Тусклый диск солнца висел в западной части неба. Они молча отъехали от дюны на небольшое расстояние и устроились рядом с невысокой скалой, за которой росли несколько чахлых кустиков верблюжьей колючки с листвой неестественно зеленого цвета. Верблюды с жадностью на нее набросились, урча и отталкивая друг друга. Мод и Маджид разбили маленькую палатку, после чего мальчик заварил остатки черного чая и подал хозяйке в чашке с налетом песка на ободке.

– Будь с нами Гарун, он бы за это оттаскал тебя за ухо, – грустно сказала Мод по-английски, потому что у нее не осталось сил, чтобы сделать настоящее внушение.

Чай все равно сильно отдавал козлиной шкурой – такой была вся их вода. Ее хватило бы, чтобы отложить следующий переход до завтрашнего дня, но не больше. Им всем было это известно. Воды оставалось на день, проведенный по эту сторону дюны и на два дня по другую, вот и все время, которым они располагали. Они должны были продолжать двигаться либо вперед, либо назад, и в этом было что-то утешительное. Мод уже решила: если Саид не найдет путь через дюну, это сделает она. Девушка знала, что это безумие, знала, что, скорей всего, попытка будет обречена на провал, но при одной мысли о том, чтобы повернуть назад, в ней начинала крепнуть стальная решимость. «Будь я проклята, если, пройдя такой путь, не попытаюсь довести дело до конца», – писала Мод Натаниэлю, как всегда без чернил и бумаги. Она была рада, что ей опять захотелось поделиться с ним своими мыслями, рада, что у нее имелось это неотправленное невидимое послание. Больше ей некому было рассказать о том, что с ней происходит. В этот вечер она вновь начала вести журнал и сделала в нем несколько зарисовок нависшей дюны. Ветер гнал возле их лагеря «пылевого дьявола»[147], завихрение из песка, закрученное с какой-то веселой злостью. Губы Саида задвигались в молчаливой молитве, когда он его увидел. Поужинала Мод одной лепешкой. Она скорей умерла бы с голоду, чем прикоснулась к финикам, но их запас, к счастью для нее, подошел к концу.


Ту ночь бедуины провели в тишине, смолкли даже споры. Мод заснула легко. Усталость давала о себе знать – она словно весь день плыла против сильного течения и теперь была рада покориться волнам и укрыться под покровом ночи. Ей снились Марш-Хаус, мать, и в своем ночном видении Мод никогда их не покидала, хотя изо всех сил стремилась поскорее очнуться и увериться, что это не так. Потом чей-то крик все-таки разбудил ее, и она села, не понимая, где находится и что произошло. Ее глаза напряглись, силясь разглядеть что-нибудь в пелене серых предрассветных сумерек, потом послышался винтовочный выстрел и раздался незнакомый голос, за ним последовали крики. Тогда она вылезла из-под одеяла и высунула голову из палатки.

– Разбойники! Да лишит их зрения Всевышний! – услышала она вопль Саида.

Вокруг кострища, поднимая облака пыли, метались движущиеся туда и сюда фигуры. Раздавались громкие возгласы, проклятия, жалобный рев верблюдов, бледными пятнами мелькали одежды. Повсюду бушевал вихрь схватки, злой, страшной и целеустремленной. Мод смотрела по сторонам с сердцем, ушедшим в пятки.

– Халид! – позвала она, хотя не могла разглядеть его в царящем в лагере хаосе.

Раздался еще один винтовочный выстрел, на сей раз оглушительно близкий, и песок у входа в палатку Мод взлетел на воздух, словно от небольшого взрыва.

Мод упала на спину, моргая и кашляя, потом страх оказаться в ловушке внутри палатки взял верх, она выползла из нее на четвереньках, поднялась на ноги и побежала к скале. Задыхаясь от страха, она полезла на нее, обдирая в кровь босые ноги и голени. В предрассветной мгле она изо всех сил вглядывалась в мечущиеся фигуры и поначалу не могла отличить своих от врагов, но потом ей это удалось. Четверо чужаков пытались украсть верблюдов и припасы, а ее люди отбивались от них винтовочными прикладами, ножами и голыми рукам. Один разбойник уже был готов ускакать на своем верблюде, ведя на поводу двух захваченных в качестве трофеев, включая Малявку.

– О нет! – яростно закричала Мод.

Если бы разбойникам удался их налет, то Мод и ее товарищи долго не продержались бы, даже останься они в живых. От ярости у нее перехватило дух.

Мод отчаянно думала о том, чем могла бы помочь. Ей удалось разглядеть, как Фатих бежит с винтовкой в руках за разбойником на верблюде, встает на колено, стреляет, промахивается, а затем бежит снова, преследуя грабителя, пытаясь не дать ему уйти. Под ней раздался выстрел. Она посмотрела вниз и увидела, как один из разбойников тоже залез на скалу и прицелился в Фатиха. Его первый выстрел пришелся мимо цели, но второй вполне мог сразить молодого бедуина. Внизу Мод различила лицо Халида, глядящего вверх, на скалу, к которой он мчался со всех ног. Она видела, что он тоже заметил стрелка и понял, в какой опасности его сын. Взгляд Халида на секунду встретился с глазами Мод, и в следующее мгновение та прыгнула. Вытянув руки вперед, она пролетела футов десять и приземлилась прямо на человека с винтовкой. Они оба упали на землю. Мод вцепилась в одежду и волосы грабителя, не давая ему подняться. Мод приземлилась более мягко, чем ее соперник, и слышала, как при падении воздух со свистом вырвался из его легких, но тот сразу вывернулся с ловкостью прирожденного бойца и прижал ее к земле всем своим весом. Уже в следующее мгновение ханджар был приставлен к ее горлу. Она схватила запястье грабителя обеими руками, когда кончик лезвия уже впился в ее тело. Почувствовав теплую струйку крови на своей коже, она воспользовалась оставшейся у нее секундой жизни, чтобы крикнуть так громко, как только могла:

– Руки прочь от меня, проклятый бедуин!

