– Не может быть!

– Честное слово. Потом я проводил ее домой, а вечером мы отужинали в ресторане «Золотой фазан», где какой-то датчанин подарил ей гвоздику – он был слегка навеселе и, судя по всему, поражен красотой Карин.

– Погодите-ка, значит…

– А на следующий день мы поехали в Кронбергский замок в Хельсингере, любовались с крепостных стен проливом Каттегат, и я сделал ей предложение, а она согласилась.

– Боже мой! – воскликнула миссис Стэннард. – Это так романтично! Наверное, для нее это было полной неожиданностью. А что еще она сказала?

– О, много чего. Но все ее слова замкнуты в моем сердце, а ключ она носит с собой.

Все рассмеялись, а Барбара вздохнула:

– Какая чудесная история! А как отреагировали ее родные на предложение человека, с которым она была знакома всего один день?

– О блицкриге Десленда они узнали гораздо позже. Видите ли…

Тут щелкнул замок входной двери, и в гостиную вошла Карин с чемоданом в руках. На ней было розовое платье – то самое, в котором она ездила со мной в Кронборг, – синие босоножки из копенгагенского универмага «Иллум» и никаких украшений, кроме обручального кольца и старинного кольца с жемчугом. У меня замерло сердце. Я смотрел на нее, и девяносто одиноких часов прахом осыпались к моим ногам. На миг мне почудилось, что в гостиной никого нет, кроме нас с ней, и я удивился, почему она не глядит на меня. Мистер Стэннард и остальные мужчины почтительно встали, а Карин, опустив чемодан на пол, засмеялась и замахала руками: мол, сидите-сидите.

– Ой, ну что вы! Мне прямо неловко. Я так рада всех видеть! Ах, Алан, как хорошо дома! – Она быстро прошла по гостиной, обвила мне шею руками и жарко поцеловала. – Ммм! Чудесно! – И повернулась к гостям. – Простите, что опоздала. Надеюсь, Алан за вами поухаживал? – (Вежливое бормотание.) – Минуточку, я сейчас…

– Не торопитесь, милая, – сказала миссис Стэннард. – Мы всем довольны.

– Тогда минут десять, не больше, – улыбнулась Карин, подхватила чемодан и вышла из гостиной, оставив дверь приоткрытой.

– Невозможно даже представить, что эта красавица все утро тряслась в вагоне поезда, правда? – заявила леди Элис тоном, предполагавшим всеобщее согласие, которое и было немедленно дано.

– Не угодно ли вам хересу? – осведомился я.

– Самую малость, мистер Десленд, самую малость, благодарю вас.

Я налил ей вина и вернул графин на место, но тут меня окликнула Карин – судя по голосу, из кухни:

– Алан, будь так добр, помоги мне, пожалуйста!

– Извините, я мигом, – сказал я гостям и вышел в прихожую. – Где ты, любимая?

– Здесь.

Я вошел на кухню. Карин сидела на столе и, лучась улыбкой, болтала ногами.

– Алан! Ах, Алан!

Я четко отсалютовал, поднеся два пальца к виску – этот жест обычно называют «егерским приветствием».

– Что вам угодно, мадам?

Она протянула ко мне руки, и я, забыв обо всем, бросился к ней в объятья, прижал к себе и начал целовать веки и губы. Она страстно ответила на поцелуи и, запрокинув голову, тихонько постанывала от наслаждения и раскачивалась взад-вперед так, что ткань ее платья под моими ладонями скользила по телу. Потом она чуть сдвинулась вперед и обхватила меня ногами.

Внезапно я сообразил, что под платьем она совершенно нагая. Карин хихикнула, довольная моим открытием, и подтянула мои ладони к нужным местам, чтобы у меня не осталось ни малейших сомнений.

В тот миг я забыл о гостях в сорока шагах от нас, точнее, думал о них не больше, чем о птицах в саду. Меня совершенно не волновало, видно ли нас в дверной проем. Я не отдавал себе отчета ни в том, где я нахожусь, ни в том, что происходит вокруг. Время прекратило свой бег. Рука Карин скользнула к моему паху, стол качнулся, его ножки скрипнули по плиткам пола, но я не обращал на это внимания.

