскую кухню, где в будние дни вся семья и завтракала, и обедала, и ужинала за большим столом, вошли Милагрос с Катриэлем и Энрике. Они только что обошли с Браулио все хозяйство и обсуждали предстоящие работы. Увидев родителей, девочки с радостным криком бросились к ним.

— А где мама? — спросил Катриэль.

— Как всегда, на любимой лошадке! Поехала, кажется, к реке. Поезжай, позови ее. Скоро ужинать! — отозвалась Мария.

Виктория сидела у одинокого креста, что затерялся среди бескрайних полей.

— Ах, Адальберто, — говорила она, — сколько времени прошло с того грустного серого дня, когда я тебя потеряла, когда я потеряла все… А сегодня я пришла сказать тебе, что малыш, которому ты помог родиться, снова рядом со мной. И он будет любить тебя так же, как всегда любила тебя я…

Катриэль, увидев издалека Викторию, спешился и подошел к ней. Он давно знал эту одинокую могилу, но не знал, чья она.

— Здесь лежит мой друг Адальберто Гутьеррес, — ответила Виктория на немой вопрос сына. — Он помог тебе появиться на свет, он дал тебе имя, он спас мне жизнь ценой своей жизни. Скажи ему спасибо, сынок, и носи его имя с честью. Он был очень достойным человеком.

И Катриэль-Адальберто поклонился тому, кто так хотел заменить ему отца…

Многое вспомнилось Виктории, и многое рассказала она своему сыну.

В доме их ждали к ужину, но не дождались.

— Я, кажется, знаю, где они, — сказала Мария.

— Они вспоминают того, кто был и нам с то¬бой верным другом, — со вздохом сказал Энрике.

— Им так нужно побыть вдвоем, — прибавила Мария.

Через несколько дней Катриэль-Адальберто и Милагрос, взяв с собой Айлен и Асунсьон, поехали в индейскую деревню. Даже узнав, что по рождению он белый, Катриэль не отказался от народа, с которым породнился. Он продолжал считать себя сыном индейского племени и хотел, чтобы его дочь Айлен сохранила связь с родом его матери. Милагрос была одного мнения с мужем. Она не питала неприязни к той, что была женой Катриэля, подарила ему дочь и умерла. Познакомившись с Инти, она искренне почувствовала к нему симпатию. Своим спокойным достоинством и благородством он невольно напомнил ей Катриэля.

— В нашем доме мы всегда будем чтить память вашей сестры, — сказала ему Милагрос, — и наш дом всегда будет открыт для вас. Моя маленькая Айлен никогда не забудет свою маму, обещаю вам!

— У вас золотое сердце, Милагрос, — ответил ей растроганный Инти, — у моей сестры было точно такое же.

Благосклонно принял Катриэля с женой и вождь племени. Раз уж белые поселились на здешних землях, так пусть уж лучше роднятся с индейцами, чем воюют с ними. Рожать детей лучше, чем убивать. Так считал старый и мудрый вождь, который много воевал на своем веку, чьи сыновья стали могучими воинами и погибли, чьи внуки подрастали, и он хотел поглядеть и на правнуков.

— Я запишу наши индейские предания и легенды, — сказал Катриэль Милагрос, когда они возвращались из селения. — Земля, на которой поселились белые, помнит их. И для того, чтобы жить на ней счастливо, каждый должен их знать.

Закатное солнце золотило бескрайние прерии. Древняя эта земля приняла в свое лоно разных детей человеческих: и красных, и черных, и желтых, и белых. Она давала им кров и пищу для того, чтобы они породнились и создали новую расу, жизнестойкую и жизнелюбивую, помнящую разных богов, и поэтому терпимую и терпеливую…

— Доминга! Ты куда? — окликнула Мария старую служанку, которая поставила супницу на хрустящую скатерть и пошла к двери. Вся семья сидела в большой столовой за воскресным столом. — Ты же сидишь с нами, Доминга! Ты давно член нашей семьи, и мы не будем обедать без тебя! Хватит тебе сидеть одной на кухне!

— Ты заменила нам мать, Доминга, — поддержала сестру Виктория. — А для наших внучек ты — бабушка. Пришел наш черед заботиться о тебе, — и первой она налила суп старой Доминге.

Вечером Доминга поила Браулио чаем на кухне и говорила:

— Я стала старая, Браулио. Для меня настало то время, когда все хвори обрушиваются разом. Но я прожила хорошую жизнь. Вырастила своих девочек — Марию с Викторией. И ты, если что, заботься о них. Смотри, чтобы не случилось чего плохого! Заботься и о них, и о Милагрос, и о детках…

— Что это ты, Доминга? Как будто умирать собралась? — похлопав по руке старую приятельницу, засмеялся Браулио.

— Все под Богом ходим, — отвечала старуха. — А тебе я вот что скажу: женись, Браулио! Тебе сейчас самое время жениться. Вон как Паулина на тебя заглядывается! Не заставляй девушку томиться. Таких, как она, днем с огнем поискать.

Быстрая и проворная смуглянка Паулина была по душе и Браулио, но он считал себя слишком старым для женитьбы. Слова Доминги смутили его: — неужели и вправду заглядывается? Но Доминге можно было верить — она знала про все сердечные дела во всей округе.

Однако отвечать Доминге он не стал, только отпил еще глоток крепкого душистого чая.

— Хорошо бы построить здесь часовенку, — сказала Мария, когда они с Викторией и двумя малышками добрались до кладбища.

И сестры подошли к могиле Хуана и Амалии, на которой не были так давно. Обитатели «Эсперансы» не оставили ее в забвении — все вокруг было убрано, цвели цветы.

— Мама, папа, дорога оказалась очень длинной и трудной, но мы вернулись. Мы снова здесь, как обещали, мы опять вместе, — говорила Мария.

— Да, мы вместе и счастливы, — подхватила Виктория, — а это наши внучки.

— Они — залог нашей крепкой и счастливой семьи, — продолжала Мария, — и мы клянемся…