Они проехали по дальней стороне вади, пробираясь между крупных камней у подножия гор, потом снова начали подниматься наверх – до тех пор, пока уклон не стал слишком крутым, – после чего повернули на юг, следуя высохшему руслу реки, уходящему все дальше от побережья. Путь был относительно ровным, и Джоан была рада, что ей пока не приходится карабкаться на скалы. Временами они проезжали через спящие рощи финиковых пальм или через группы полуразрушенных глинобитных домов, по которым было трудно судить, заброшены они два месяца или два столетия назад. Стало рассветать, и оказалось, что черные скалы имеют золотисто-коричневый цвет, а у пальм, до сих пор вырисовывавшихся неясными силуэтами, есть свинцового цвета кора и зеленые кожистые листья. У Джоан появилось то же ощущение нереальности окружающего мира, какое охватило ее только один раз в жизни, после бессонной ночи – ночи выпуска из университета, когда Рори ее впервые поцеловал. Это чувство было связано с крушением устоявшегося порядка, настолько привычного и укоренившегося, что казалось, будто в результате должно произойти что-то новое, важное. И в тот раз кое-что важное действительно произошло – они с Рори стали парой. Но сейчас это воспоминание вызывало недоумение и сумятицу мыслей. Она не могла забыть Даниэля, спящего между ними, и то, как их руки лежали на его плече. Что это могло значить? Преданность кому они в тот миг чувствовали? Теперь она этого уже не знала. Терзаясь сомнениями, она вспомнила о еще одном первом поцелуе – о поцелуе Чарли. Он был единственным мужчиной, кто ее целовал, кроме Рори. Как несхожи были их поцелуи! Она спрашивала себя, что мог означать второй поцелуй. Что, если Чарли был не бесчестным соблазнителем, как заставила ее думать Мод, а вполне искренним молодым человеком?

Вскоре Джоан и Салим остановились напротив деревни Самаил, в том месте, где скалу, высящуюся над ними, прорезала глубокая узкая расселина. Они спешились и какое-то время вели по ней мулов на поводу, пока не уперлись в нависший над ними выступ скалы.

– Оставайся здесь. Отдохни немного, – велел Салим. В свете утра он казался более человечным, менее похожим на командира, менее уверенным в себе. Его взгляд свидетельствовал о крайней степени сосредоточенности, что заставило Джоан забеспокоиться.

– Куда вы идете?

– На разведку в деревню, скоро вернусь. Отдыхай, Джоан, и не высовывайся. Это безопасное место.

Джоан кивнула и присела на камень. Она сняла никаб и взъерошила слипшиеся от пота волосы. Высохнув, подумалось ей, волосы станут жесткими и еще больше завьются непослушными кудрями. Ну да так тому и быть. Мулы выглядели усталыми, и Джоан пожалела, что поблизости нет водопоя. Она откинула голову, прислонив ее к скале, и закрыла глаза. Усталость сразу же затуманила сознание, и она этому покорилась. Перед мысленным взором проносились отрывочные картины дома, ночной езды, ходьбы по камням… Потом она внезапно проснулась от рева армейского грузовика, который, натужно урча, тащился по дороге, шедшей вдоль вади. Ее небольшой отрезок был заметен оттуда, где она сидела. Джоан увидела, как грузовик проехал мимо, – то был дребезжащий старый драндулет. Она даже разглядела, что водитель и сидящий рядом с ним пассажир были светлокожими, а солдаты в кузове смуглыми. Ей стало интересно, хватились ее уже или нет. И если да, то станут ли искать во внутренних районах страны. Впрочем, откуда им знать, куда она сейчас направляется? Потом сквозь рокот двигателя девушка услышала обрывок смеха, который смолк так же быстро, как и возник. Ее сердце забилось тише, и Джоан снова уснула.

Салим вернулся спустя несколько часов, неся стопку теплых лепешек. На лбу виднелись следы пота и грязи, но он казался спокойным и решительным. Джоан заметила, что ее спутник переступает с камня на камень не менее ловко, чем его мулы. Этот человек был явно в своей стихии.

– Я надеялся, мы отправимся в путь прямо сейчас, но придется немного подождать, – объявил он. – Значит, ты сможешь отдохнуть подольше.

– Куда мы направляемся? – спросила она.

Салим взглянул на нее, и за серьезностью взрослого человека она увидела озорного счастливого мальчишку.

– Домой, – ответил он, улыбаясь. – Мы доберемся по Вади-Самаил к дальней стороне горы, где путь на плато гораздо менее крут, а потом полезем наверх. Но сперва отправимся в Тануф, где я вырос. Это селение сейчас в руинах: в прошлом году его разбомбили британские самолеты. Но там до сих пор есть где укрыться. Затем поднимемся еще выше, в Мисфат-аль-Абрин[144], где ты увидишь настоящую красоту этой страны. Там тебе ничто не будет угрожать, и ты сможешь остаться в этой деревне.

– Но не могу ли я пойти с вами на плато?

– Это небезопасно, – покачал головой Салим.