Карин прижала губы мне к уху и, целуя, зашептала:

– Ах! Ну же, любимый, скорее! Ш-ш-ш, тише! Ах, любовь моя! Я так по тебе скучала, и днем и ночью! Ш-ш-ш, тихонько, милый…

Из гостиной кто-то – кажется, Тони – окликнул меня:

– Алан? Все в порядке? Вам помочь?

Карин, не теряя самообладания, тут же ответила:

– Нет-нет, спасибо, все хорошо. Мы сейчас…

Она крепче прижала меня к себе, приложила ладони к моим щекам и еще раз впилась в губы пылким поцелуем – чтобы я не вскрикнул. На меня, как прибой на скалы, обрушилось головокружительное наслаждение. Я будто бы растворился, ничего не видя и не слыша. Могучая волна изливалась не из меня, а сквозь меня, пропитывая жаром и утягивая на глубину, будто длинные пряди водорослей. У меня мелькнула мысль, что еще чуть-чуть – и я упаду в обморок.

Карин нежно приподняла меня за плечи, поддерживая и успокаивая. Я, совершенно обомлевший, глядел на нее.

Она тихонько рассмеялась и нетерпеливо шевельнула пальцами:

– Не забудь привести в порядок одежду, милый. Ах, Алан, как я тебя люблю!

Соскочив со стола, она застегнула пуговицы на платье и разгладила розовую ткань, потом с улыбкой поднесла палец к губам, взяла из холодильника две бутылки тоника и пустое ведерко для льда и вышла в гостиную.

– Надо же, – как ни в чем не бывало заявила она, – дверца холодильника заедает в самый неподходящий момент. Давно надо было вызвать мастера. Хорошо, что Алан знает, как с ней обращаться. Между прочим, он так ловко орудует отверткой, что ему пора переквалифицироваться во взломщика сейфов.

– Ничего страшного, милочка, – с материнской теплотой успокоила ее леди Элис. – Садитесь со мной рядышком, расскажите мне про Бристоль. Говорят, вы там чудесно провели время. Вы же там прежде не бывали? Как вам Клифтонский подвесной мост? Знаете, я его впервые увидела сразу после Первой мировой. Мне было лет десять…

Стэннарды уезжали последними из гостей. На подъездной дорожке я повернулся к Карин:

– Любимая, что за бес в тебя вселился?

– Ну как же, милый, ты сам и, гм, вселился.

– Ох, даже не знаю, отшлепать тебя, увенчать розами или отправить в сумасшедший дом! Это же чистое безумие! А если бы кто-нибудь вошел?

– Но ведь никто же не вошел? Или вошел? Нет-нет, не волнуйся, любимый, они никак не могли войти, потому что в тот миг перестали существовать, понимаешь?

– Послушай…

– А, знаю! Они застыли во времени, как гости в фильме «Вечерние посетители»… Ты его видел? А мы с тобой были вне времени, поэтому…

– Карин, выслушай меня, пожалуйста. Я все-таки хочу сохранить свое достоинство и репутацию в местном обществе…

Она расхохоталась:

– Ну, твое достоинство нисколько не пострадало! Милый Алан, я просто не могла удержаться! Ты был так восхитителен…

– Да уж, не могла удержаться… – Я провел рукой по льняной ткани платья. – Ты все подстроила. Нарочно, я знаю.

– Ммм, как приятно! – Она внезапно повернулась и с вызовом взглянула на меня, надменно и укоризненно, будто королева на подданного, осмелившегося ей дерзить. – А хотя бы и подстроила! Что хочу, то и делаю. Я ведь твоя жена, твоя возлюбленная? Мне не терпелось побыть с тобой. Подумаешь, посторонние! Ну и что? Какое они имеют значение? Ради тебя я готова на все, абсолютно на все! Я весь мир за тебя отдам… А может, и отдала, откуда ты знаешь? По-твоему, это неправильно? – И вдруг, сменив гнев на милость, лукаво спросила: – А что, я одна виновата? А как же ты? Как же ты, Алан? Ну, признавайся! – Она топнула ногой, а потом схватила меня за руки и закружилась, игриво, как девчушка, напевая: – Тебе понравилось? Скажи, понравилось? Понравилось тебе или нет?

