За спиной раздалось хихиканье, и, оглянувшись, она увидела человека с лоснящимся лицом. Тот смотрел на нее и похотливо ухмылялся, засунув руку себе в штаны. Почувствовав отвращение, Джоан тряхнула Салима за плечо. Она знала, что делать это нельзя. Мусульманка никогда не притронулась бы к человеку, не являющемуся членом ее семьи, но ей стало боязно.

Салим проснулся не сразу, но, когда она тряхнула его во второй раз, он молниеносно схватил ее за руку, да так сильно, что причинил боль. Было видно, что сознание вернулось к нему не полностью.

– Это я, Джоан! – прошептала она тревожно.

Он заморгал, глядя на нее, как будто никогда не слышал этого имени раньше.

– Джоан?

– Да! Простите, что вас бужу, но думаю, что должна это сделать.

– Да, конечно.

Салим неуклюже сел. Железная колода сместилась, и он поморщился. Потом провел рукой по лицу, огляделся и, словно вспомнив, где находится и во что превратилась его жизнь, будто внезапно состарился. Красота лица, бросавшаяся в глаза, пока он спал, исчезла под маской беспокойства и отчаяния. Он закашлялся и какое-то время не мог остановиться.

– Все в порядке? – спросила она. – Вы не больны?

– Я здоров. Во всем виноват здешний гнилой воздух.

– Я кое-что принесла вам от мисс Викери. Не знаю, что это. Лекарства, наверное? Но это пакет, и его сложнее передать, чем письмо.

– Пакет? Подождите… оставим его пока. Позвольте подумать. – Салим отпил из бутыли с водой, которую она принесла, и жадно принялся за еду, пироги с творогом, сушеные фрукты и хлеб.

– Я ездила в пустыню, Салим. Знаю, это запрещено, но мне удалось там побывать. Я теперь, кажется, немного знаю, на что она похожа. И понимаю, что она может быть домом. И мне так жаль… Очень жаль, что вы заключены здесь, – проговорила она.

Салим пристально глядел на нее некоторое время, а потом улыбнулся:

– Красиво, не правда ли? Я рад, что вы там побывали. Очень рад. Надеюсь, это вам помогло.

– Однако мне хотелось бы помочь вам.

– Вы и так помогли, – произнес он и нахмурился.

– Возможно, я не смогу прийти снова, – продолжила она. – Мой брат, Даниэль, отправился в горы воевать, как и остальные солдаты армии султана. Никто, похоже, не знает, когда он вернется. Может пройти много недель. Роберт то и дело намекает, что мне пора возвращаться в Англию… И я знаю, Рори тоже хочет уехать теперь, когда Дэна здесь больше нет. Рано или поздно мне все же придется отправиться домой. Понимаете, у меня нет достаточно весомой причины, чтобы остаться. У меня просто нет разумных доводов.

– Вы не хотите уезжать. По-моему, это достаточно веская причина, – проговорил Салим, но Джоан покачала головой:

– Нет, она их не устроит. Этого мало.

– Какое это имеет значение? Решать только вам. И еще. В Джалали я понял одну вещь: лишь тюремные стены могут служить для человека преградой. Только они и оковы по-настоящему удерживают от чего-то. В остальных случаях люди вольны поступать, как они хотят, Джоан. Разве не так?


Они какое-то время молчали, после чего Салим встал и проковылял туда, где в полу находилось маленькое дренажное отверстие, закрытое металлической решеткой. Он сел рядом с ним и жестом пригласил ее сделать то же самое. Джоан сняла пакет с ноги, передала Салиму, а тот, не говоря ни слова, быстро приподнял решетку и засунул его в открывшееся под ней углубление.

– Я летала в нефтяной лагерь в Фахуде. Мисс Викери опасается, что, если найдут нефть, красота пустыни будет уничтожена.

– Насилие над природой, – усмехнулся Салим. – Я это уже слышал. Она говорила об этом и раньше. Но стране нужны деньги. Она нуждается в прогрессе. По моему мнению, преступление состоит в том, что все богатства от добычи нефти достанутся марионеточному правителю и его иностранным хозяевам, а не народу той страны, где ее обнаружили.

– Той страны? Но сейчас это одна страна, Оман и Маскат. И ею правит один султан.

– Это мы еще посмотрим, правит он или нет, – возразил Салим.

– Но разве не ужасно, что безмолвие пустыни будет нарушено? Человеческая жизнь кажется там чище. Она освобождается от жажды денег и власти, а также от всей мишуры и глупости современной цивилизации.

– Поверьте, ее обитатели так же стремятся к деньгам и власти, как любые другие. А что касается простоты… здесь жизнь действительно немудреная. Население живет в нищете и невежестве, многие умирают молодыми. Слепнут из-за трахомы. Мучатся от недугов, которые легко можно вылечить, – проговорил Салим жестким, злым шепотом. – А султан прохлаждается на берегу моря в Салале, в тысяче миль отсюда. Он годами не приезжает в столицу своего государства. И знаете почему? Он говорит, здесь его станут осаждать толпы просителей, а ему нечего им дать. Он не строит больницы потому, что, по его словам, в этом нет смысла. Если дети выживут и станут взрослыми, они все равно умрут с голоду или от болезней. Он не строит школ, потому что не осмеливается просвещать народ. Иначе все узнают, в какой отсталой стране живут. – Салим сел, выпрямив спину, его глаза горели. – В Омане живет полтора миллиона человек, и признать султана своим правителем готовы не более половины из них. Этот человек паразит, но англичане уверили его, что он полновластный монарх, желая заграбастать себе нефть и помериться силами с американцами и их саудовскими марионетками.

