Вскоре после этого, в один из тревожных дней, когда дул неутихающий холодный ветер, Салим вернулся. Джоан помогала маленькой молчаливой девочке по имени Салва наполнять водой кувшины, когда увидела, как он идет по верхней террасе, недалеко от подножия стены, и спросила себя, не ее ли решимость каким-то образом заставила его возвратиться. Внезапно вскрикнув, она выпрямилась и выпустила из рук кувшин, который упал в воду с громким плеском. Салим повернулся и, увидев Джоан, с улыбкой помахал ей. Он был весь увешан оружием, и его лицо выглядело утомленным, чего нельзя было сказать о фигуре. Засмеявшись, Салва произнесла несколько слов понимающим тоном, и Джоан не понадобилось знание арабского, чтобы догадаться об их значении. Она достала полный кувшин со дна водоема, поставила его на землю и отправилась встречать гостя.

– Ты до сих пор не научилась скромности, Джоан, – сказал Салим. – Оманская девушка никогда бы так не закричала.

– Восклицание вырвалось против воли, – ответила Джоан, едва переведя дыхание. – Я ни с кем не говорила с тех пор, как вы ушли.

– Тебе было одиноко? – проговорил он и схватил ее за руку, которой она собралась снять никаб. – Ты не должна этого делать, мы здесь на людях.

– Нет… хотя, вообще-то, да, чуть-чуть, – призналась она. – Но я много думала.

– Пойдем в дом, там ты мне все расскажешь.

– Ладно, только позвольте отнести кувшин с водой, за которой меня послали. – Они вернулись к водоводу вместе. – Как вы, Салим? Что случилось? Мы слышали звуки бомбежки и много взрывов.

– Со мной все хорошо. Самолеты бомбят наши пещеры и сторожевые посты. Во всяком случае, пытаются. Скалы не обращают на них внимания, так же как и мы.

– Почему вы вернулись?

Джоан не терпелось узнать, в чем дело, и она не могла дождаться, когда он наконец ей все расскажет.

– Я пришел, чтобы забрать тебя. И еще чтобы предупредить об опасности…

– Вы заберете меня на плато? – прервала его Джоан, и Салим нахмурился:

– Да. Но сперва я должен тебе кое-что рассказать.

Джоан на мгновение закрыла глаза и, не останавливая шага, замолчала, потому что его «да» было таким волнующим.


В глубокой тени дома они сели на пыльном коврике и приготовились к разговору. От Салима пахло дымом и застарелым потом. Под ногтями была грязь, и когда Фариза подала еду, он набросился на нее с жадностью, которая говорила о долгих лишениях.

– Солдаты султана пытаются перекрыть каждую тропку, ведущую на плато. Они хотят уморить нас голодом или принудить к тому, чтобы мы по глупости обнаружили наши позиции. Они все время, да, все время пытаются расчистить себе дорогу на плато. Но им это никогда не удастся. Они ищут способ достичь вершины без нашего ведома. Но они не знают, что, едва у них появляется какой-нибудь план, нам о нем немедленно становится известно от их проводников и погонщиков мулов. Мы знаем, что наши противники будут делать, задолго до того, как они покидают свою базу. Мы преграждаем путь каждому патрулю, блокируем каждое наступление. Они никогда не доберутся до плато. Султан Саид не будет править в горах.

Салим говорил с напором, с мрачной уверенностью, которые не очень убеждали Джоан. Казалось, он пытается убедить самого себя. Но мысль о вероломных оманских проводниках и о том, что ее брат может попасть в засаду, заставила ее похолодеть. Как будто почувствовав это, Салим взглянул на нее и замолчал.

Он некоторое время ел, изредка обмениваясь с Фаризой короткими замечаниями на арабском языке.

– Она говорит, что для безбожной язычницы ты не такая уж и обуза, – с улыбкой сказал он Джоан, вкратце передавая содержание разговора. – Говорит, ты ей помогаешь.

– Пожалуйста, скажите Фаризе, что дни, проведенные с ней, были одними из лучших в моей жизни, – попросила Джоан, ничуть не греша против истины.

Прежде чем перевести ее слова, Салим смерил девушку долгим испытующим взглядом. Услышав сказанное им, Фариза кивнула и пожала плечами, как будто и не ожидала ничего иного.

– Значит, ты здесь не останешься? – произнес он наконец, и Джоан покачала головой:

– Не знаю, какой окажется моя жизнь, но она точно не будет такой. Во всяком случае, навсегда.

– Надеюсь, ты понимаешь, что не сможешь остаться со мной, пока идут бои? Ты знаешь, это невозможно.

– Знаю. И у меня нет плана. Это пугает, но на самом деле не так уж сильно. – Правда удивила ее. Каким-то образом погружение в иную, совершенно чуждую жизнь Мисфат-аль-Абрина показало, что ее страх перемен был всего лишь привычкой. Привычкой, с которой требовалось покончить. – Как только я увижу плато, я смогу вернуться. Я сказала, что поднимусь туда первой, так оно и случится. Впервые в жизни я не буду плестись где-то в хвосте. Я должна это сделать, прежде чем примусь за все остальное.

– Я тебя туда отведу. Пойдем, едва забрезжит рассвет. Только на один день. Вчера мы отбили атаку войск султана, и они отошли к Низве. Пройдет несколько дней, может быть, недель до нового наступления. Вот так обстоят дела. Но самолеты прилетают когда захотят и начинают бомбить, когда наступает для этого срок. Опасность реальна, и я не могу защитить тебя от всего. Так что мы должны сохранять твое путешествие в тайне как от сторонников имама, так и от его врагов. О моем плане знают лишь преданные мне люди, которых ты встречала, и больше никто. Понимаешь? Это последнее, что я могу для тебя сделать в уплату моего долга, но после мы будем квиты.