– Никто ни от чего не застрахован. Прошу, возьмите меня с собой, ну пожалуйста! Хотя бы на день. Я… хочу подняться в горы, чтобы стать первой. Вы сказали…

– Зачем тебе быть первой? – безучастно спросил Салим. Уязвленная, Джоан промолчала. Он задумался, нахмурившись. – Посмотрим, что можно сделать, но я ничего не обещаю. Когда мы доберемся до Мисфата, я отправлюсь дальше и не стану тебя удерживать. Я не имею права, да и не хочу этого делать. Твоя жизнь принадлежит тебе.

Он снял винтовку с плеча, положил на камни рядом с собой, поправил пояс, а затем откинулся назад и закрыл глаза. Джоан стало не по себе при мысли о том, что близится время, когда она уже не сможет идти по пятам за Салимом и превратится в хозяйку собственной судьбы, не подчиняющуюся ни отцу, ни Рори, ни Салиму. Это состояние было ей незнакомо. Если не взять себя в руки, беспокойство могло перерасти в страх. Поэтому она постаралась не думать и снова уснула под тихие вздохи переступающих с ноги на ногу мулов, чувствуя теплое прикосновение ветерка на лице, наслаждаясь запахом скал и далеких пустынь.


Еще три дня и три ночи они ехали таким образом – изредка днем, постоянно по ночам. После двух дней Джоан перестала спрашивать, скоро ли кончится их путь, – она не была уверена, что хочет это знать. Сомневалась, что хочет добраться до цели своего путешествия. Пока они продолжали двигаться, она понимала, что делает. Чем она займется после, оставалось для нее тайной за семью печатями. Она пробовала думать, как Мод, наслаждаться будоражащей воображение неизвестностью. Еда появлялась как бы сама собой. Иногда ее приносил Салим, иногда доставляла из соседней деревни какая-нибудь женщина в никабе. Салим обменивался с гостьями новостями на арабском, которого Джоан не понимала. Они пили из фаладжей, мимо которых проходили, и наполняли водой фляги, которые нес Салим. Местность была суровая. Однажды они оказались у подножия огромной скалы и стали смотреть вверх, задрав головы, на щербинистую серую стену этого утеса.

– Ни одной иностранной армии не удавалось взять Зеленую Гору штурмом, – похвастался Салим.

– Да, и солдаты султана это хорошо знают. Но ни одному человеку до сих пор не удавалось сбежать из Джалали. А вы это сделали, – возразила Джоан. Салим замолчал, и она взглянула на него обеспокоенно. – Я не участвую в этой войне, – осторожно заметила девушка.

– Это правда, – согласился он.

Джоан решила, что благоразумнее будет придержать язык, и они молча двинулись дальше.


За горами ущелье Вади-Самаил расширялось и выходило на просторы пустыни, где стояла Низва, словно часовой, охраняющий вход. Они подошли к ней в ночной темноте, и оттуда Салим повернул на север, поднимаясь все выше по склону, который и вправду оказался более пологим по ту сторону гор. Джоан все время оборачивалась и пристально вглядывалась во мрак у себя за спиной. Ей казалось, она может различить мерцание огней в Низве. Там находился армейский лагерь, а в нем были Даниэль и Чарли, всего в нескольких милях от нее. Они бы ни за что не догадались, где она сейчас. На мгновение душа у Джоан ушла в пятки, сердце замерло. Она не могла поверить, что попала на Зеленую Гору, это казалось ей невероятным. Настолько невероятным, что она усомнилась в реальности происходящего. Путешествие, сон урывками, тьма – из-за этого все казалось хрупким, призрачным, и ей почти верилось, что она может очнуться в любой момент. Когда Джоан спала на жесткой, холодной земле, слишком усталая, чтобы чувствовать неудобство, ей грезилось, будто она все еще едет верхом. Порой, когда девушка сидела на муле, ей казалось, что она спит. Однажды ей привиделось, что она снова в Маскате и никогда не покидала его. Джоан проснулась в растерянности, не зная, в каком месте очутилась. Когда память вернулась к ней, она почувствовала облегчение.

Мулы переносили путешествие стоически. Чем выше они поднимались в горы, тем ниже становилась температура воздуха. Джоан дрожала от холода и сырости раннего утра. Все тело ломило от верховой езды. Усталость затуманивала сознание, но руины Тануфа, когда они их достигли, все равно поразили ее. Путники остановились, не спешиваясь, и долго смотрели на них в молчании. Полуразрушенные стены с окнами, похожими на скорбные невидящие глаза, камни, завалившие все проходы, разбитые в щепу деревянные балки, битая глиняная посуда. Кое-где стояли красивые арки дверных проемов, ведущие в никуда.

– Глинобитные здания стоят, пока за ними присматривают. Если за ними не следить, дожди со временем их размывают и от них ничего не остается. Они снова становятся землей, – тихо проговорил Салим. Затем он указал куда-то вдаль, на известный лишь ему одному разрушенный дом, который Джоан не смогла отличить от остальных. – Там мы прожили много лет. Я помню эти улицы, по которым бегал ребенком, возвращаясь домой только с наступлением темноты.

– Салим… Мне так жаль. Должно быть, ужасно видеть свою деревню такой.

– Все изменяется, – проронил он. – Это неизбежно, хотим мы этого или нет.

– Много жителей… погибло?

– Нет, благодарение богу. Их предупредили о бомбежке. Командиры султанской армии хотели только, чтобы нам негде было прятаться, негде жить. Но так могут думать лишь горожане или британцы. Горцам, чтобы жить, нужны только горы.