– О нарядах?

– Об убранстве, об одеяниях, об экипировке… Во-первых, что ты собираешься надевать в церковь? Невесте положено быть в белом…

Карин отвела глаза и промолчала. Сначала я решил, что она засмущалась – непонятно, притворно или нет, – но потом заметил, что руки у нее дрожат, а костяшки пальцев побелели. Она огляделась по сторонам, будто проверяя, не подслушивают ли нас, и внезапно на нее накатило какое-то необъяснимое отчаяние.

– В чем дело, любимая? Я что-то не то сказал? А, у тебя уже есть свадебное платье? Ты хотела сделать мне сюрприз? Ох, какой же я дурак! Нет, честное слово, я хотел как лучше…

Она молча, не поднимая глаз, помотала головой.

– Милая Карин, умоляю, скажи…

Она все еще напряженно стискивала сумочку. Я коснулся сжатых пальцев, обхватил запястья Карин.

Наконец она едва слышно пролепетала:

– Алан, я не смогу выйти замуж в церкви… Я… Ну, я не хочу в церкви.

Я онемел от удивления, но, поразмыслив, спросил:

– Почему, любимая? Объясни мне, пожалуйста.

Она снова помотала головой.

Я понял, что в этом нужно разобраться любой ценой, и чем скорее, тем лучше. Если Карин не сможет рассказать мне, в чем дело, надо задать ей наводящие вопросы. Что бы там ни было, на моих чувствах к ней это не отразится и, вполне возможно, может оказаться надуманной проблемой.

Тут меня осенило. Какой же я болван! Просто остолоп. Надо было раньше об этом спрашивать.

– Карин, любимая, ты исповедуешь католицизм? Или кальвинизм? Или другую конфессию?

Она едва заметно покачала головой.

– Значит, ты лютеранка?

Она кивнула.

– И ты разуверилась в Господе? Больше не посещаешь церковь? Не веришь в Бога? Ты поэтому так расстроилась?

– Нет! – умоляюще воскликнула она.

Окончательно разволновавшись, я приобнял ее за талию, повернул лицом к себе и тихонько произнес:

– Любимая, не бойся, скажи, в чем дело. Клянусь, это ничего не изменит. Даже если у тебя какие-то нелады с законом, я все улажу, во что бы то ни стало. Ты была замужем? И сейчас все еще официально состоишь в браке? Или что-то в этом роде?

Она наконец-то обрела дар речи и взглянула мне в глаза:

– Нет, Алан. Я не замужем. И никогда замужем не была. Честное слово. Просто… просто… я считаю, что сочетаться браком в церкви для меня неправильно. Может быть, проведем церемонию в муниципалитете или еще где-нибудь?

Я опешил. Судя по всему, Карин говорила искренне, но не как человек, действующий из принципа, будто агностик или атеист. И все же, чем объяснить такое поведение?

– Милая, умоляю, ты только не думай, что я настаиваю из-за пустяковой прихоти. Поверь, мне совсем не хочется тебя расстраивать, но для меня это важно по нескольким причинам. Видишь ли, я считаю, что бракосочетание должно проходить в церкви. Надеюсь, это не звучит слишком напыщенно и старомодно. Вдобавок мои родные – мать, сестра и прочие – считают точно так же. И понимаешь, все наши соседи и знакомые подумают, что это очень странно, начнутся пересуды, всякие нелепые домыслы, мало ли что. Если хочешь, мы даже гостей не будем приглашать, только самых близких родственников, обвенчаемся без лишнего шума. Если никаких юридических препятствий для нашего брака не существует – ты ведь сама так говоришь, и я абсолютно верю твоим словам, – то лучше заключить его в церкви.

Карин отступила от меня на шаг и задумалась. Она немного успокоилась, хотя в ее глазах все еще стояли слезы.

– Алан, любимый, по-твоему получается, что иначе нельзя?