– Никаких обязательств между нами нет, Салим. Свой долг вы уже вернули сторицей, – проговорила Джоан.

Салим с серьезным видом кивнул:

– Договорились. Я возьму тебя на плато и отведу снова вниз в течение одного дня. Потом покажу путь отсюда, чтобы ты могла вернуться к своим. После этого мои силы будут всецело принадлежать имаму.

– И возможно, мы никогда больше не увидимся, Салим.

– Мы увидимся, если…

– …это будет угодно Всевышнему, – продолжила за него Джоан, и Салим улыбнулся.

– Ты быстро учишься, – заметил он.


Зная, насколько рано им предстояло тронуться в путь, Джоан почти не спала. Они покинули деревню до первых петухов при свете «лампы контрабандиста», которую нес Салим. Она была сконструирована так, чтобы ее свет падал на землю, а не вперед или в стороны. Когда небо начало светлеть, Салим ее погасил. Он двигался беззвучно. Джоан изо всех сил старалась не шуметь, но тропинка была крутой, и вскоре ее дыхание стало громким. Мышцы ног горели, сердце выскакивало из груди, но она старалась не отставать. Через подошвы сандалий Джоан чувствовала, какими острыми были камни, по которым она ступала, а иногда ей приходилось карабкаться вверх, пуская в ход руки. Едва ли они шли по тропе – во всяком случае, Джоан не могла ее различить, – но Салим выбирал направление не колеблясь. Через некоторое время она забыла о поте, струящемся по лицу и спине, найдя нужный ритм дыхания и шагов, на котором и постаралась сосредоточиться. Она досчитала до ста, потом принялась делать это снова и снова, думая лишь о том, чтобы продолжать в том же духе. Впереди она видела расправленные плечи Салима, который не оглядывался и не проверял, отстала она или нет. Несколько раз принимался идти дождь, но, когда поднялось солнце, небо очистилось и стало молочно-белым, таким ярким, что на него было невозможно смотреть. Прошло несколько часов, и Джоан не видела ничего, кроме собственных спотыкающихся ног, снова и снова петляющих между камнями.

Сначала, заметив убитого солдата, она не поняла, что именно она увидела. Его белесые кости, видневшиеся здесь и там сквозь клочья кожи, выдубленной дождями и солнцем, складывались в загадочные абстрактные фигуры. Она остановилась, потому что это сделал Салим, и молча смотрела на иссохший труп, пока не различила лицо, зубы, пальцы, грудную клетку и рваный лоскут на том месте, где у убитого были гениталии. Она прижала руку ко рту. Салим оглянулся. Его лицо было невозмутимым.

– Солдат Полевых войск Маската и Омана[145], скорее всего. Этим ребятам в прошлом году удалось подняться довольно высоко в горы, но они слишком оторвались от базы. Тогда мы зашли в тыл и устроили им кровавую баню. Они были уничтожены. Некоторые бежали в скалы и умерли там от жажды. – (Джоан не могла говорить. Бесстрастность Салима страшила ее не меньше, чем иссохший труп.) – Будь он родом из горцев, – продолжил тот, – его бы забрали соплеменники. – (Мертвец был почти голым, сапоги и оружие исчезли. Плоть склевали птицы-падальщики, горы оставили себе остальное. Ветерок шевелил на голове остатки черных кудрей.) – Пойдем, нам нельзя терять времени, – позвал Салим и, не оглянувшись на спутницу, двинулся вперед.

По спине Джоан пробежали мурашки: она почувствовала отголосок знакомой неконтролируемой дрожи, той самой, что охватывала ее во время войны. Девушка нетвердым шагом двинулась вслед за Салимом, потрясенная зрелищем, напомнившим, какие опасности поджидают там, куда она направляется.

Джоан не сразу поняла, что они достигли плато. Она предполагала увидеть отвесную скалу, ожидала, что будет карабкаться по почти вертикальной лестнице. Но на юге Джебель-Ахдара таких препятствий не было. Конечно, этот проход находился под усиленной охраной, а потому Салим вынул белый флаг имама и привязал его к своей винтовке, держа ее на весу, когда они шли по тропе. Даниэль как-то рассказал ей о путанице, случившейся в самом начале конфликта, когда белый флаг имама приняли за флаг капитуляции, а красный флаг тех, кто был предан султану, за боевое знамя. Местность стала более ровной. Остроконечные горы, некоторые в десять тысяч футов высотой, стояли вокруг, как огромные застывшие часовые. Салим, сам, казалось, почти не запыхавшийся от крутого подъема, предложил Джоан воды.

– Ну вот мы и на месте, Джоан, – сказал он, сдержанно улыбаясь. – Ты оказалась там, куда не смогли добраться все военные силы султана. Даже Мод не была здесь. Пойдем, нам сюда.

Он повел ее дальше, пока они не добрались до места на краю плато, где находился обрыв, с головокружительной высоты которого можно было разглядеть острые внешние хребты, идущие вдаль, в сторону побережья. Они казались бесконечными, напоминая грозные валы окаменевшего моря. Джоан только теперь до конца поняла, почему ни одна армия не смогла взять штурмом такую твердыню.