То ли разбойника смутило, что она оказалась женщиной, то ли его поразил ее странный выговор, Мод не знала и не хотела знать. Разбойник заколебался, его глаза расширились, и она резко ударила его коленом в пах, так сильно, как только смогла. Он крякнул, содрогнувшись, и в следующую секунду Халид уже вскочил на него, обхватил сзади и резанул ханджаром по горлу. Струя крови хлынула на Мод. Ее глаза на миг встретились с удивленными глазами грабителя, которого постиг столь внезапный конец. Ее поразила чистота белков его глаз в сочетании с почти черной радужкой. Он был слишком молод, чтобы умереть. Затем его глаза закатились, и он упал на песок с хлюпающим вздохом, и Халид откинул его в сторону, прежде чем посмотреть на поле боя. Дневной свет прибывал с каждой секундой. Фатих шел к трем верблюдам, включая Малявку, которые теперь, лишенные погонщика или наездника, бесцельно брели вперед. Захвативший их разбойник неподвижно лежал на песке.

– Слава Всевышнему, – проговорил Халид. Он повернулся к Мод и в нарушение всех правил приличия протянул ей руку, помогая подняться. Она вытерла лицо грязным рукавом: кровь была у нее на зубах, в глазах, в волосах. – Ты набросилась на него, словно сокол, – сказал он. – Ты спасла Фатиха, и это был храбрый поступок. Совсем не женский.

Он говорил с каким-то спокойным одобрением, которое не дало Мод разрыдаться. Ее всю трясло, и девушка надеялась, что Халид этого не заметит. Кровь, попавшая в рот, была соленой и имела железистый привкус.

Маджид был мертв. Двое разбойников также остались лежать на песке, а двое других скрылись с пустыми руками. Глаза Маджида смотрели куда-то вдаль, и их взгляд больше не был испуганным. Мод закрыла их своей грязной рукой. У него была глубокая колотая рана в груди и мазок алого цвета на нижней губе. Мод подумала, что где-то его ждет мать. Девушка не могла понять, какие чувства вызвала в ней смерть мальчика, и ее посетила внезапная мысль, что она становится такой же суровой и жестокой, как эта пустыня. Халид осмотрел верблюда застреленного грабителя и объявил его полезным животным, хотя и неказистым, слишком худым и больше годящимся для каменистых пустынь, чем для дюн. Было решено вести его с собой так долго, как это будет возможно, а затем пустить на мясо. Фатих и другой молодой бедуин ликовали, готовые без конца рассказывать о своих подвигах. Каждый хвастался, выкрикивая свой рассказ как можно громче. Они разожгли костер, чтобы сварить кофе, и на некоторое время адреналин взбодрил их, унеся прочь все мысли о вызове, который им предстояло бросить пустыне, и об опасности, в которой они оказались.

– Даже старый Саид бился с ними, – сказал Фатих. – Он перерезал сбрую верблюда, на котором сидел тот, длиннобородый, так что ему пришлось ехать медленно. Вот почему я смог с такой легкостью его подстрелить!

– Он сказал «даже старый Саид»! – проворчал старик. – Да я убил двадцать таких негодяев, как эти, когда ты еще сосал титьку матери, мальчик.

– На самом деле ты должен благодарить госпожу, Фатих, – возразил Халид, указывая на Мод кончиком ханджара, которым вычищал засохшую кровь из-под ногтей. – Она напала на человека, который застрелил бы тебя без колебаний, хотя у нее не было оружия. Только голые руки и ярость. Мэм-сагиб налетела на него, словно сокол. Он даже не понял, откуда она на него свалилась.

Лицо Фатиха ясно свидетельствовало: новость, что его спасла женщина, не слишком его обрадовала, но молодой человек сумел справиться с уязвленным самолюбием.

– Бог милостив, и я благодарю вас, госпожа. Думаю, отныне мы должны называть вас Шахин, – сказал он. – Это арабское слово означает «сокол», а точнее, «сапсан».

Остальные закивали, глядя на Мод с бóльшим уважением и теплотой.

Верблюд, которого они захватили, нес большой наполовину полный бурдюк с водой. Фатих восславил Бога и три раза выстрелил в воздух, когда это обнаружил. Они двинулись на юго-восток, вдоль подножия могучей дюны. Воды, чтобы умыться, у Мод не было. Она попыталась счистить кровь с помощью песка и сухого лоскута, оторванного от рубашки, но от крови, запекшейся в волосах, так просто было не избавиться. Ее левое ухо зудело, а когда она принималась его чесать, под ногтями оставались ржавые крошки. Она не могла забыть о разбойнике с черно-белыми глазами, это воспоминание было особенно ярким. Мод была уверена, что он станет приходить к ней во сне. Но девушка не сожалела о его гибели. Ведь она могла оказаться на его месте. Он принес в их лагерь смерть и поплатился за это. «Я видела, как умирает человек, – написала она Натаниэлю. – Он был молод, но убил бы нас, если б смог, так что у нас не оставалось выбора. Бедуины теперь называют меня Шахин». Она не могла не гордиться своим новым именем. Оно звучало весьма романтично, а кроме того, доказывало: люди пустыни наконец приняли ее. Это была гордость холодная, сдержанная, сродни чувству удовлетворения, настоящая радость в тот день была не к месту. Ближе к полудню, когда солнце уже поднялось высоко и стало нещадно палить, Саид свернул в сторону дюны. Он посмотрел наверх и вдоль нее, а затем помахал им.