Я расхохотался:

– Помню, конечно. Просто странно, что ты это запомнила. По-моему, ты тогда была занята чем-то другим.

– Нет-нет, я все помню. И всегда буду помнить. Кроме тех вещей, о которых намерена забыть.

– А как прошел твой день?

– Хорошо. Мы с миссис Спенсер поладили. – Она прильнула ко мне и внезапно тряхнула меня за плечо. – Ах, Алан, я совсем забыла! Я так расстроилась. Понимаешь, я сделала шоколадный мусс на десерт, только переложила яиц, и теперь мусс не стоит.

– Уверяю тебя, любимая, все стоит.

– Да положи ты уже рыбу на стол, глупыш. Nur ein Engländer kann Fisch mit Leidenschaft verwechseln![100] А теперь…

После ужина, когда мы смотрели выпуск новостей по телевизору, она вдруг сказала:

– Алан, а ты знаешь, что у тебя оторвалась пуговица на рукаве пиджака?

– Да, знаю. Более того, она у меня в кармане.

– Я тебе ее сейчас пришью. Куда подевалась шкатулка для швейных принадлежностей? Она должна быть на шкафчике с фарфором, я ее там недавно видела. А теперь ее нет.

– А, я знаю, где она. Вчера вечером ее унесла наверх Флик – заштопать прореху на Анджелином платье. Наверное, шкатулка так и осталась в ее спальне. Она вечно все повсюду разбрасывает. Я сейчас принесу. Наверняка Флик еще что-то забыла, так что придется отправлять ей посылку. И вот так всякий раз, как она приезжает.

– Нет, вряд ли, милый. Не в этот раз. Миссис Спенсер прибиралась в спальнях и не нашла ничего забытого.

Вернувшись со шкатулкой, я воскликнул:

– Ну вот, что я говорил! Флик неисправима. И посылку будет очень трудно упаковать. Как она могла забыть такую заметную вещь!

– Какую еще вещь?

– Анджелину мягкую игрушку. Лежит себе на кресле, там, где ее каждый сразу заметит.

– Неужели она забыла взять синего плюшевого медведя?

– Нет, это не Синий Медвежонок, а зеленая черепаха, большая такая. Не припомню, чтобы я ее раньше видел, но это наверняка Анджелина, – сказал я, повернувшись спиной к Карин, чтобы подкрутить настройки телевизора.

Ответа не последовало. Я обернулся к ней. Она с ужасом уставилась на меня, прикусив палец, а потом глухо спросила:

– Что ты сказал?

– Я сказал «зеленая черепаха». Любимая, в чем дело?

Она молчала, не сводя с меня широко распахнутых глаз. Я подошел к ней:

– Карин, что случилось?

– Не может быть! – воскликнула она, вскакивая с дивана. – Алан, там нет никакой зеленой черепахи! – Она схватила меня за плечи и затрясла. – Никакой зеленой черепахи у Анджелы не было! Не было!

Я ошеломленно посмотрел на нее:

– Любимая, что происходит?

Она топнула ногой и, закрыв лицо ладонями, всхлипнула:

– Говорю тебе, нет там никакой зеленой черепахи! Нет и не было. Пойди проверь, Алан. Пойди и проверь!

– Любимая, я ее своими глазами видел. Вот только что. Бога ради, скажи, в чем…

– Пойди и проверь! – закричала она, ударив кулаком по крышке рояля.

– Хорошо. Пойдем со мной наверх, я тебе покажу.

– Нет! Сделай, как тебя просят. Пойди сам и проверь.

Благодарение Господу, что я поддался гневу, потому что иначе пришлось бы поддаться страху. Меня напугала ее истерика, причин которой я не мог понять.

– Ладно, дурында, я сейчас принесу эту чертову черепаху и ею тебя поколочу! – заявил я и вышел из гостиной.

Не успел я подняться по лестнице, как мне стало стыдно. Мы с Карин никогда прежде не ссорились, и я знал, что она очень впечатлительна. Я вспомнил замечание Тони про гнет красоты, о котором следует постоянно помнить и ни в коем случае не принимать его как должное. Очевидно, для Карин игрушечные или какие-нибудь другие черепахи были связаны с неприятными воспоминаниями, и если она отреагировала неадекватно, то мне следует проявить терпение и понимание, памятуя о том, какой радостью она наполняет мою жизнь.

