Но буквально через пару дней ее оптимизм иссяк. Нынешнее путешествие оказалось самым суровым из когда-либо предпринятых ею. Местность, практически непроходимая, перестала меняться. Они почти не продвигались вперед. Это было все равно как копать яму, которая ни на дюйм не становится глубже. Она чувствовала, что толчет воду в ступе, сделанной из песка и камней. В один из вечеров, когда они разбили лагерь, ей захотелось лечь и уснуть, но Гарун, казалось, возился с ее палаткой целую вечность. Злая от усталости, Мод накинулась на него.

– Во имя всего святого, что ты так долго возишься? Я могла бы построить из песка настоящий замок за то время, которое ты потратил, чтобы поставить палатку и заварить чай.

– Примите мои извинения, госпожа, – кланяясь, проговорил Гарун, явно расстроенный. – Еще несколько минут, и все будет готово.

Только теперь Мод заметила, как тяжело он дышит, увидела пот на лбу и тут же раскаялась в сказанном.

– Гарун! Ты не болен?

– Пустяки, мэм-сагиб. Небольшая лихорадка.

Но его движения были вялыми, руки дрожали, взгляд потух, под глазами залегли тени.

– Маджид, поставь палатку Гаруна и поторопись, – велела она мальчику. – Гарун, присядь. Я настаиваю. И как только твоя палатка будет готова, ты отправишься туда и ляжешь.

– Но…

– Не желаю слышать никаких возражений. Маджид и я управимся без тебя.

– Хорошо, госпожа.

Они действительно управились, но с большим трудом. Палатка Мод вышла кособокой, да и то установить ее удалось только с помощью Халида, и после этого у нее не хватило времени на чай. Она разложила кровать, бросила на нее простыни с одеялом и не стала возиться с остальной мебелью. Вечер выдался очень холодным, и она дрожала у костра, ожидая свою порцию лепешек и мяса. Маджид вернулся из палатки Гаруна с едой, оставшейся нетронутой, и сказал, что слуга спит.

– Хорошо, – сказала Мод взволнованно. – Он нуждается в отдыхе. Я должна была раньше заметить, что ему нездоровится. Ну и эгоистка же я!

Занятая своими мыслями, она забылась и проговорила это по-английски. Маджид растерянно смотрел на нее. Его глаза были широко раскрыты, и в них читался ужас. К утру Гарун был уже на ногах, но его трясло и шатало, когда он пытался приготовить ей завтрак.

Маджид помог ему дойти до ближайшего большого камня, после чего Мод принялась расспрашивать больного так деликатно, как только могла.

– Это дизентерия, Гарун? Говори свободно, меня не смутишь такими вещами.

– Вероятно, дело в финиках или воде, госпожа.

– Может, и так, будем на это надеяться. Но я в любом случае приготовлю тебе тоник[143].

– Вы должны экономить лекарства, мэм-сагиб. Вам, возможно, они тоже понадобятся.

– Они нужны мне прямо сейчас, потому что я не могу без тебя обойтись, Гарун, – сказала она и с радостью заметила его слабую улыбку.

Бедуины шумно оспорили ее распоряжение устроить стоянку там, где они находились. Здесь негде было пастись верблюдам, да и вода подходила к концу. Нужно было спешить к колодцу, до которого, по словам Саида, оставался еще день езды. Мод была непоколебима. Гарун ехать не мог, и она не собиралась оставлять его одного или привязывать к верблюду, как предложил один из бедуинов. Спутники метали на нее злобные взгляды и что-то бурчали сквозь зубы, спор в любой момент мог перейти в нежелательное русло. К счастью, Халид вовремя нашел решение.

– Двое поедут к колодцу и наполнят бурдюки, – предложил он. – Верблюды могут есть финики в течение двух дней, может быть, трех. Затем либо мы двинемся дальше, либо погибнем.

– Хорошо, – согласилась Мод. – Спасибо тебе. Уверена, Гарун к тому времени поправится.

Халид кивнул и отошел в сторону, а Мод подумала, вернутся ли назад двое молодых парней, которых он отправил к колодцу. Они вполне могли продолжить путь самостоятельно и попытать счастья в другом месте. Если бы они это сделали, увезя с собой бóльшую часть бурдюков, остальные путешественники оказались бы обречены. Внезапно Мод ощутила явственный вкус опасности, в которой они оказались, – она чувствовала его и раньше, но не отдавала себе в этом отчета. Одно ошибочное решение, одно неверно выбранное направление могли означать смерть. Страх имел реальный вкус, как если бы она коснулась языком меди. Только прятался он где-то в задней части нёба.

Место, где они остановились, было окружено невысокими дюнами, сложенными из такого плотно спрессованного песка, что сандалии оставляли на нем лишь неглубокие следы. Мод изучала карту, которую сама же нарисовала, как будто на ней мог быть виден путь вперед. Она показала ее старому Саиду, чтобы тот сказал, как далеко они зашли и какое расстояние отделяет их от Урук-аль-Шайбы, края огромных дюн, которые ее страшили. Мод даже предложила обойти их стороной. Старик улыбнулся. На востоке тянулась необъятная область зыбучих песков, на западе на многие дни пути простирались безводные пустыни. Короче, кружного пути попросту не существовало. Только пройдя через дюны, они могли повернуть на восток, оставить позади пустыню и уйти в горы, чтобы пересечь их и достичь моря, таким образом завершив путешествие. Султан просил ее прислать весточку из Маската, когда она туда доберется, – если, конечно, ей это удастся.

