Харитонов ушел к машине – переговорить с подстанцией. Фельдшер Вера Петровна осталась сидеть с больной.

– Ну как, Зинаида Яковлевна, лучше?

– Лучше. Прям другое дело… – Селиверстова глубоко вздохнула, наклонилась, с живым интересом разглядывая монетку, валявшуюся в пыли возле лавки. – О, десятка…

Женщина схватила монетку, и из кармана ее широкого болоньевого плаща выпали большие ножницы.

Вера Петровна подняла их:

– Зачем это вы с собой носите, милочка? В кармане, без чехла… А ну как поранитесь? Или кого пораните случайно, в метро?.. Вдруг на эскалаторе голова закружится? Упадете, а ножницы полетят в кого-то!

Женщина снова спрятала ножницы в карман плаща, буркнула недовольно:

– Сроду на эскалаторе голова не кружилась…

– Ага… Ножницы-то зачем?

– Просто. Купила, забыла дома выложить. Забыла! – раздраженно произнесла Селиверстова.

– Ладно, ладно, не злитесь, а то давление опять скакать начнет…

Пациентка молчала. Она выглядела уже вполне здоровой.

Мимо прошла девица в мини, с роскошной гривой блондированных волос.

– Ишь, расфуфырилась… – неодобрительно произнесла Селиверстова. – Патлы свои распустила…

– Молодежь! – безмятежно улыбнулась фельдшер. – Они такие…

– У меня тоже дочь была, – вдруг произнесла с кривой улыбкой Селиверстова, не слушая Веру Петровну. – И тоже волосы у нее были. Золотые, до попы. Чудо. Вот ее волосы – это да… Такие стоило миру показать. Не то что эти… мочалки.

– А где сейчас дочь-то? – с любопытством спросила Вера Петровна.

– Пропала. Давно. Давно-давно, – все с той же кривой улыбкой произнесла Селиверстова.

– Ох ты!..

– Ничего, я уж не переживаю. Померла, поди. Иначе вернулась бы, да? Столько лет-то прошло… Менты – гады. Ненавижу их, – с озлоблением вдруг произнесла Селиверстова. – Хоть бы тело нашли, я бы дочку похоронила по-человечески. Так нет, даже того не сделали! Ур-роды проклятые…

– Все, все, не надо. Успокоились… Давайте я вам еще давление померю. Работаете? На пенсии?

– Как же, проживешь сейчас на пенсию… Работаю, в ресторане «Мечта», посудомойкой. Вот люди, тоже делать им нечего – в рестораны ходят жрать. Другие на одной гречке с хлебом сидят, а эти крабов трескают… Чтоб они все подавились, ур-роды…

– Вера Петровна, как? – крикнул из машины Харитонов, держа в руках переговорное устройство.

– Норма! Зинаида Яковлевна, в больницу едем?

– Да не поеду я никуда… – раздраженно отозвалась Селиверстова. – Лучше мне. Сейчас посижу еще чуток да домой.

– Распишитесь в карте вызовов, что отказываетесь от госпитализации… Да, здесь. Старайтесь отдыхать, в метро без надобности не ездите. Если что – опять «Скорую» вызывайте.

– Да, да. Спасибо, – буркнула Селиверстова. – Езжайте уж. Может, еще кого спасете.

– Да нет, у нас уж смена закончилась. Сейчас тоже по домам… – Вера Петровна направилась к «Скорой». Уже сидя в машине, произнесла задумчиво: – Откуда в людях столько злобы? Понимаю, жизнь тяжелая, и все такое… Но разве это повод – ненавистью упиваться? А потом на гипертонию жалуются…

– Психосоматика, – рассеянно отозвался Харитонов.

– Есть ли смысл в таких людях? Зачем они живут? Для чего? Я не понимаю…

– Вера Петровна, не бузи. Смысл есть, – обернулся к напарнице Харитонов. – Только мы его не всегда видим.

– Да, хотела бы я верить… – вздохнула Вера Петровна.

…Переодевшись, Григорий возвращался домой.

Все последнее время он был сам не свой. Он не понимал, из-за чего Агния на него обиделась, почему убежала. Конечно, неприятно узнать, что твой возлюбленный когда-то ударил женщину… Но это было восемнадцать лет назад! С тех пор много воды утекло – мир изменился, и изменился он, Григорий Харитонов. Почему Агния этого не понимает?

Сейчас ему и в голову не пришло бы поднять руку на женщину. Уже не первой молодости он, всякое видел, многое понял. Работа эта еще ума прибавила.

Но Агния словно не хотела ничего знать. О, ты ударил женщину, ты злодей, не хочу с тобой водиться…

«И не надо! – с неожиданной злостью подумал Григорий. – Переживу…»

Григорий понимал, что сам себе противоречит – он все равно сейчас злился и переживал. Из-за Агнии.

Как когда-то – из-за Марины.

Господи, как Григорий любил Марину, как сходил по ней с ума… Они с четырнадцати лет почти не расставались, он уже и не помнил того времени, когда не любил Марину. Он считал эту девушку своей собственностью, она была продолжением его тела, его души, его второй половинкой. Они уже кожей срослись!

«Если бы Марина была жива – я бы заставил ее простить себя. Я бы заставил ее забыть того типа, с которым она вздумала связаться… И мы бы с ней жили вместе – до сих пор. Поженились бы, как и собирались. У нас были бы дети. Все путем!»