Я промолчал, и она продолжила:

– Ох, не говори так. Я… я не могу объяснить, но умоляю: сделай так, как я прошу, только не спрашивай почему. А я обещаю быть самой лучшей женой на свете. И может быть, когда-нибудь смогу тебе все рассказать.

Что мне было ответить? Я страстно обожал ее, доверял и верил ей, а ее невероятная, чудесная любовь ко мне совершенно преобразила мою жизнь, изменила все мои устремления и чаяния. Ради нее я готов был поступиться принципами и пожертвовать всем остальным.

Разумеется, все это было очень неожиданно и ставило меня в неловкое положение. Но раз уж я решился на такой шаг, то надо как-то все уладить. Мне срочно требовался совет – и разумный советчик.

– Не волнуйся, любимая, – сказал я. – Мы сделаем все по-твоему. И я нисколько не сержусь. Все устроится, не беспокойся. Давай-ка вернемся в гостиницу, пообедаем. Потом мне нужно кое-куда позвонить, решить, как все уладить в лучшем виде. А после обеда пройдемся по магазинам, времени у нас предостаточно. И я предоставляю тебе карт-бланш, понятно? Если ты не воспользуешься этой возможностью, мы с тобой поссоримся – впервые в жизни. Я хочу, чтобы ты не жалела на себя денег.

В такси Карин прильнула ко мне, осыпая меня поцелуями:

– Ах, Алан, я навсегда запомню твою доброту и понимание. Ты не думай, я знаю, как тебе тяжело. Честное слово, знаю. Спасибо тебе! Я отплачу тебе сторицей. Клянусь, я сделаю тебя счастливее всех на свете.

Я смотрел на нее и верил каждому слову.

13

В гостинице Карин притихла – не то чтобы подавленно, а как-то умиротворенно; к ней вернулось прежнее спокойствие духа. В смятении чувств она утратила и очаровательную уверенность в себе, и восхитительное остроумие, и чудесное качество, в балете именуемое ballon – колдовскую способность зависать в воздухе и парить над землей, будто бабочка-крушинница апрельским утром, – и я не только расстроился, но и подспудно чувствовал себя виноватым, что ненароком стал тому причиной. Глядя, как уязвлена красота и беззаботное, непринужденное достоинство Карин, я, ни в чем не повинный, устыдился своей принадлежности к роду человеческому; такую же щемящую неловкость испытываешь при виде до смерти перепуганного персидского кота среди потока автомашин или перемазанной нефтью чайки на морском берегу. Естественно, Карин не была особью иной породы, однако же разительно отличалась от остальных людей. Ни в коем случае нельзя было допускать ни малейшего ее соприкосновения с каким-либо обезображивающим воздействием, и позаботиться об этом предстояло мне. Ради всеобщего (и моего) блага следовало защитить и обезопасить красоту и уникальное очарование Карин, дабы они продолжали освящать мир и доставлять нам наслаждение. И теперь я был в ответе за это.

Я заказал коктейли. Минут двадцать мы провели за неторопливой беседой в гостиничной комнате отдыха, а потом, оставив Карин читать свежий номер журнала «Вог», я отправился звонить Тони Редвуду.

Мне повезло – у него было время поговорить. Как обычно, ответ Тони оказался неожиданным, но подбодрил меня не хуже бескорыстной помощи и поддержки доброго самаритянина.