Мод изучила окружающую местность и отметила, как легко идти по низким широким дюнам. Она спросила Халида, почему пересечение Урук-аль-Шайбы считается таким трудным. Может, все не так страшно?

Он покачал головой:

– Не многим удалось успешно пересечь это место. Там дюны губят людей, как волны, разбивающиеся о скалы. Саид единственный из нас, кто там побывал. Мы все должны полагаться на него. Бог даст, он проведет нас благополучно.

– Бог даст, – эхом отозвалась Мод, и на ее сердце легла тяжесть.


На рассвете второго дня Мод сидела у постели Гаруна, пока он спал. Остальные то и дело всматривались в горизонт, ожидая возвращения посланных за водой. Ждать – вот все, что ей оставалось. Бедуины разобрали винтовки, вычистили песок и собрали снова. При этом они опять спорили и пели. Фатих ушел и через несколько часов вернулся с охапкой колючих сухих веток, которые верблюды принялись жевать, хоть и без всякого энтузиазма. Их вялость объяснялась жаждой, и Мод это понимала. В течение нескольких часов Гарун что-то бормотал во сне, а затем, похоже, успокоился. Мод не знала, хороший это признак или нет. Она смешала еще желудочного тоника, добавив туда для верности немного железистого порошка, но не смогла разбудить спящего, чтобы тот выпил лекарство. Щеки его запали, дыхание стало зловонным, лицо лоснилось от пота. Мод вспомнила о его жене, которая осталась одна с детьми на руках в далекой Палестине, за многие мили отсюда.

– Гарун… – произнесла Мод, наклонившись к уху больного. – Гарун, ты должен поправиться. Пожалуйста. Я приказываю! Я не оставлю тебя здесь, но нам нужно ехать дальше. Так что ты должен встать. Слышишь?

Она пыталась сказать это властно, однако ее голос звучал тихо, и вместо приказа получилась мольба. Она сглотнула. «Гарун заставил меня слегка перепугаться, – говорилось в ее воображаемом письме к Натаниэлю, дышащем отчаянным оптимизмом. – У нас вышла небольшая задержка в самый неподходящий момент, когда вода была на исходе. Пришлось ждать, когда мой слуга оправится от приступа дизентерии. Но он восстановил силы, и мы снова движемся вперед».

– Нужно прижечь его каленым железом. Это поможет. Именно благодаря прижиганию я сам оправился в прошлом году от такой же болезни, – проговорил Фатих, закатывая рукав и показывая шрамы – три коротких параллельных ожога на предплечье.

– Чепуха, – возразила Мод. – Не хочу даже слышать об этом.

Фатих ушел, что-то бормоча о тупости иностранцев, женщин и неверных.

– Мэм-сагиб, – сказал Маджид неуверенным голосом, – прижигание поможет лучше всего. Оно его спасет.

Мальчик смотрел на нее расширенными, испуганными глазами, и Мод удержалась от вертевшейся на языке резкой отповеди.

Она лишь покачала головой.

Гарун умер без суеты, безропотно отойдя в иной мир. Свой последний вздох он испустил под внезапные крики восторга и радостный треск ружейных выстрелов, раздавшихся, едва на горизонте показались силуэты посланных за водой. Мод неподвижно сидела рядом с ним. Вдруг до нее дошло: она понятия не имеет, что делать дальше. Мод проплакала еще какое-то время, оставаясь в палатке слуги, но в конце концов вышла, чтобы рассказать другим о случившемся, предварительно убедившись, что слезы высохли.

– Зря вы не позволили прижечь его каленым железом, – проговорил Фатих, когда бедуины заворачивали Гаруна в одеяло и выносили из палатки.

Халид прочел строки из Корана над его телом, которое оставалось лежать на земле до захода солнца, пока они не собрали достаточно камней, чтобы навалить их поверх неглубокой могилы. Мод не стала оскорблять веру своего друга чтением христианских молитв, а вместо этого принялась искать в своем багаже какую-нибудь вещь, чтобы положить ее на памятном месте. Но Халид предупредил: то, что она оставит, заберет первый, кто здесь проедет.

– Я думала, кладбища являются священным для мусульман местом? Святым и принадлежащим вечности? – проговорила она сердито.

– К сожалению, это не кладбище. Это пустыня. Вера, конечно, не умирает и здесь, но с благочестием дела обстоят хуже. Он служил у вас долгое время?

– Да. Он был… он был очень мне дорог.

Ночью Мод почти не спала, и когда ей все-таки удалось немного вздремнуть, ей приснилась холодная вода – полные до краев сосуды с водой, до которых она не могла дотянуться. Утром у нее во рту было сухо, и, когда они отправились дальше, только она и Маджид, казалось, пребывали в мрачном настроении. Сыны пустыни вели себя как ни в чем не бывало. Они были веселы и счастливы тем, что ехали наконец к колодцу. «У бедуинов нет ни сердца, ни чувств», – писала она Натаниэлю, хотя знала, что это неправда. Гарун не был одним из них, и они видели много смертей. Позволь они себе переживать из-за гибели каждого человека, их запас чувств скоро бы истощился.