Я вошел в спальню Флик. Никакой черепахи там не было. На кресле лежала зеленая подушка, и я запоздало припомнил, что она всегда там лежит. Я ошарашенно смотрел на нее. Мне стало не по себе. Впрочем, в сумерках очень легко ошибиться. Вдобавок я почти не сомневался, что Флик забыла какие-то вещи, и готовился ее отругать, так что потому и увидел то, что подсунуло мне злопамятное подсознание. Однако же в этом объяснении были несостыковки, хотя ни для кого другого они не имели бы никакого значения. Во-первых, почему я совершенно забыл о зеленой подушке, которая всегда лежала на этом кресле? А вторая нестыковка заключалась в ответе на первую. Наверное, любого другого можно было убедить в обратном, но я точно знал – так участник автокатастрофы, хотя и отнекивается, но внутренне осознает, что вина за происшествие лежит на нем, – что, поднявшись в спальню Флик первый раз, я четко увидел зеленую игрушечную черепаху. То, что ее там не было, не имело значения. Я был абсолютно уверен в том, что зафиксировал мой разум.

По некотором размышлении я пришел к выводу, что единственно возможным выходом будет признать свою ошибку и согласиться с мнением окружающих – Тони или еще кого-нибудь, кому я решу рассказать об этом случае. Впрочем, о рассказе не могло быть и речи. «Мне почудилось…» Что мне это даст? Кроме того, своим поведением я расстроил Карин.

Я снова спустился в гостиную. Карин выключила телевизор и стояла у камина. Она утерла слезы и немного успокоилась, хотя и не утратила следов недавнего волнения.

– Что тебя задержало, Алан?

– Ты была права, а я – не прав. Прости меня, пожалуйста.

– Значит, там все-таки нет черепахи?

– Совершенно верно. Там лежит подушка.

– Но почему же ты решил, что это черепаха? Почему?

– Бог его знает. По глупости, наверное. Любимая, прости, что я тебе нагрубил. Прости, умоляю.

– Ja, bitte[101], – рассеянно ответила она, наморщив лоб и отрешенно глядя в камин, а потом наконец добавила: – Все это очень странно. Но это я должна просить у тебя прощения. Можно я объясню? Понимаешь…

Я поцеловал ее:

– Нет, ничего не объясняй. Никогда не выражай сожалений и не давай объяснений. Все прошло.

– Это совершеннейший пустяк, честное слово. Я…

– Тогда тем более. Смотри, дождь кончился. Давай погуляем в саду, пока не стемнело. Маменькины резиновые сапоги будут тебе впору. Джек сегодня приходил?

– А, да, приходил. Спрашивал, надо ли ему купить подпорки для турецких бобов, или ты сам этим займешься. А еще он хотел, чтобы ты проверил овощную делянку и потом с ним поговорил. И напомнил, что завтра все закрывается рано, поэтому, наверное, после обеда ты будешь свободен. А я не знала, что все закрывается рано, и почувствовала себя полной дурой.

– Прости, я совсем забыл тебя предупредить. По средам магазины в Ньюбери работают до обеда. Ну, пойдем же – топ-топ-топ.

Много позже, когда мы уже легли спать, я вспомнил, что так и не позвонил маменьке.

Разумеется, все, о чем я рассказываю, следует воспринимать словно бы сквозь колеблющуюся переливчатую призму наших постоянных любовных утех, отбрасывавших яркое сияние на все остальное: работу, финансы, погоду, отношения с окружающими, неторопливое течение дней и томную негу лета. Ни один мужчина, обладая женщиной, не испытывал того невероятного наслаждения, которое я получал от Карин. Нет, наверное, кто-то и испытывал подобное, но большей степени наслаждения представить невозможно. Меня охватывала невыразимая благодать, словно я чудесным образом переносился в мир без холода, боли, недугов или волнений. Карин наделяла меня способностью сознавать, что все это – лишь игра воображения, что в мире никогда не существовало и не существует ничего дурного. Я сжимал ее в объятиях и, чувствуя прильнувшее ко мне тело, смотрел ей в глаза и восклицал: «Ах, здесь, сейчас – это ты!» – будто на меня снисходило некое откровение. Да так оно и было. А потом – самопоглощающий и возрождающийся пламенный вихрь головокружительного, завораживающего удовольствия.