В последний год перед своей гибелью Марина стала тиха, рассеянна. При встречах уже не бросалась на шею, не визжала от восторга – девичьего, глупого, такого милого: «Гришечка ты мой золотой, как же я по тебе соскучилась!» Потом стала пропадать.

Григорий тогда отправлялся ее искать – и находил, рано или поздно. Марина пряталась где-нибудь за дальними гаражами, в переулках, на детских площадках – сидела где-нибудь в уголку, одна, сжавшись, о чем-то напряженно и сосредоточенно думая…

Поскольку Марина была одна, то и повода для ревности у Григория в первое время не возникало. Он списывал все на нелады в ее доме, на неудачи с театральным. Как мог, пытался развеселить, расшевелить Марину… Говорил о свадьбе, просил перебраться к нему.

Она отказывала, улыбаясь: «Нет, все в порядке, Гришечка, просто настроение не очень… Потом, все потом. И свадьба, и житье совместное… Потом».

Он, тогда уже студент меда, решил вытащить Марину к психотерапевту – у человека же явная депрессия! Но Марина ничего не хотела, к врачу идти отказалась.

Совсем замкнулась. Стала пропадать чаще – Григорий, обходя окрестности, уже не находил ее. И чем больше он преследовал Марину, тем холодней, раздражительней становилась она. Она явно тяготилась Григорием, его любовью.

Но затем Марина вновь изменилась. В начале лета она вдруг расцвела, стала снова улыбаться. Сделалась еще краше, еще раскованней. Ходила быстро – волосы золотой волной вились по ветру… Григорий вздохнул с облегчением, хотя Марина по-прежнему избегала его. У них уже не было свиданий, один на один, бывшие влюбленные встречались лишь изредка во дворе, в компании. Но Григорий смотрел на будущее с оптимизмом. Он надеялся, что скоро они с Мариной снова будут вместе, как раньше. Как всегда… Надо только выбрать удобный момент, поговорить с ней!

Помнится, стоял разгар лета, какая-то сумасшедшая жара. Григорий только что сдал сессию и был совершенно свободен. Московское лето будоражило, жгло, лишало сна и покоя!

Григорий встретил Марину во дворе – если точнее, то выследил, высидел, заставил ее себя слушать («Люблю, не могу жить без тебя, все что хочешь, только вернись!»). Она выслушала этот монолог-заклинание, но ничего не ответила. Григорий схватил ее за руки, потребовал объяснений… Он буквально припер ее к стенке.

Марина наконец разомкнула уста. И призналась…

Призналась в том, что любит другого. Любит больше жизни. А Григорий ей – в тягость. И Марина принялась подробно, с усмешкой, глядя прямо в глаза, рассказывать, как хорош ее новый любовник. У Григория помутилось в голове, он перестал владеть собой… и вот тогда влепил Марине пощечину.

Он раскаялся – буквально в следующее мгновение, но это ничего не изменило. Марина оттолкнула Григория и ушла, не желая его больше слушать.

И вскоре после этого вдруг совсем пропала.

А еще через три недели ее тело выловили из реки…

…Григорий из темной арки вышел во двор, освещенный солнцем, деревья, кусты сирени – в дымке молодой листвы.

И увидел Агнию, сидящую на качелях. А рядом с ней – Эдика Орехова, бывшего одноклассника и соседа по дому.

В то же мгновение Григорий забыл о Марине.

Он видел только Агнию. Он думал только об Агнии…

Марины больше не существовало.

«Опять Орехов Агнию за руки хватает, опять около нее вьется!» Григорий решительно зашагал в сторону качелей.

* * *

Агния повернула голову и заметила Григория. Вздрогнула, мурашки побежали по спине…

– Агния! – позвал Григорий, приближаясь.

Агния отвернулась, сжалась.

– Харитонов, чего тебе, а? – мрачно спросил Орехов.

Но Григорий проигнорировал его.

– Агния… ты должна меня выслушать… Посмотри на меня!

Агния повернула к Григорию лицо, и опять ей стало не по себе. Она окончательно и бесповоротно поняла, что, как ни старается, не может оставаться к нему равнодушной.

– Агния, если я тебя чем-то обидел… – настойчиво повторил Григорий.

– Ты меня ничем не обидел! – с досадой перебила она. – Просто… к чему все это? Встречи, расставания… Так или иначе все закончится плохо!

– Ну и что? – сказал Григорий, подойдя к качелям уже вплотную. – Что теперь, не жить, что ли? Ты еще вспомни, что мы все умрем… Да, мы все умрем, рано или поздно, это я тебе как доктор говорю! А через сто тысяч лет, ученые обещают, Солнце погаснет… и что теперь?

Григорий протянул к Агнии руки, поднял с качелей. Она не сопротивлялась, она растерянно смотрела в его глаза, забыв обо всем на свете.

– О чем это вы? Чем ты ее мог обидеть? Э… э… что такое?! – между Григорием и Агнией втиснулся Эдуард Орехов.

– Орехов, не мешай! – мгновенно взбеленился Григорий, попытался оттолкнуть Эдуарда плечом.

– Ай… – Агния едва удержалась на ногах.

– Я все понял! Вот ты с кем связалась, оказывается! – с холодной яростью произнес Эдуард. – «Гриша, Гриша…» – передразнил он. – Я так и знал, что тут дело нечисто!

– Эдик, я тебе ничего не обещала…

– Лапы от нее свои убери, Орехов!

– Ты пожалеешь, что ты с ним связалась… Харитонов, ты…