Когда Джоан его слушала, она чувствовала себя сбитым с толку ребенком, в которого иногда превращалась в обществе Даниэля. Кроме того, она знала абсолютно точно, что в Омане она еще более чужая, чем Мэриан.

– Вы говорите так, словно ненавидите нас. Англичан, я имею в виду, – сказала она.

– Я ненавижу государство, которое пытается подчинить мой народ. На протяжении всей истории иностранные державы пытались добиться силой того, чего англичане добиваются при помощи лести. Никому не удавалось удержаться здесь надолго, так что и нынешнее положение тоже не будет вечным. Но как я могу ненавидеть вас, Джоан? – произнес он гораздо мягче. – Ведь я перед вами в огромном долгу.

– Я рада, что оказалась полезной, что помогла кому-то, пока была здесь.

– Вы уже говорите о днях, проведенных в Маскате, в прошедшем времени? – спросил Салим, улыбаясь. – Наверно, вы и в самом деле готовы уехать.

– Нет-нет. Не готова. Я чувствую себя ужасно при мысли, что еду в Англию, оставляя вас в этой тюрьме. К тому же я оставляю здесь брата. Я знаю, он солдат, это его работа, но все же…

– Вы предпочли бы увезти его?

– Да, – просто сказала она. – Меня постоянно преследует эта мысль. Но вообще-то, я бы предпочла отправиться туда, где он сейчас.

– На Джебель-Ахдар?

– Да. Я не могу объяснить почему. – Умолкнув, она задумалась на мгновение, отдавая себе отчет, что нет никакого способа выразить словами всю сумятицу ее мыслей, касающихся Рори, брата и Чарли. – Мне отчаянно хочется увидеть плато в сердце гор, – призналась она. – Я мечтаю стать первой, кому удастся туда попасть. Первой из европейцев.

– Вы подвергли бы себя серьезной опасности.

– Знаю. И понимаю, это нереально, однако что может помешать мне желать этого?

Она внимательно посмотрела на Салима, изучая его. Тот ответил не менее пристальным взглядом, словно прочтя ее мысли.

– Мне бы хотелось увидеть ваше лицо, Джоан, – сказал он. На миг Джоан поднесла пальцы к никабу. Она желала избавиться от этой преграды между ними. Салим протянул руку, чтобы ее остановить, и покачал головой. Вздрогнув, она вспомнила, где находится и какая опасность ей угрожает. Вокруг принесенной еды с жужжанием вились мухи, ее запах смешивался с вонью от пота и испражнений. Салим улыбнулся. – Вы сделали все, что могли, Джоан. И больше, чем смог бы любой другой.

– Я никогда вас не забуду, – пробормотала она, потом встала и удалилась. В спешке, без лишних слов, чувствуя, что только так и нужно уйти.


Добравшись до своей комнаты, Джоан вынула помятую записку Чарли из книги и прочитала ее еще раз. Три извинения и слегка подтрунивающий тон, но в нем была искренность. Она представила себе их поцелуй, затем вспомнила, какого мнения о Чарли держалась Мод, и подержала записку над мусорной корзиной. Но не бросила туда. Джоан знала, что ей нужен план, однако, как ни пыталась, не сумела ничего придумать. Она даже не смогла приступить к его разработке. «Иди своей дорогой, – учила ее Мод. – Найди новый дом». Нехотя она принялась размышлять о том, что она скажет Рори. Джоан напрягалась изо всех сил, но, похоже, в ее словарном запасе просто не находилось подходящих слов. Он по-прежнему был здесь, с ней, и будет с ней до тех пор, пока она сама не решит иначе. Но если она твердо знала, что Даниэль навсегда останется братом, то место, которое в конечном счете займет Рори, оставалось неопределенным. Он так давно вошел в ее жизнь, что она едва могла вспомнить время, когда его не было рядом. И она совсем не представляла без него своей взрослой жизни. Когда Джоан размышляла об этом, то чувствовала, как страх побеждает решимость.

Чем больше она раздумывала над ситуацией, в которой оказалась, тем больше вопросов у нее возникало. Во-первых, Джоан не понимала, зачем Рори за ней ухаживал. Кроме того, ей хотелось знать, о чем спорили Рори и Даниэль. И наконец, она вспоминала о свадьбе и о том, как Рори откладывал ее в течение многих месяцев. Внезапно открывшаяся правда заставила Джоан пожалеть, что она узнала слишком многое. Прежнее неведение представлялось ей сущим блаженством.

Теперь каждый раз, когда Джоан видела Рори, слова замирали на губах. Она не хотела вымещать на нем обиду, как ребенок, но без такой побудительной причины неизменно начинала спрашивать себя, пришло ли подходящее время, и в результате продолжала хранить молчание.

Однажды ранним вечером она спустилась на галерею, смешала джин с тоником и, облокотившись на балюстраду, принялась смотреть на Джалали, думая при этом о Салиме. Сперва Джоан захотелось пожелать ему мужества и сил, но тут она поняла, что сама в них нуждается. Некоторое время спустя подошел Рори и встал рядом. Она принялась разглядывать его, пока он любовался морем, ее глаза скользили по такому знакомому изгибу подбородка и скул, мягким карим глазам под густыми бровями, округлому лбу и вьющимся волосам. Должно быть, он обратил внимание на ее пристальный взгляд, но в течение долгого времени делал вид, что не замечает его. В конце концов у него, похоже, не осталось выбора, и он мельком посмотрел на Джоан, улыбнувшись уголками губ. Глаза у него бегали из стороны в сторону, он явно старался не поворачиваться к ней, часто моргал, а губы были плотно сжаты.