– Для начала, Алан, совершенно не имеет значения, где происходит обряд бракосочетания – в церкви или в муниципальной регистратуре. Знаешь, сколько моих прихожан по той или иной причине сочетались браком в регистратуре? Очень многие. Даже если кто-то об этом и упомянет, я просто скажу, что, насколько мне известно, вы заключаете брак в регистратуре потому, что вам так удобнее, ведь Карин – иностранка, у нее здесь нет ни родных, ни друзей. В этом нет ничего необычного. А о своих личных пристрастиях пока лучше забыть – на время. Сейчас вам обоим больше всего хочется стать мужем и женой, правда? То-то и оно. А потом, если Карин передумает – и только в том случае, если она передумает, – я вас обвенчаю. Она должна самостоятельно уступить твоим и моим убеждениям, особенно учитывая то, что твои убеждения почти так же сильны, как и мои. Только, ради всего святого, не надо ее торопить. Как там говорится? Не придет Царствие Божие приметным образом. Оно в вас, и все зависит от вас обоих. Я, как священнослужитель, позволю себе дать тебе совет: не забывай об этом. Что-что? Пойдут разговоры? В таком случае я тоже выскажу свое мнение – громко и начистоту. Нельзя, чтобы тебя это хоть как-то задевало. Речь идет о твоей жене и о твоей семейной жизни, и это больше никого не касается. Боишься сказать об этом матери? Не сочти это назойливым вмешательством в твои личные дела, но, если хочешь, я сегодня вечерком загляну к ней и, сославшись на тебя, все ей объясню. Только предупреждаю: при нашей следующей встрече тебе это обойдется как минимум в полбутылки мансанильи. Ты же знаешь, я к ней неравнодушен.

Спустя несколько минут он сказал:

– Алан, коли я во все это ввязался, то давай сделаем так. Раз уж Карин расстроена, да и, судя по всему, ты тоже, то завтра, если не возражаешь, я подъеду в Лондон, и мы все вместе почаевничаем. Мне не составит особого труда приехать дневным поездом из Рединга. Нет-нет, что ты, конечно же удобно. Как говорится, лис любит побегать. Только не надейся, что мне удастся заставить ее изменить свое мнение. Я надену колоратку и заведу разговор о Моцарте. Ты же говорил, что она любит музыку. В общем, представлюсь безобидным местным чудаком.

– Я тебе очень признателен, Тони, – сказал я. – Спасибо. Мы встретим тебя на вокзале.

– Нет, не надо.

– Нет уж, этого ты нам не запретишь. Когда приходит поезд?

– Согласно расписанию Британской железной дороги – в четыре часа тридцать пять минут пополудни. Увы, раньше не получится, дела не позволяют. Все, а теперь ступай к Карин, выпейте еще по коктейлю. И как говорят американцы, хорошего вам дня. В противном случае я пригрожу вам наказанием Господним.

Воодушевленный, я вернулся в комнату отдыха.

После этого мы отправились в ювелирный магазин «Гарви и Гор», где я – за умопомрачительную цену – приобрел для Карин старинное кольцо с жемчугом. Потом мы переходили из одного бутика в другой, разглядывали витрины, манекены и стеллажи с роскошными предметами женского туалета – от костюмной бижутерии до вечерних платьев. В бутике «Джанет Рейгер» мы купили два комплекта атласного нижнего белья – персиковый и цвета слоновой кости – в пене кружев, прохладные и гладкие, как сливы-ренклод в корзинке. В магазине «Браунс» Карин с загадочным видом велела мне отвернуться, а сама, в сопровождении продавщицы с кипой нарядов в руках, принялась сновать туда-сюда между стеллажей и напольных вешалок, а потом скрылась в кабинке для переодевания. Однако же позднее, не помню, в каком именно бутике, Карин, стоя посреди груды разбросанных вещей и озабоченно разглядывая свое отражение в створчатых зеркалах, потребовала моего совета. В конце концов я остановил свой выбор на блузе из абрикосовой кисеи с изящным растительным орнаментом и белом льняном костюме, а Карин добавила к ансамблю шелковый джемпер в тонкую радужную полоску. Как выяснилось, кое-что было отложено до того, как спросили моего мнения, потому что под тончайшей оберточной бумагой я углядел складки ярко-розового трикотажа и какого-то кремового шелка. К счастью, при мне была не только персональная, но и фирменная чековая книжка (я очень не любил перерасхода средств на счетах, даже самого кратковременного).