Брайан Лукас приехал в четверг вечером, и мы с ним беседовали около часа. Мой поверенный, человек застенчивый и малообщительный, предпочитал оформлять документы о передаче имущества и составлять завещания, а не выступать в суде. Тем не менее он ясно представлял трагические обстоятельства случившегося и, горя желанием помочь, подтвердил, что врачебного заключения и результатов вскрытия будет более чем достаточно для того, чтобы снять с меня любые обвинения. Он нерешительно предложил мне подготовить рассказ о том, почему мы с Карин приехали на пустынный пляж и что там произошло, но я отказался, притворившись, что уверен в себе и не желаю лишний раз вспоминать о случившемся, а предпочитаю дать показания коронеру. Брайан не стал настаивать: мы с ним не были близкими приятелями, а в данных обстоятельствах ему не хотелось выпытывать у меня щекотливые подробности интимного характера.

– Что ж, если вы уверены… – смущенно сказал он и, выслушав мой утвердительный ответ, добавил: – Решайте сами. С юридической точки зрения вам абсолютно не о чем беспокоиться. – Возможно, он считал, что таким образом устранялся от того, что его клиент и сам толком не мог объяснить.

В общем, от так называемой консультации было мало толку. Я провел в больнице три дня и все это время, сокрушенный гнетущим чувством невосполнимой потери, с ужасом вспоминал пережитое. Я не мог ни на чем сосредоточиться, а тем более думать о будущем. Иногда я ловил себя на том, что рыдаю, но не помнил, когда начал рыдать. Как все глубоко скорбящие люди, я переживал свое горе в одиночестве. Мир замкнулся, поблек и зачах, потому что я утратил к нему интерес и больше ни на что не надеялся. В беседах с окружающими, даже с маменькой, моя скорбь воздвигала невидимый барьер, и никакое сочувствие не могло его сокрушить.

Никогда прежде я не был так несчастен.

Я сидел на кровати и ждал прихода маменьки, жалея, что не воспользовался предложением доктора Фрейзера отсрочить заседание на три дня. За это время я бы наверняка успел сочинить убедительное объяснение для коронера. Впрочем, я сознавал, что это невозможно. Мы с Карин расстались на пляже. Сначала обнаружили ее, в беспамятстве и при смерти, а потом полицейские нашли меня, изувеченного и в невменяемом состоянии. Более того, медицинское освидетельствование подтверждало рождение ребенка. Вполне возможно, коронер решит, что мне известно что-то еще, о чем следует знать и полиции. Почему вы ее бросили, мистер Десленд? Почему?

– О Карин, – прошептал я, закрыв лицо ладонями. – Помоги мне!

Тянулось время. С улицы доносилась песня дрозда. Я подступил к окну, стал глядеть, как дождь накрапывает на асфальт, да так и простоял до тех пор, пока не настало время выходить.

На расследование мы пошли вместе: Лукас, маменька, мы с Тони (он приехал рано утром и привез мне костюм и рубашку) и сестра Демпстер, которая присоединилась к нам в последний момент, объяснив, что ей велели сопровождать меня «на всякий случай». Судя по всему, больничное начальство обошлось со мной, как милосердные разбойники, но они знали, что делают.

Коронерское расследование проходило в полицейском участке. У входа два типа в плащах и с записными книжками пытались со мной заговорить, но Лукас, заранее разведав обстановку, провел нас прямиком в зал заседаний.

Помещение оказалось большим, похожим одновременно и на лекционную аудиторию, и на конференц-зал. Пасмурным утром в нем было темно и мрачно. Посредине стоял стол коронера, а справа и слева от него были расставлены три или четыре ряда деревянных скамей, будто в церкви. На одной из скамей уже сидел доктор Фрейзер с незнакомым мне пожилым человеком. Фрейзер с улыбкой кивнул мне, и мы заняли места между ним и группой полицейских, среди которых были и те, кто во вторник утром привез меня в больницу. Судя по всему, распорядители хотели, чтобы в зале собрались все непосредственные участники событий, прежде чем впускать представителей прессы. Наконец типы в плащах и еще два или три человека, явно журналисты, расселись на скамьях напротив. Немного погодя в зал вошел коронер, и все присутствующие встали.

Коронер, худощавый человек лет пятидесяти, с проседью, в очках без оправы, был бодр и внимателен, чем-то напоминая муниципального чиновника или управляющего банком. Ни на кого не глядя, он негромко произнес: «Садитесь, пожалуйста», занял свое место и с минуту сидел молча, аккуратно раскладывая на столе бумаги и делая записи в какой-то ведомости. Наконец он оторвался от своих занятий и осведомился:

– Сегодня пасмурно, но, может быть, все-таки обойдемся без света?

Возражений не последовало.

– Мистер Алан Десленд присутствует? – продолжил коронер.

Я снова встал и ответил:

– Да, сэр.

– Мистер Десленд, как я понимаю, вы согласны на безотлагательное проведение заседания и отказываетесь воспользоваться предложенной вам отсрочкой до следующей недели. Вы это подтверждаете?

– Да, сэр.