Я никогда не понимал, как Карин удавалось осознавать нужды моей плоти прежде меня самого. Иногда, когда я думал, что желание возвращается, она успокаивала и убаюкивала меня или поднимала с постели, чтобы заняться чем-то другим. Иногда, хотя я полагал, что мое утомленное, обессиленное тело требует, по меньшей мере, суточного отдыха, она разжигала во мне бушующую неутолимую страсть – и отнюдь не потому, что сама недополучила удовлетворения. «Ну же, mein Lieber, – подбадривала меня она, – с меня довольно, но ты-то еще не устал. Неужели ты не чувствуешь? Вот сейчас я тебе докажу». В любви она была не столько бескорыстной, сколько беззаветной, будто танцовщица, парящая сквозь музыку к отдыху и тишине.

Мое неутолимое желание давало Карин огромную власть надо мной, но она никогда этим не пользовалась. По-моему, она даже никогда об этом не задумывалась – мое желание доставляло ей удовольствие и радость, но только в постельных утехах. «Я свожу тебя с ума, правда?» – спрашивала она, поддразнивая и возбуждая меня своей игрой. Никаких иных целей и намерений у нее не было. Ее власть изливалась бесконечно, наполняя меня силой, будто бурлящий водопад, срывающийся с высоты лишь для того, чтобы река продолжала свой бег к морю; из-за этого мое дневное окружение часто казалось иллюзорным, а все повседневные вехи утопали в стремительном потоке беспрерывной страсти. Карин называла ее океаном, и я отправлялся в плавание, проводя в нем долгие дни, изучая его настроение, наблюдая за небом, следуя приливам. Я, будто мореход, был и рабом этого океана, и его хозяином, потому что он предназначался лишь для того, чтобы я по нему плавал. Однако же, как любой океан, его невозможно было подчинить своей воле.

Я никогда не заговаривал о противозачаточных средствах, считая, что это не мое дело, и не знал, принимает Карин какие-то меры для предупреждения беременности или нет. Если бы она хотела, то обязательно об этом бы упомянула.

Брачный союз умов, идея плотской любви как лестницы, ведущей к любви духовной, – все это исчезало, размытое мощными струями водопада. Цель совокупления – не продолжение рода и не удовлетворение участников, а скорее предначертанная участь любовников, неотступное служение богине, самооправданное, как битва для викинга. Любовь Карин да и сама Карин не имела иных средств выражения, кроме тела – своего и моего. Да, она была остроумна и очаровательна, с ней было приятно проводить время, но я совершенно не помню, что именно мы говорили друг другу в такие минуты. И все же парадоксальным образом доставляемое ею удовольствие не было исключительно физическим, как, например, плотный завтрак, горячая ванна или удобные тапочки. Иногда мне почти хотелось, чтобы оно удовлетворяло лишь плоть, потому что, честно говоря, хотя она, в своем великодушии, никогда на это не намекала, я часто ощущал свою неадекватность и даже страх перед лицом такой раскрепощенной самоотдачи и такого безудержного восторга. Мне казалось совершенно невозможным сорвать облачавший ее туманный покров тайны, коснуться того неведомого божества, которому она служила. Проснувшись в ночи, я, как отшельник, представлял себе, что не она сама, а это божество, своенравное, как ветер, дождь или туман, побуждает ее сердце тянуться ко мне, а не к кому-то другому. Я содрогался и ликовал, думая о своем везении. Хотя я сознавал и сознаю, что она искренне меня любила (и доказательств тому предостаточно), иногда она напоминала мне заколдованную принцессу, возлюбленному которой суждено умереть на закате дня. Я до конца понимал ее лишь в одном смысле. В пучине водопада я задыхался, но превозмогал сладкие путы чарующего ужаса и, поднимаясь на поверхность, восклицал, как ребенок, которого подбрасывают в воздух: «Еще! Еще!» Так жеребец Вечности покрывает кобылицу Времени.