Мне пришлось признать свое полное поражение. Очевидно, бок о бок существовали два мира – обычный мир и мир Карин, но бесполезно было выяснять, кто здесь король, а кто здесь самозванец…

Мы вошли в дом.

– Алан, а теперь ты поедешь в магазин? – спросила она.

– Да, конечно. Сегодня суббота…

– Тогда я поеду с тобой. Оставь в покое бокалы и все остальное. Später genügt[113]. – Из чемодана, так и стоявшего в прихожей, Карин достала обувную картонку, перевязанную бечевкой. – Вот, подержи. Только пока не открывай. Я сейчас переоденусь.

В магазине миссис Тасуэлл и Дейрдра обслуживали покупателей. Карин тепло с ними поздоровалась и, пройдя ко мне в кабинет, торжественно водрузила картонку на стол:

– Вот что я купила на торгах в Фарингдоне. Может быть, я и сглупила, но очень надеюсь, что нет. Сам посмотри.

– Керамика?

– Фарфор.

Я перерезал бечевку, снял крышку, вытащил два слоя папиросной бумаги и с сомнением посмотрел на невзрачную фарфоровую фигурку, заботливо уложенную на слой ваты. А потом, как пишут в романах, у меня отвисла челюсть и перехватило дух.

– Карин, что это? Ты знаешь, что это? Ты проверяла? Ты с кем-то советовалась?

– Нет, милый, я ее никому не показывала. Понимаешь, мне как-то сразу подумалось, что она стоит гораздо больше двадцати фунтов и что, возможно, это «Челси». Она лежала в старой кастрюле, вся такая замызганная, поэтому я просто накрыла ее крышкой и решила купить, только никому ничего говорить не стала. Ах, милый, скажи, я не растранжирила двадцать фунтов понапрасну? В конце концов, это неповрежденная статуэтка и, если я не ошибаюсь, английский фарфор восемнадцатого века…

– Да-да, это именно так. Но… господи, боюсь, как бы это не было… скорее всего, это подделка.

– Но зачем прятать подделку в старую кастрюлю и продавать за бесценок?

– Ох… Все равно вряд ли она настоящая… Нет, я даже не знаю, что и думать… Не может быть…

Карин встала рядом с моим креслом и легонько коснулась мягкой глазури:

– Почему? И вообще, что это такое?

Я помедлил, словно страшась бича и молота вездесущих эриний, а потом еле слышно произнес:

– «Девушка на качелях».

– Девушка на качелях? Алан, я ничего не понимаю. Объясни, пожалуйста. Только сначала возьми ее и хорошенько рассмотри.

Я вытащил статуэтку и поставил на стол. Фигурка высотой в шесть дюймов изображала девушку в платье с глубоким декольте и пышными юбками, сидящую на качелях. С загадочной, дразнящей полуулыбкой она чуть наклоняется в сторону, ухватившись за веревки, прикрепленные к фарфоровым древесным стволам весьма странного вида, покрытым крупными зазубренными листьями величиной с ее голову. В верхушках стволов проделаны отверстия, своего рода горлышки, явно предназначенные для того, чтобы туда вставляли живые цветы. В основании статуэтки виднелись странные полукруглые отпечатки, будто перед обжигом кто-то ногтем придавил сырую фарфоровую массу. Глазурь была прозрачной и очень равномерной. Но больше всего меня поразило то, что статуэтка была расписана: светло-желтые волосы, голубой лиф платья, розовые цветы на юбках и орнамент из крошечных розовых трилистников, а банты на туфельках такие же зеленые, как листва на стволах.