– Я также понимаю, что вы понесли тяжелую утрату и что наше расследование может выявить подробности, которые усугубят ваше горе. Я постараюсь свести их к минимуму. Надеюсь, что так же поступят и прочие участники разбирательства. Если ваше самочувствие ухудшится, то по вашей просьбе я прерву слушание дела.

Все это он произнес вежливо, но бесстрастно, явно заботясь лишь о том, чтобы впоследствии никто не мог обвинить его в несоблюдении декорума. Я понял, что он – весьма прагматичный человек, готовый соблюсти все приличия, однако же не упустит ничего существенного. Что ж, может, оно и к лучшему. От милосердия я опять расклеюсь, вот как при докторе Фрейзере.

– Благодарю вас, сэр, – сказал я и сел на место.

– А теперь попрошу всех участников разбирательства представиться поименно. Давайте начнем с полицейских.

Нахлынувшая тревога туманила мне мысли. Казалось, от голосов свидетелей зал заседаний раздувается, как воздушный шар. Я боялся, что он вот-вот лопнет, и тогда… Я прикусил палец и невидящими глазами уставился на журналистов.

Коренастый молодой человек в коричневом костюме, один из полицейских, встал, назвал свое имя – Мартин Симс – и принес присягу:

– …Правду, всю правду и ничего кроме правды.

Он начал рассказывать о том, как девятого июля, во вторник утром, по дороге на работу заметил Карин, бредущую по обочине. Он говорил запинаясь и с трудом подбирая слова, поэтому его показания вскоре превратились в ряд вопросов и ответов, которые аккуратно записывались.

– Она была одета?

– Нет, сэр.

– На ней вообще ничего не было?

– Совершенно верно, сэр.

– Она была расстроена?

– Да, сэр. Еще как.

– Она плакала?

– Да, сэр. Ну, вроде того.

– Она была испугана?

– Да, сэр.

– Как по-вашему, чего она боялась?

– Ну… Вроде бы да, боялась чего-то. Или кого-то, сэр. Она же убегала… ну, как могла.

– Она что-нибудь сказала?

– Нет, сэр, ничего понятного. То есть она, конечно, лепетала на каком-то чужестранном языке, только я не понял ни слова. И все как-то путано.

– У нее были раны или синяки?

– Нет, сэр, я не заметил.

– А кровь была? В интимных местах?

– Нет, сэр. Крови я не видел.

– А обручальное кольцо на ней было или нет?

– Нет, сэр, кольца точно не было.

Затем он рассказал, как укутал ее в свое пальто и отвез в больницу. Дальнейших вопросов ему задавать не стали, и он покинул зал заседаний.

– Старший инспектор, значит, с миссис Десленд полиция больше дела не имела? – спросил коронер.

– Совершенно верно, сэр. Только констебль Тэтчер проводил мистера Десленда в палату миссис Десленд и какое-то время пробыл с ним.

– Что ж, в таком случае давайте выслушаем показания медицинских работников, – объявил коронер, вопросительно оглядев присутствующих.

Доктор Фрейзер встал.

Его привели к присяге, и коронер спросил:

– Доктор Фрейзер, вы осматривали эту несчастную женщину сразу после того, как ее доставили в отделение неотложной помощи?

– Нет, сэр, – ответил Фрейзер. – Осмотр производил мой коллега, доктор Притчард. К сожалению, срочные дела не позволяют ему присутствовать на сегодняшнем заседании. Я – главный консультант-гинеколог в больнице, и, с вашего позволения, сэр, мы с доктором Салливаном, главным патологоанатомом, предоставим вам полный отчет о случившемся. От имени всего персонала больницы. Вы, конечно же, понимаете, что, с практической точки зрения, неразумно отрывать других врачей от работы. Позвольте добавить, что я лично осматривал миссис Десленд незадолго до ее смерти и готов изложить вам полную клиническую картину.

Коронер уставился в свои записи, обдумывая услышанное. Лукас нетерпеливо шевельнулся, готовясь встать, но я, коснувшись его руки, прошептал:

– Все в порядке.

– Необходимо настоять на присутствии врача из отделения неотложной помощи, – шепотом ответил он. – Вы же сами говорили, что он с вами дурно обращался и обвинил в избиении и изнасиловании жены. Коронера следует об этом уведомить.

– Нет, Брайан, не стоит. Прошу вас.

Помедлив, он вздохнул:

– Что ж, как вам угодно.

Коронер взглянул на нас:

– Значит, доктор Фрейзер даст показания от имени больничного персонала. У кого-нибудь имеются возражения?

Лукас помотал головой.

Доктор Фрейзер рассказал о шраме от эпизиотомии и о том, что это означает; упомянув о предыдущих родах, он перешел к объяснению инфицирования маточных труб, внематочной беременности и трудностях диагностирования внутреннего кровоизлияния у пациентки с неизвестной историей болезни и вдобавок неспособной отвечать на вопросы. Меня замутило от подступившего страха. Казалось, тело Карин, оскверненное болью, на виду у всех распростерлось в зале заседаний, будто заброшенный храм, где двери сорваны с петель, растресканные плиты усыпаны сухим пометом, а ветер сметает жухлую листву к заляпанным грязью стенам… Я зажмурился и мысленно воззвал: «О Карин, останови их! Умоляю, останови! Скажи, как мне все это прекратить?!»